фокса,  нервы
капитана Дункана не выдержали, и он подскочил на месте, как ужаленный.
     - Бьюсь об заклад, сэр, что не позднее завтрашнего дня Киллени станет
вашим другом! - доверительно обратился к капитану Доутри.
     - Завтрашнего...  Через пять  минут он  будет за  бортом!  -  крикнул
капитан. - Боцман, кончай с собакой!
     Боцман  нерешительно  приблизился,  но  среди  пассажиров  послышался
ропот.
     - Посмотрите на  мою  кошку,  посмотрите на  меня самого!  -  Капитан
Дункан пытался оправдать свой жестокий приказ.
     Боцман сделал еще шаг, Дэг Доутри метнул на него грозный взгляд.
     - Живо! - скомандовал капитан.
     - Ни  с  места!  -  крикнул вдруг шортлендскнй плантатор.  -  Надо по
справедливости отнестись к собаке!  Я все видел.  Он не лез в драку. Кошка
первая бросилась на него.  Он и защищаться-то стал только тогда, когда она
уже второй раз на него кинулась. А она бы непременно выцарапала ему глаза.
И  тут же на него налетели эти две собачонки.  Он их не задирал.  Затем на
него налетели вы.  Вас он тоже на задирал.  Потом еще явился ваш матрос со
шваброй.  А  теперь вы еще приказываете вышвырнуть его за борт!  Будьте же
справедливы!  Это была самозащита.  Да  и  что,  по-вашему,  должна делать
собака,  попавшая в такой переплет? Лежать и покорно сносить, что ее лупят
кошки и другие псы?  Подумайте,  капитан! Вы надавали ему здоровых пинков.
Он только защищался.
     - И нельзя не признать,  что довольно энергично, - усмехнулся капитан
Дункан;  к нему постепенно возвращалось его обычное  добродушие,  хотя  он
ощупывал  свое  окровавленное  плечо  и  горестно поглядывал на изодранные
парусиновые брюки. - Вот что, Доутри, если вы беретесь помирить нас в пять
минут  -  пусть  его  остается на борту.  Но придется вам купить мне новые
штаны.
     - С радостью,  сэр!  Благодарю вас,  сэр!  - воскликнул Доутри. - Я и
кошку  вам  достану  новую,  сэр.  Поди  сюда,  Киллени-бой.  Это  большой
господин, хороший человек, понимаешь?
     Майкл слушал.  Слушал без затаенной злобы, не трясясь и не задыхаясь,
как фокстерьеры,  все еще бившиеся в истерике, не вздрагивая всем телом от
нервного  перенапряжения,   но   спокойно,   сдержанно,   точно  не   было
какую-нибудь минуту назад ни великого побоища,  ни укусов,  ни пинков,  от
которых все еще болело и ныло его тело.
     В одном только он не совладал с собой,  - ощетинился, обнюхивая ногу,
на которой только что сам изодрал штанину.
     - Дотроньтесь до него, сэр, - попросил Дэг Доутри.
     И   капитан  Дункан,   уже   успевший  обрести  душевное  равновесие,
наклонился и,  не задумываясь,  положил руку на голову Майкла; более того,
он погладил его, почесал у него за ушами. А простодушный Майкл, только что
сражавшийся,  как  лев,  все забыл и  простил,  как человек.  Взъерошенная
шерсть улеглась,  он повилял обрубком хвоста,  заулыбался глазами,  ушами,
пастью и стал лизать руку, с которой так недавно воевал.


                              ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     После  этого  происшествия  Майкл  уже   свободно  бегал  по   судну.
Дружелюбный ко всем,  снисходивший даже до возни с фокстерьерами, он любил
только стюарда.
     - Такого веселого пса я  отродясь не  видывал,  и  до  чего смышленый
притом,  - заметил Дэг Доутри шортлендскому плантатору, которому он только
что сбыл один из своих самодельных черепаховых гребней.  -  Обычно, знаете
ли,  игривые собаки уж ни на что больше не годятся.  Но Киллени-бой - дело
другое. Он в секунду может набраться серьезности. Я сейчас вам это докажу,
и  вы увидите:  у  него довольно ума,  чтобы считать до пяти,  вдобавок он
знает беспроволочный телеграф. Вот, смотрите.
