овился, но смотрел он не на
казненных,   а  на  нескольких  всадников,  которые  въехали  в  крепость  и
направлялись  прямо  к  нему.  Они  ехали медленно. Лошади едва переставляли
ноги от усталости.
     - Пан  Иван,  ты?  -  воскликнул  в  удивлении  Юрась, узнав в переднем
всаднике полковника Яненченко. - Почему ты здесь?
     Яненченко  слез с коня, бросил повод казаку и, сгорбившись, приблизился
к гетману. Устало поклонился.
     - Нет  больше  ни  Корсуня,  ни  Ржищева, ни других городов и сел вдоль
Днепра, пан гетман...
     - Как это нет?
     - Сын   гетмана   Самойловича   полковник  Семен  Самойлович  внезапно,
неожиданно  для  всех нас напал с большим войском - с полком Переяславским -
и  все  спалил...  А  людей вывел за Днепр... Тех, кто оказал сопротивление,
приказал уничтожить...
     В глазах Юрася вспыхнула ярость. Он топнул ногой.
     - А ты?.. Где был ты, полковник?!
     - Я оборонялся... Но сколько у меня казаков?
     - Однако ты сам живой!
     - А что мне было делать - пустить себе пулю в лоб?
     - На  что  же ты надеешься здесь? Неужели думаешь, что я дам тебе новый
полк?.. Чтобы проспал также, как и Корсунщину?
     - Я дрался, Юрий... Я не из пугливых... Но сила силу ломит!
     - "Сила,  сила"!..  Вот  вздерну  всех  вас  на  перекладину,  как этих
паршивцев...
     Гетманская  свита замерла, пораженная вестью. Азем-ага понурил голову и
смотрел  на  носки  своих  сапог.  Он  не  боялся, что гетманский гнев может
обрушиться  и  на  него,  ведь  ему  подчинялись  все янычарские и татарские
отряды,  расположенные  на Правобережье, он сам мог в любой момент - будь на
то  приказ  султана  -  вздернуть  на  перекладину  Юрася Хмельницкого с его
полковниками  и  сотниками.  Нет, он думал об ином: как доложить в Стамбул о
новом  разорении Корсунщины и на кого лучше свалить вину - на гетмана или на
полковника Яненченко, чтобы самому выйти сухим из воды.
     Полковник   Яненченко  как-то  странно  взглянул  на  Юрася,  и  в  его
красивых,  опушенных  густыми  ресницами глазах загорелись недобрые огоньки.
Но он сразу же пригасил их и опустил голову.
     Юрась  еще  раз  в  ярости  топнул  ногой,  заскрежетал зубами, а потом
быстро побежал к своему дому и, грохнув крашеными дверями, исчез за ними.


8

     В  воскресенье,  в первый день масленицы, Златку, Стеху, Младена, Ненко
и Якуба позвали на ужин к гетману. За ними пришли Многогрешный и Азем-ага.
     Это  приглашение  всех  удручило,  но  ни  Младен, ни Ненко, ни Якуб не
посмели  отказаться,  так  как  уже  достаточно хорошо изучили своевольный и
необузданный  в гневе характер гетмана и знали - возражать Юрасю в чем бы то
ни было опасно.
     Златка  и  Стеха  попытались  заикнуться, что не пойдут: мол, делать им
там,  за  гетманским  столом, нечего, что для них это слишком большая честь,
но Многогрешный повысил голос:
     - Одевайтесь  -  и  без  разговоров! Сочли бы за счастье приглашение на
гетманский ужин!
     У   Златки  сердце  оборвалось,  похолодели  руки.  Расчесывая  косы  и
одеваясь,  она  припоминала  те  короткие  минуты, когда пришлось видеться с
гетманом,  его липкий, пристальный взгляд. Она боялась встречи с ним на этом
званом вечере.
