совершавшей регулярный рейс в
бухте Сан-Франциско,  а  также плававшей по рекам Сан-Хоакин и Сакраменто,
пообещал Доутри место кока и  одновременно матроса на шхуне "Говард".  Эта
шхуна,  водоизмещением в восемьдесят тонн,  включая палубный груз, плавала
днем и ночью,  в любую погоду,  а капитан Иоргенсен, кок и два матроса, на
основах полной демократии,  грузили и  разгружали ее;  когда один  стоял у
штурвала,  трое остальных спали. Каждый работал за двоих, а то и за троих,
но  пища  на  "Говарде" была  обильной,  а  заработок от  сорока  пяти  до
шестидесяти долларов в месяц.
     - Даю вам слово,  -  заявил капитан Иоргенсен,  - что я живо спроважу
своего кока Гансона, и тогда вы явитесь к нам на борт вместе с вашим псом.
- Он ласково потрепал Майкла по голове своей большой,  мозолистой рукой. -
Славный песик,  что и говорить! Он нам очень пригодится на стоянках, когда
все спят как убитые.
     - Спровадьте поскорей этого Гансона, - настаивал Доутри.
     Но капитан в ответ только медленно покачал своей тугодумной головой.
     - Сначала я должен задать ему хорошую трепку.
     - Ну  так  задайте ему  трепку сегодня и  спровадьте его,  -  твердил
Доутри. - Вон он стоит в углу у стойки.
     - Нет,  так не пойдет.  Он должен дать мне повод.  Поводов-то у меня,
положим,  хоть отбавляй, но нужно такой, чтобы всем все было ясно. Я задам
ему трепку,  а народ кругом пусть говорит:  "Ай да капитан,  так его,  так
его!" Тогда место будет за вами, Доутри.
     Если  бы  капитан Иоргенсен не  медлил так  с  задуманной трепкой,  а
Гансон поскорее дал бы повод к ней, Майкл отправился бы вместе с Доутри на
шхуну "Говард" и  вся  его последующая жизнь резко отличалась бы  от  той,
которую ему готовила судьба.  Но чему быть, того не миновать - случайность
и сочетание случайностей, над которыми Майкл был не властен и о которых не
подозревал,  так  же  как  не  подозревал  о  них  Доутри,  определили его
дальнейшую участь.  В  ту  пору  самая  безудержная фантазия не  могла  бы
предугадать сценическую карьеру Майкла и ту ужасающую жестокость,  которую
ему пришлось испытать на себе. Что же касается судьбы Дэга Доутри и Квэка,
то она не могла бы привидеться даже наркоману в его кошмарном забытьи.


                            ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

     Как-то  вечером Дэг  Доутри  сидел  в  салуне "Приют землекопов".  Он
находился в  обстоятельствах весьма  затруднительных.  Найти  работу  было
почти невозможно,  а сбережения его подошли к концу.  Перед вечером у него
состоялся телефонный разговор со  Старым  моряком,  который только  и  мог
сообщить ему,  что какой-то отставной доктор-шарлатан,  видимо,  клюнул на
его удочку.
     - Позвольте мне  заложить кольца,  -  уже не  в  первый раз настаивал
Старый моряк.
     - Нет,  сэр,  - отвечал Доутри. - Ваши кольца нужны нам для дела. Это
наш  основной капитал.  Они создают нужную нам атмосферу.  Что называется,
говорят красноречивее слов.  Сегодня вечером я кое-что обмозгую,  а завтра
утром мы встретимся,  сэр. Оставьте при себе кольца и не слишком энергично
обрабатывайте своего доктора.  Пусть он  сам  прибежит к  вам.  Это лучший
способ.  Итак,  все идет недурно, а дураков на наш век хватит. Ни о чем не
беспокойтесь, сэр. Дэг Доутри еще никогда не давал маху.
     Но,  сидя в  "Приюте землекопов",  он  чувствовал себя далеко не  так
уверенно.  В  кармане у него было ровно столько денег,  сколько нужно было
для уплаты квартирной хозяйке за  следующую неделю;  он  уже просрочил три
дня,  и хозяйка, особа весьма неприятная, шумно требовала долг. Дома у них
пищи было разве что на завтрашний день,  да и то при соблюдении строжайшей
экономии.  Отельный счет Старого моряка не оплачивался уже в  течение двух
недель и  составлял изрядную сумму,  так как отель был первоклассный;  а у
самого  старика  в  кармане  оставалось всего  несколько долларов,  бряцая
которыми он пускал пыль в глаза жадному до кладов доктору.