     И стюард чмокнул губами так тихо, что даже сам не был уверен, удалось
ему издать какой-то звук или нет,  а  шортлендский плантатор уж и  подавно
ничего не услышал. В этот момент Майкл валялся на спине, шагах в десяти от
стюарда,  задрав кверху все четыре лапы,  а  оба фокса докучали ему своими
притворно яростными атаками.  Вдруг он,  оттолкнувшись лапами, перекатился
на бок, навострил уши - в глазах у него появилось вопросительное выражение
- и  прислушался.  Доутри  сделал  то  же  движение  губами,  шортлендский
плантатор и на этот раз ничего не услышал и не заметил,  а Майкл вскочил и
в мгновение ока очутился подле своего господина.
     - Ну что, хорош пес? - хвастливо осведомился Доутри.
     - Но откуда он узнал,  что должен подойти к  вам?  -  поинтересовался
плантатор. - Вы же его не звали.
     - Телепатия,   сродство  душ,   настроенных,  так  сказать,  на  один
музыкальный лад,  -  дурачился стюард. - Киллени и я, надо думать, сделаны
из   одного  материала,   только  обличье  у   нас  разное.   Он,   видно,
предназначался быть  моим  родным братом,  да  только в  природе произошла
какая-то  ошибка.  А  сейчас вы  увидите,  что он и  в  арифметике недурно
разбирается.
     Вытащив  из   кармана  бумажные  шарики,   Доутри  под  удивленные  и
восторженные возгласы собравшихся пассажиров продемонстрировал способность
Майкла считать до пяти.
     - Теперь вы сами убедились,  сэр,  - закончил представление стюард, -
если  я  закажу в  каком-нибудь портовом кабачке четыре кружки пива  и  по
рассеянности не  замечу,  что  мне подали три,  то  Киллени-бой немедленно
учинит скандал.
     С  тех пор как присутствие Майкла на  "Макамбо" было раскрыто,  Квэку
уже не  приходилось тайком наслаждаться музыкой варганчика над кочегаркой,
и  иногда,  улучив  минуту,  он  тоже  занимался обучением Майкла в  каюте
Доутри.   Как  только  раздавались  варварские  звуки  варганчика,   Майкл
утрачивал всякую власть над собой.  Пасть его непроизвольно открывалась, и
он разражался воем.  Но,  как и у Джерри,  это не был обыкновенный собачий
вой.  Звуки,  им издаваемые,  куда больше походили на пение,  а  в  скором
времени Квэку удалось, конечно, в пределах определенного регистра, научить
Майкла понижать и повышать голос, правильно воспроизводя ритм и мелодию.
     Майкл не  любил этих  уроков,  так  как  относился к  Квэку свысока и
всякий вид  подчинения негру считал для  себя унизительным.  Но  все это в
корне переменилось с того дня,  когда Даг Доутри застал их за таким уроком
пения.  Он  немедленно раскопал где-то губную гармонику,  на которой любил
играть в  портовых кабачках,  в  промежутках между  двумя  бутылками пива.
Очень скоро Доутри открыл,  что  Майкл быстрее начинает петь под  минорные
звуки,  а начав петь, уже не умолкает, покуда не смолкнет музыка. Впрочем,
Майкл  пел  и  без  гармоники,  под  аккомпанемент голоса Доутри,  который
начинал с протяжного, грустного причитания, а потом затягивал какую-нибудь
старую песню.  Майкл терпеть не  мог  петь  с  Квэком,  но  обожал петь со
стюардом,  даже когда последний выводил его на палубу и  заставлял "давать
представление" перед покатывающимися со смеху пассажирами.
     Под   самый  конец  плавания  у   стюарда  состоялось  два  серьезных
разговора: один с капитаном Дунканом и другой с Майклом.
     - Вот в чем дело, Киллени, - как-то вечером начал стюард, когда Майкл
сидел,  положив морду  на  колени своего господина и  уставившись на  него
преданными глазами;  он не понимал ни слова из того,  что тот говорил,  но
был счастлив дружелюбием, звучавшим в его голосе. - Я тебя украл из чистой
корысти,  потому что,  как увидел тебя тогда,  ночью, на берегу, так сразу
смекнул, что мне где угодно дадут за тебя десять фунтов. А десять фунтов -
целая прорва денег.  Это пятьдесят долларов на американские деньги и сотня
- на китайские.
     Так вот,  на пятьдесят долларов я могу купить столько пива,  что хоть
топись в нем. Но сначала я хочу тебя спросить: можешь ты себе представить,
что я тебя отдам за десять фунтов?.. Ну же! Говори! Можешь?
     Майкл колотил хвостом по полу и громко лаял в знак того, что согласен
с любым мнением стюарда.