     Златка  надеялась,  что  со  дня  на день появится Арсен. Но его все не
было,  и она трепетала - вдруг с ним случилось что-то худое? Утешало девушку
только то, что рядом были отец с братом, которые не дадут ее в обиду.
     Красавица   Стеха  тоже  притихла,  сникла.  Розовые  щеки  побледнели,
движения  стали  медленными,  неуверенными,  а  голубые  глаза  потемнели от
тревожного волнения.
     Плача  и  охая,  старая  Звенигориха  заплела девушкам косы, одела их в
лучшее,  что  только  было, а потом, провожая до порога, тайком перекрестила
обеих.
     - Пусть  хранит  вас  матерь  божия,  голубушки!  - прошептала, вытирая
слезы. - Да и сами себя берегите!
     Вышли  на  крыльцо.  Порывистый  пронизывающий  ветер  заставил каждого
поплотнее  запахнуть  кожух. Девушки поцеловали матери руки и пошли вслед за
Многогрешным. Позади всех тяжело шагал на кривых ногах Азем-ага.
     В  доме гетмана было жарко натоплено. Потрескивали горящие свечи. Пахло
воском.  В гостиной - длинный стол, заставленный мисками и тарелками с едой,
приплюснутыми  бутылками  с наливками и горилкой. Вдоль стен стояли старшины
-   все   вместе:  украинцы,  турки,  татары.  Вполголоса  переговаривались,
поглядывая на двери гетманских покоев.
     Многогрешный тихонько постучал. Не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь.
     - Гости собрались, ясновельможный пан гетман, - доложил негромко.
     Немного  погодя  в  гостиную  вошел  Юрий  Хмельницкий. Одетый в черный
бархатный  кунтуш,  который  оттенял  бледность его лица, чисто выбритый, он
выглядел  помолодевшим  и  торжественным.  Даже  грозные  ледяные  глаза  не
казались  сейчас  такими холодными, - внезапная улыбка, едва тронувшая губы,
согрела их и придала лицу гетмана выражение доброжелательности и мягкости.
     Все  стоя  поздравили  гетмана,  подняли за его здоровье наполненные до
краев  бокалы.  Он поблагодарил, выпил и без лишних слов попросил приступить
к трапезе.
     Захрустели  на  зубах соленые огурцы, забряцали миски, зачавкали усатые
рты.
     Златка  сидела напротив гетмана. Прикрывая лицо ярким шелковым яшмаком,
все  время  ощущала  на  себе  гетманский  взгляд  и от этого сжималась, как
маленькая  пичужка  среди  степных  трав, когда в вышине проплывает жестокий
ширококрылый   коршун.   Словно  сквозь  сон  слышала  она,  как  за  столом
постепенно  нарастал  шум:  пили  за султана, за хана, за гетмана, за победу
над  врагами.  Хмель  ударил  в  головы  - и вспыхнули споры. Кто-то затянул
песню, но ее не подхватили, потому что гетман молчал.
     Юрась  пил наравне со всеми, однако не пьянел. Горящие глаза и нервные,
подвижные  тонкие  пальцы,  все  время перебиравшие бахрому скатерти, пугали
гетманских  старшин, которые и пьяные не забывали, за чьим столом сидят. Тем
более  они  страшили  Златку:  женским чутьем она догадывалась, что нравится
гетману, а это означало для нее ужасную беду.
     Девушка  то  краснела,  то бледнела. Она чувствовала: этот сорокалетний
мужчина,  повелитель большого, но опустевшего края, человек злой и жестокий,
которому  никто  не  смеет перечить, не потерпит отказа. Потому и прыгало ее
сердечко  от страха за себя и за свое будущее. Сейчас, когда она поняла, что
нравится  гетману,  у  нее  мелькнула  мысль:  а смогут ли теперь что-нибудь
сделать  для  ее  спасения отец и брат? Не прикажет ли гетман отослать их из
Немирова - и она останется здесь совсем одинокая и беззащитная?