     Но самое печальное было то,  что Доутри пришлось наполовину сократить
свою  ежедневную порцию пива,  -  он  твердо решил  не  тратить квартирных
денег,  так как в противном случае очутился бы со всем своим семейством на
улице.  Поэтому он  и  сидел сейчас за  столиком с  капитаном Иоргенсеном,
который только  что  вернулся с  грузом сена  из  Петалумы.  Иоргенсен уже
дважды заказывал пиво,  и жажда его,  видимо,  была утолена.  Он то и дело
зевал,  устав от тяжелой работы и ночного бодрствования,  да поглядывал на
часы.  А  Доутри недоставало трех кварт!  Вдобавок Гансон еще  не  получил
своей трепки,  а  значит,  и  поступление в качестве кока на шхуну все еще
оставалось туманной и отдаленном перспективой.
     Внезапно Доутри,  совсем уже было впавшего в отчаяние,  осенила идея,
как добыть еще кружку молодого пива.  Он  не  очень-то  долюбливал молодое
пиво, но оно было дешевле.
     - Посмотрите на  моего пса,  капитан,  -  начал он.  -  Вы  себе даже
представить  не  можете,  до  чего  этот  Киллени-бой  умен.  Считает  он,
например, не хуже нас с вами.
     - Гм! - буркнул капитан Иоргенсен. - Я видал таких собак в балаганах.
Все это обман. Собаки и лошади считать не умеют.
     - А этот пес умеет,  - спокойно продолжал Доутри. - И вы его ничем не
собьете.  Давайте поспорим:  я сейчас закажу две кружки пива, громко, так,
чтобы  он  услышал,  затем  шепотом  велю  официанту принести одну,  и  вы
увидите,  какой шум  поднимет Киллени-бой,  когда официант явится с  одной
кружкой.
     - Вот это да! На что же мы будем спорить?
     Доутри нащупал в  кармане десятицентовик.  Если Киллени подведет его,
то деньги за квартиру внесены не будут.  Но Киллени не может его подвести,
решил Доутри и сказал:
     - Давайте спорить на две кружки пива.
     Они  подозвали официанта и,  после того как  ему  была дана секретная
инструкция,  кликнули Майкла,  примостившегося в углу,  у ног Квэка. Когда
Доутри придвинул стул и пригласил его к столу,  Майкл насторожился.  Ясно,
что стюард чего-то  домогается от него,  видимо,  хочет,  чтобы он показал
себя в  выгодном свете.  И  он  преисполнился рвения:  не  показать себя в
выгодном свете, а выказать свою любовь стюарду. Любовь и служение любимому
- для  Майкла это  было  единое понятие.  Готовый по  первому слову Доутри
прыгнуть в огонь, Майкл сейчас был готов угадать малейшее его желание. Так
он понимал любовь. Любовь для него означала одно - служение.
     - Эй,  официант,  -  позвал Доутри и,  когда тот приблизился,  громко
сказал: - Два пива!.. Ты понял, Киллени? Два пива!
     Майкл заерзал на  стуле,  порывисто положил на  стол  лапу и  так  же
порывисто лизнул своим красным языком склонившееся над ним лицо Доутри.
     - Он запомнит, - сказал Доутри капитану.
     - Не запомнит,  если мы будем разговаривать. Сейчас мы собьем с толку
вашего песика.  Я  скажу,  что место кока за вами,  как только я  спроважу
Гансона. А вы скажете, что мне надо спровадить его как можно скорее. Потом
я скажу, что Гансон сначала должен подать мне повод для трепки. А затем мы
начнем спорить и орать друг на дружку. Ну как, идет?
     Доутри кивнул,  они  затеяли громкий спор,  и  Майкл стал внимательно
поглядывать то на одного, то на другого.