     - Или, скажем, за двадцать фунтов. Невредные денежки! Как, по-твоему,
продам я тебя?  А?  Продам?  Да никогда в жизни!  А что я скажу,  если мне
предложат  пятьдесят фунтов?  Такое  предложение можно,  пожалуй,  назвать
интересным, но ведь сто фунтов еще интереснее, а? Если сто фунтов обратить
в  пиво,  то  оно затопит эту старую посудину.  Но кто,  скажи на милость,
выложит мне за тебя сто фунтов?  Хотел бы я посмотреть на такого чудака. А
знаешь,  зачем? Ладно, так и быть, уж скажу тебе по секрету. Чтобы послать
его ко всем чертям.  Клянусь честью,  Киллени-бой,  так бы и послал, очень
вежливо,  конечно,  ну,  скажем, предложил бы проводить его в такое место,
где ему уж никогда не придется мерзнуть.
     Майкл любил стюарда так,  что любовь эта уже переходила в своего рода
безумие.  То,  как стюард относился к Майклу,  лучше всего уяснится из его
разговора с капитаном Дунканом.
     - Право же,  сэр,  он ко мне пристал и  пробрался за мной на борт,  -
закончил Доутри свое вранье.  -  А я и не заметил. Я в последний раз видел
его на берегу. А потом вдруг, смотрю, спит крепким сном на моей койке. Как
он туда попал? Как разыскал мою каюту? Может, вы сумеете найти объяснение,
сэр? Мне лично это кажется чудом, самым настоящим чудом.
     - Ну,  конечно,  чудо, особенно если принять во внимание, что у трапа
стоял помощник,  -  фыркнул капитан Дункан.  - Точно я не знаю ваших штук,
Доутри.  Чудом тут и не пахнет. Вы просто-напросто украли его. Увязался за
вами на судно и взбежал по трапу! Как бы не так! Пес этот попал сюда через
иллюминатор,  и уж,  конечно, не по собственной воле. Бьюсь об заклад, что
тут дело не  обошлось без вашего негра.  Ну,  да  что там ходить вокруг да
около. Отдайте мне пса, и я прощу вам кошку.
     - Если  вы  и  вправду  так  думаете,  вас  обвинят в  укрывательстве
краденого,  -  нашелся Доутри;  упрямо сдвинутые брови свидетельствовали о
непоколебимости его  решения.  -  Мне что,  сэр,  я  всего-навсего стюард;
невелика беда,  если меня арестуют за кражу собаки.  А  вы,  сэр,  капитан
большого парохода,  и  вам это будет очень неприятно.  Потому я  и считаю:
собака, которая увязалась за мной, должна при мне и остаться.
     - Я дам за нее десять фунтов, - предложил капитан.
     - Не пойдет, сэр, тут и говорить нечего, ведь вы как-никак капитан, -
упорствовал стюард,  мрачно покачивая головой.  -  Кроме того, я знаю, где
раздобыть в  Сиднее замечательную ангорскую кошку.  Ее  хозяин переехал за
город,  и она ему больше не нужна,  а для любой кошки,  сэр,  будет просто
счастьем пристроиться на "Макамбо".


                              ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     Другой  трюк,  которому Дэг  Доутри обучил своего пса,  так  возвысил
Майкла  в  глазах  капитана,  что  он  предложил стюарду полсотни фунтов и
обещал "никогда не  попрекать кошкой".  Сначала Доутри демонстрировал этот
трюк  в  узкой  компании старшего механика и  шортлендского плантатора,  и
только убедившись,  что  все  идет как  по  маслу,  решился дать публичное
представление.
     - Попробуйте вообразить,  что вы полисмены или сыщики, - обратился он
к  старшему и  третьему помощнику капитана,  -  а  я человек,  совершивший
какое-то ужасное преступление.  И еще представьте себе, что только Киллени
может меня  изобличить.  Если  он  узнает своего хозяина,  то  есть  меня,
значит,  я  пойман.  Возьмите  его  на  сворку  и  уходите  с  ним,  затем
возвращайтесь,  вообразив, что палуба - это улица; если он узнает меня, вы
меня арестуете, если нет - вы не имеете права меня арестовать. Понятно?
     Оба помощника увели Майкла и через несколько минут вернулись с ним на
палубу. Майкл сильно натягивал сворку и рвался вперед, разыскивая стюарда.
     - Сколько вы возьмете за эту собаку?  - осведомился Доутри, когда они
поравнялись с ним, - условленная реплика, к которой он приучил Майкла.
     И  Майкл,  изо  всех сил  натягивавший сворку,  прошел мимо,  даже не
вильнув хвостом,  даже не  покосившись на стюарда.  Помощники остановились
подле Доутри и за сворку подтянули поближе Майкла.
     - Эта собака отстала от хозяина, - сказал первый помощник.