     Златке  стало  так жутко под горящим взглядом гетманских глаз, что она,
хотя  и  была  голодна,  почти  ничего  не  ела. К тому же все заметили, что
гетман удостоил ее своим вниманием, и с любопытством посматривали на нее.
     За столом поднялся Многогрешный.
     - Выпьем,   панове-братья,   за  ту  половину  рода  людского,  которая
приносит  нам  радость  и  утеху. За женщин! За тех, кто является украшением
нашего сегодняшнего праздника!
     Зазвенели  бокалы,  загудели  пьяные  голоса.  Неожиданно  встал  Юрась
Хмельницкий,  обошел  стол  и  остановился  возле  Златки. Наполнил ее бокал
вишневой наливкой, почти насильно заставил взять в руки.
     - Адике...  Какое  прекрасное  имя! Нежное, ласковое, мелодичное. Я пью
за  тебя,  чудесная  роза  далекого  южного края, которую судьба забросила в
наши  суровые  холодные  степи.  И  мы  благодарны  судьбе  за это, ибо твое
присутствие  здесь, Адике, делает теплее и радостнее мрачное и неприветливое
жилище,  в котором приходится мне сейчас обитать... Слово чести, за всю свою
жизнь  не  встречал  я  более  красивой,  милой  девушки,  чем ты, мой южный
цветок!  Пью  за тебя, Адике, и надеюсь, что и ты выпьешь за здоровье твоего
гетмана,  который  одиноко  коротает  здесь  свои  дни  и будет рад, если ты
разделишь его одиночество...
     Слова  гетмана  были  вполне  определенны  и  ясны.  Однако  оставалось
непонятным:  предлагает  ли  он этой молодой красивой турчанке руку и сердце
или старается лишь вскружить ей голову?
     Златка не знала, как ответить. Рядом с ней дрожала, съежившись, Стеха.
     Мучительную, тягостную тишину прервал сам гетман.
     - Ну,  что  же  ты ответишь, моя пташка? - Юрась приблизился вплотную и
заглянул девушке в глаза.
     Златка застыла в гордом молчании.
     И   вдруг   порывисто  поднялся  Ненко,  быстро  заговорил  по-турецки,
обращаясь больше к Азем-аге, чем к гетману.
     - Высокочтимый  пан  гетман,  я не настолько владею вашим языком, чтобы
ответить  на  только  что  сказанные  слова,  но достаточно хорошо знаю его,
чтобы понять, как они оскорбительны для моей сестры и меня...
     Все,  кто  понимал  по-турецки  (а  понимали  многие,  и  сам  гетман),
вытаращились  на  молодого турка, который посмел поучать гетмана. У Азем-аги
полезли  на лоб черные лохматые брови. Многогрешный от удивления разинул рот
и  застыл  так,  придурковато  хлопая  веками. А Юрась Хмельницкий продолжал
стоять  перед  растерянной  Златкой,  с  гневом  смотря  через  ее голову на
красивого  молодого  чорбаджию*, который своей внешностью был очень похож на
него самого и которого он сам пожелал иметь у себя на службе.
     ______________
     * Чорбаджия (турецк.) - старшина, офицер.

     - Ага понимает, с кем он говорит? - холодно спросил Юрась.
     - Понимаю,  безусловно.  И  прошу  извинения  за  резкие  слова.  Но  я
вынужден вступиться за свою сестру...
     Вслед  за  Ненко  встали  Младен  и Якуб, но Ненко едва заметным жестом
призвал их молчать.
     - Твоей  сестре  ничто  не  угрожает,  -  сдержанно, но холодно ответил
гетман. - И никто здесь не оскорбляет ее...
     - Значит,  это вышло помимо вашей воли, гетман... Мы думаем и заботимся
о будущем Адике, - продолжал Ненко.
     - А  разве  я желаю ей плохого будущего? - перебил Юрась. - Эта девушка
завтра может стать гетманшей и скрепить наш союз с высокой Портой!
     В   гостиной   воцарилась   напряженная  тишина.  Потом  кто-то  охнул.
Прошелестел осторожный, придушенный шепот.
     Полковник  Яненченко, который лучше чем кто-либо из присутствующих знал
Юрия,  покачал  головой.  "Ну  и  ну!  Вот  это  дела! Наш Юрась влюбился! -
подумал  он  ехидно.  - Давненько за ним не водилось такого греха... Неужели
его  намерение  серьезно?  Или  это  очередная  прихоть  сумасброда?" Однако
промолчал, поскольку чувствовал, что и над ним собираются тучи.
     Мурза  Кучук  тоже  ни малейшим движением не выдал своих чувств, только
многозначительно  взглянул  на  Чору,  а  тот  в ответ слегка опустил густые
черные  ресницы. Никто не видел этого диалога взглядов, а если б и видел, то
не  придал  бы  значения,  так  как понятен он был только отцу и сыну. Кроме
того,  все  были  так  поражены  словами  гетмана,  что никому и в голову не
пришло наблюдать за белгородским мурзой...
     Первым нарушил молчание Ненко:
     - Но ясновельможный пан гетман забывает одно обстоятельство...
     - Какое?
     - Адике мусульманка...
     - Ну и что?
     - А гетман христианин...
     - Глупости!   -   выкрикнул  раздраженно  Юрась.  -  Припомни,  сколько
девчат-христианок   было  взято  в  жены  наивысшими  сановниками  Порты!  А
украинка  Настя Лисовская стала даже султаншей Роксоланой... Так почему же в
этом  случае  вера должна стать преградой? К тому же, мне кажется, последнее
слово  должно  остаться  за  Адике...  Но  она  -  все  тому  свидетели - не
проронила ни слова. Ведь издавна известно, что молчание - знак согласия!
     Взгляды всех устремились на девушку.
     Златка  была ни жива ни мертва. Только мелко дрожал бокал в ее руке, из
него выплескивался багряный, как кровь, напиток.
     Она  подняла  голову.  В  ее  широко  раскрытых глазах стояли слезы. Но
голос прозвучал твердо:
     - Я никогда не буду гетманшей! Никогда!
     - Адике! - вскрикнул Юрась.
     - Запомните  -  никогда!  - повысила голос Златка. - Самая злейшая кара
не заставит меня отдать вам сердце и руку. Я люблю другого!
     Она поставила свой бокал на стол и смело смотрела гетману в лицо.
     Все замерли. Ненко, Младен и Якуб побледнели.
     За гетманским столом назревала буря.
     Азем-ага  и  татарские салтаны с любопытством ждали - что будет дальше?
Многогрешный  положил  руку  на  саблю и, весь в напряжении, подался вперед,
следя, как верный пес, за своим хозяином.
     У Юрася вдруг перехватило дыхание. Его душило бешенство.
     Но  не  успел  он вымолвить и слова, как распахнулись двери - и в покои
ввалились  трое подвыпивших старшин, выходивших до ветру, а с ними - высокий
незнакомец в дубленом кожухе и бараньей шапке.
     - Мы поймали запорожца, пан гетман!
     - Заглядывал в окна!
     Старшины  подтолкнули запорошенного снегом казака на середину гостиной,
поближе к гетману.
     Когда  незнакомец  снял  шапку  и поклонился, послышался легкий девичий
вскрик:  это  Златка и Стеха не смогли удержаться от невольного возгласа. Но
никто  из  присутствующих,  кроме  Младена, Ненко и Якуба, не обратил на это
внимания,   поскольку  для  гетмана  и  его  окружения  значительно  большей
неожиданностью,  чем девичий испуг, было появление в Немирове, да еще в доме
гетмана,  запорожца.  Все  смотрел"  на  красивого  молодца  и ждали, что он
скажет. Но он молчал, внимательно вглядываясь в лица присутствующих.