     - Мы стараемся его разыскать, - добавил третий.
     - Недурной пес,  сколько вы  за  него  возьмете?  -  полюбопытствовал
Доутри, с интересом разглядывая Майкла. - И нрав у него хороший?
     - Испытайте сами, - последовал ответ.
     Стюард протянул руку,  чтобы погладить собаку по голове, но тотчас же
ее отдернул: Майкл ощетинился, зарычал и угрожающе оскалил зубы.
     - Ничего,  ничего,  попробуйте еще,  он  вас  не  тронет!  -  кричали
восхищенные пассажиры.
     На  этот раз Майкл едва не  цапнул стюарда за руку,  тот отпрянул,  а
Майкл сделал свирепый прыжок, так что помощники едва удержали его.
     - Уведите этого пса! - заорал Доутри. - Что за подлая бестия! Мне его
даром не надо.
     Те повиновались,  и  Майкл,  вне себя от ярости,  зарычал,  запрыгал,
пытаясь сорваться с привязи и броситься на стюарда.
     - Ну,  что  скажете?  Кто  поверит,  что  он  вообще  знает  меня!  -
торжествующе воскликнул Доутри.  -  Я  сам никогда в жизни этого фокуса не
видал,  но слышал о  нем.  В  старину английские браконьеры натаскивали на
такую штуку своих овчарок.  Если лесничему или констеблю удавалось поймать
собаку, опознать ее хозяина он все равно не мог.
     Да, он немало знает, этот пес. И по-английски отлично понимает. Дверь
моей каюты как  раз  открыта,  велите ему принести оттуда башмаки,  туфли,
шапку,  полотенце, щетку, кисет, что угодно. Только скажите, он немедленно
притащит.
     Пассажиры наперебой стали выкрикивать разные предметы.
     - Да,  но  не  все  сразу,  выберите кого-нибудь одного,  -  вмешался
стюард.
     - Туфли, - с общего одобрения решил капитан Дункан.
     - Одну или две? - спросил Доутри.
     - Две.
     - Поди сюда,  Киллени.  -  Стюард наклонился к нему, но отскочил, так
как зубы Майкла свирепо щелкнули под самым его носом.
     - Это моя вина, - заявил он, - позабыл сказать ему, что представление
окончено. Теперь смотрите в оба, не подам ли я ему какой-нибудь знак.
     Никто ничего не услышал и не увидел, кроме того, что Майкл, взвизгнув
от счастья, смеясь, извиваясь всем телом, как безумный бросился к стюарду;
он неистово лизал ему руки,  те самые любимые руки,  на которые только что
огрызался,  и, высунув язык, прыгал, пытаясь достать до его лица. Ведь ему
пришлось сделать колоссальное нервное и умственное усилие, чтобы разыграть
эту сцену ненависти и ярости против своего возлюбленного стюарда.
     - Погодите немного,  дайте  ему  прийти в  себя,  -  попросил Доутри,
лаская и успокаивая Майкла.
     - Ну,  а теперь,  Киллени, марш, принеси мне туфли. Стоп! Одну туфлю!
Нет, две!
     Майкл насторожил уши и вопросительно поглядел на Доутри. В его глазах
светились разум и понимание.
     - Живо принеси мне две туфли!
     Майкл вскочил и помчался; распластываясь, как птица на лету, он мигом
обогнул рулевую рубку и скользнул вниз по лестнице.
     В мгновение ока он вернулся, неся в зубах обе туфли, которые и сложил
у ног стюарда.
     - Чем  больше я  узнаю собак,  тем  большим чудом они мне кажутся,  -
управившись с  четвертой бутылкой пива,  объявил Дэг  Доутри шортлендскому
плантатору,   с  которым  беседовал  на  сон  грядущий.  -  Возьмите  хоть
Киллени-боя.  Он проделывает свои штуки отнюдь не механически,  не потому,
что я так обучил его.  Тут что-то другое. Он готов на все из любви ко мне.
Не знаю, как вам объяснить, но я это чувствую, знаю.
     Одним словом,  я  вот  к  чему  клоню:  Киллени,  конечно,  не  умеет
говорить, как мы с вами, и потому не может мне сказать, как он меня любит,
но он весь любовь до мозга костей. Дела-то ведь говорят больше, чем слова,
вот он и расшибается в лепешку из любви ко мне. Цирковые номера? Верно! Но
по сравнению с  ними все человеческое красноречие гроша ломаного не стоит.
Ей-богу,  это его разговор.  Собачий разговор, хоть у них и нет дара речи.