ЯМА


1

     Приказав  отряду  из  тридцати казаков дожидаться их в Краковецком лесу
(Самусь,  Абазин  и  Искра со своими небольшими отрядами отделились раньше и
разъехались  каждый  в  свою  сторону), Семен Палий с Арсеном и его друзьями
прибыл  вечером  в  Немиров.  Когда  посильнее  стемнело,  они  спустились в
долину,  осторожно  перевели  коней  через  замерзший  пруд и, поднявшись на
взгорье,  где  начинался  город,  прокрались  окольными тропинками к крайней
убогой  хатке,  что  одиноко  стояла у обрыва. В ее маленьких окошках мерцал
едва заметный в плотной вечерней тьме огонек...
     На их стук в окно из хаты донесся слабый женский голос:
     - Кто там?
     - Открой,  мать!  Не  бойся.  Мы  люди  свои  -  не  басурманы.  Зла не
причиним, - сказал Палий.
     В сенях загремел засов.
     - Заходите, коль вы добрые люди, - послышался в темноте тот же голос.
     Оставив  Яцько с лошадьми, казаки вошли в хату. В челе печки горел жгут
соломы,  освещавший  маленькую сгорбленную бабусю, худую, сморщенную, одетую
в  какие-то  лохмотья. Она испуганно прижималась к шестку, пропуская четырех
незнакомцев.
     - Добрый вечер, мать, - поздоровались казаки, оглядывая хату.
     - Вечер добрый.
     - А  в  хате не жарко, - заметил Палий, указывая на пар, струящийся изо
рта.
     - Нечем  протопить...  А  в  лес  идти  сил нету уже... Соломки малость
осталось в клуне - вот и подтапливаю, - тихо ответила старушка.
     - Так что ж, одна живешь, мать?
     - Одна...
     - А где семья?
     Бабуся помолчала. Всхлипнула:
     - Семья...  Семейка  моя...  Были  у  меня три сына и две дочки... Были
невестки,   зятья,   внуки...   Полна   хата  людей  была...  А  теперь  вот
одна-одинешенька  осталась...  Как  перст...  Как  богом  проклятая...  Нету
никого!..
     - Ясно.  -  Палий  тяжело вздохнул, осматривая закопченные, облупленные
стены.
     Старуха  вытерла  кончиком  платка  мокрые,  воспаленные от слез глаза,
спросила:
     - Вы кто будете, люди добрые? Вижу не Юраськовы пособники...
     - Нет,  мать.  Мы запорожцы... Издалека прибились... Думаю, пустишь нас
переночевать?
     - Ночуйте. Только ведь и души не согреете. Да и угостить вас нечем...
     - Не  беспокойся,  мать, - весело ответил Палий и повернулся к друзьям.
-  Ну-ка,  хлопцы,  айда за дровами! За соломой, за водой!.. Ховайте коней в
поветь,  чтоб ни одна собака не заметила их! Саквы* в хату!.. А я тут пока с
бабусей побалакаю...
     ______________
     * Сак, саквы (укр.) - переметные сумы.

     Час  спустя в печи потрескивал сухой валежник, в большом горшке булькал
пшенный  кулеш,  заправленный  салом.  Кроме  пшена  и  солонины, в казацких
саквах  нашлись  коврига  хлеба  и несколько головок чеснока. Палий походным
ножом  разрезал  хлеб  на  шесть  равных кусков, на каждый из них положил по
зубчику  чеснока, в большую глиняную миску, что принесла бабуся из кладовки,
налил  кулеша,  дразнящего  ноздри  проголодавшихся  людей  вкусным  запахом
жареного сала, и пригласил всех к столу.
     - Мать!  Друзья!  Угощайтесь  чем  бог  послал...  Если  б еще по чарке
горилочки - так и вовсе был бы отменный ужин!
     Ярко  пылал  хворост. В хате стало тепло, уютно. Даже закопченные стены
казались не такими мрачными, неприветливыми.
     - Мать,  ты прожила в Немирове всю жизнь, - сказал Палий, облизав ложку
и запихав ее за голенище, рядом с ножом. - Так, верно, многих здесь знаешь?
     - Не  многих,  а  почитай,  всех,  сынок,  - ответила старушка, вытирая
сухой  морщинистой  рукой  губы.  - Разве что позабыла ныне кого... Укоротил
бог память к старости...
     - Когда-то  знавал  я  тут  одного  человека...  Давненько, правда, это
было.  Поди,  лет  десять, а то и пятнадцать минуло, как видел его последний
раз...
     - Кто это?
     - Мирон Семашко...
     - Как  не знать... Я всех Семашков знала... Еще когда девкою была, то с
Мироновым батькой вместе на вечерницах гуляла.
     - Вот и хорошо... Мирон живой?
     - Вот  этого  не  ведаю,  голубчик...  А  жинка его, Федоська, живет на
Шполовцах.
     - Да,  да, Феодосия, - обрадовался Палий. - Так, может, проводишь нас к
ней?
     - Миленький,  я по сугробам и до колодца едва ль доберусь, а ты хочешь,
чтоб  я  вас  провела аж до Семашков... Не близкий свет! Но тут по соседству
живет  Савва  Грицай,  Федоськин  брат...  До  него  я,  может, как-нибудь и
добреду. А он человек молодой. Быстренько доведет вас до Семашков...
     - Что  ж,  и  это неплохо, - поднялся Палий. - Пошли, мать... Арсен, ты
со мной!
     Хата  Грицая  и  вправду  оказалась  недалеко.  После того как старушка
обогрелась  и  поела  кулеша,  она быстренько семенила по снегу, опираясь на
палочку.
     В  окнах  света не было. На стук бабуси никто не отозвался. Тогда Палий
трахнул  по  раме  кулаком  так, что стекла задрожали. И сразу же послышался
густой мужской голос, будто хозяин, притаившись, стоял у окна:
     - Кого там черт носит?
     - Савва, открой! Это я!.. - прошамкала старушка.
     - Ты,  бабка  Секлета?  -  голос  звучал  недовольно. - И чего шастаешь
среди ночи?
     Дверь  приоткрылась, на пороге появилась высокая фигура в длинной белой
рубахе.
     - А  это  кто с тобой? - испуганно отшатнулся хозяин, норовя захлопнуть
дверь.
     Но  Арсен  мигом  просунул ногу в щель, навалился плечом, вошел в сени.
Палий поспешил успокоить мужчину:
     - Не бойся, хозяин! Я товарищ Мирона Семашко.
     - Ты знаешь Мирона Семашко? - недоверчиво прогудел голос из темноты.
     - Еще бы! Однокашники по Киевской коллегии...
     - Вот как! Тогда заходите...
     Палий повернулся к старушке, спросил:
     - Мать,   сама   добежишь   до  дому  или  проводить?  Мы  тут  малость
задержимся... Если встретишь кого - про нас ни гугу!
     - Сама,  касатик,  сама  доковыляю как-нибудь... И не сумлевайся - буду
молчать, как рыба!
     Когда  за  старухой скрипнула калитка, Палий и Звенигора прикрыли дверь
в сени.
     - В хате уже спят?
     - А  мы  зайдем  в  боковушку,  - ответил хозяин. - Погодите минутку, я
принесу огня...
     Вскоре  он  пришел  со  свечкой  и  впустил гостей в небольшую холодную
комнату рядом с кладовкой. Здесь пахло высушенными травами и мышами.
     Поставив свечу на стол, смел тряпкой с широкой лавки пыль, предложил:
     - Садитесь... Что вас привело ко мне в такую позднюю пору?
     Савва  смотрел прямо и твердо. В