Вы думаете,  я так болтаю?  Нет,  если я знаю,  что все люди смертны и что
искры летят вверх,  а не вниз,  то также знаю, что он счастлив, проделывая
все это для меня.  Так счастлив бывает человек, когда он вызволит друга из
беды, или влюбленный, когда накидывает на плечи девушке свою куртку, чтобы
она не озябла. Уверяю вас...
     Дэг   Доутри  запнулся  от   непривычки  облекать  в   слова   мысли,
проносящиеся  в  его  хмельном,   насквозь  пропитанном  пивом  мозгу,  и,
пробормотав что-то нечленораздельное, начал с новыми силами:
     - Тут, понимаете ли, все дело в разговоре, а говорить-то ведь Киллени
не  умеет.  Башка у  него полна мыслей,  это же видно по его славным карим
глазенкам,  но он не умеет передать их мне. Я, честное слово, вижу, что он
иногда из кожи вон лезет, так ему хочется мне что-то сказать. Между мной и
им целая пропасть, и, кроме слов, моста через эту пропасть нету, - вот он,
бедняга,  и  не может через нее перебраться,  хотя мысли и  чувства у него
такие же, как у меня.
     И вот ведь что!  Он чувствует себя всего ближе ко мне,  когда я играю
на губной гармошке,  а он подвывает.  Музыка тоже вроде как бы мост.  И он
по-настоящему поет,  только без слов. И... не знаю, как вам и объяснить...
только мы,  когда кончаем песню,  становимся намного ближе друг  другу,  и
слова нам уже как будто и не нужны.
     Вот верите ли,  когда я играю,  а он поет, из нашего дуэта получается
то, что попы назвали бы религией, познанием бога. Честное слово, стоит нам
запеть,  я становлюсь верующим,  становлюсь ближе к богу. Это что-то такое
громадное,  как земля, как океан, как небо со всеми его звездами. Мне даже
начинает  казаться,  что  все  мы  сработаны из одного материала - вы,  я,
Киллени-бой, горы, песок, морская вода, черви, москиты, солнце, и падающие
звезды, и пылающие кометы...
     Дэг Доутри замялся.  Восторг его души явно не укладывался в слова, и,
чтобы скрыть свое замешательство, он снова стал бахвалиться Майклом.
     - Да,  такие собаки не  каждый день рождаются.  Я  его украл,  верно!
Очень уж он мне приглянулся.  А теперь, когда я его знаю, я бы и опять его
украл,  даже если бы  мне пришлось после этого остаться одноногим калекой.
Вот какой он пес!


                              ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     В то утро,  когда "Макамбо" вошел в сиднейскую гавань, капитан Дункан
сделал еще  одну  попытку заполучить Майкла.  Вельбот портового врача  уже
направлялся к судну, когда он кивком головы подозвал стюарда, проходившего
по палубе.
     - Доутри, я даю вам двадцать фунтов.
     - Нет,  сэр!  Благодарю вас,  -  последовал ответ.  - Я не могу с ним
расстаться.
     - Ладно,  двадцать пять.  Но  это уж  крайняя цена.  На  свете немало
ирландских терьеров.
     - Я тоже так полагаю, сэр. И я вам одного из них раздобуду. Здесь же,
в Сиднее. И он, сэр, вам ни пенса не будет стоить.
     - Но я хочу именно Киллени-боя, - настаивал капитан.
     - Я тоже,  в том-то и беда,  сэр. И, кроме того, я ведь первый достал
его.
     - Двадцать пять соверенов -  неплохие денежки... за собаку, - заметил
капитан.
     - А  Киллени-бой  неплохая собака...  за  такие  денежки,  -  отрезал
стюард.  -  Оставим все сантименты,  сэр,  одни его штуки дороже стоят. Он
меня не узнает,  когда я ему приказываю,  - уж этому одному цена пятьдесят
фунтов.  А как он считает,  а его пение и все прочее!  Не важно, как я его
раздобыл, но только он ведь ничему не был обучен. Это моих рук дело. Я его
научил всем фокусам.  Он  теперь совсем не та собака,  какой был в  первый
день на "Макамбо".  В  нем столько моего,  что продать его,  все равно что
продать кусок самого себя.
     - Тридцать фунтов, - сурово произнес капитан.
     - Нет, сэр, благодарю вас, тут дело не в деньгах, - отвечал стюард.
     Капитану Дункану осталось только отойти от него и поспешить навстречу
портовому врачу, поднимавшемуся по трапу.
     Когда   на   "Макамбо"  закончился  врачебный  осмотр  и   судно  уже
направлялось к причалу, к нему подошел щегольской вое