     - Я выиграл, - объявил капитан Иоргенсен, когда официант подошел к их
столику с  одной кружкой пива.  -  Песик все забыл,  если только он вообще
помнил. Он думает, что мы сейчас подеремся. Одна или две кружки пива - это
представление уже  стерлось  в  его  мозгу,  как  стираются волной  слова,
написанные на песке.
     - А я полагаю,  что он своей арифметики не забудет,  сколько бы мы ни
шумели,  -  отвечал Доутри,  хотя сердце у него упало.  - Впрочем, что там
говорить, сейчас вы сами увидите, - обнадеживающе добавил он.
     Официант  поставил  перед  капитаном  высокую  кружку  пива,   и  тот
немедленно потянул ее  к  себе.  Майкл весь напрягся,  как струна:  сейчас
потребуется его служение,  он отлично знал -  стюард чего-то ждет от него,
и, вдруг вспомнив старые уроки на "Макамбо", взглянул на невозмутимое лицо
стюарда в  ожидании "знака",  затем осмотрелся и  увидел не  две,  а  одну
кружку пива. Он так прочно усвоил разницу между одним и двумя, что - каким
образом,  этого не мог бы определить самый тонкий психолог,  так же как не
мог бы определить,  что есть мысль,  -  немедленно понял: здесь стоит одна
кружка,  тогда как заказаны были две.  Он молниеносно вскочил,  в  горле у
него запершило от злости,  он уперся передними лапами в  стол и  залаял на
официанта.
     Капитан Иоргенсен ударил кулаком по столу.
     - Ваша взяла! - крикнул он. - Я плачу за пиво! Официант, еще кружку.
     Майкл взглянул на  Доутри -  для проверки;  и  рука,  погладившая его
голову, дала ему утвердительный ответ.
     - Попробуем еще раз,  -  сказал оживившийся и  очень заинтергсованный
капитан,  вытирая ладонью пену с усов.  - Он, наверно, только и знает, что
один да два, а вот как насчет трех или четырех?
     - То же самое капитан. Он умеет считать до пяти. Он понимает, когда и
больше пяти, но названия цифр дальше не знает.
     - Эй,  Гансон!  - заорал на весь зал капитан своему коку. - Иди сюда,
дурья башка! Выпей с нами!
     Гансон подошел и придвинул себе стул.
     - Я плачу за пиво,  Доутри, - объявил капитан. - Но заказывать будете
вы.  Погляди-ка,  Гансон,  какие штуки выделывает эта псина. Доутри сейчас
закажет три  пива.  Пес слышит слово "три".  А  я  -  вот так -  показываю
официанту два  пальца.  Он  приносит  две  кружки.  И  псина  его  за  это
облаивает. Вот увидишь.
     Представление повторилось;  Майкл не умолкал,  пока приказание Доутри
не было исполнено в точности.
     - Он считать не умеет,  - заключил Гансон. - А просто видит, что один
из нас остался без пива.  Вот и все. Пес знает, что перед каждым человеком
должна стоять кружка. А раз это не так, вот он и лает.
     - Он вам покажет еще кое-что почище,  -  хвастливо заметил Доутри.  -
Нас трое?  Мы  закажем четыре пива.  Тогда у  каждого будет по кружке,  но
Киллени все равно будет лаять на официанта.
     И правда,  Майкл,  теперь уже отлично смекнувший, в чем состоит игра,
лаял и  огрызался,  покуда официант не  принес четвертой кружки.  К  этому
времени вокруг их  столика уже  собралась целая  толпа;  каждый готов  был
оплатить пиво Доутри, чтобы только лишний раз испытать Майкла.
     - Честное слово,  -  пробурчал себе под нос Доутри,  - чудно устроена
жизнь.  Только что человек пропадал от жажды, а теперь его, кажется, хотят
утопить в пиве.
     Многие выражали желание купить Майкла, но давали за него смехотворные
суммы - пятнадцать, двадцать долларов.
     - Вот  что  я  вам  предлагаю,  -  говорил  капитан Иоргенсен Доутри,
которого он заманил в  дальний угол.  -  Отдайте мне псину,  я  немедленно
задам трепку Гансону, и можете завтра же приходить на работу.
     Владелец "Приюта  землекопов",  в  свою  очередь,  отозвал  Доутри  в
сторонку и шептал ему на ухо:
     - Приходите к  нам каждый вечер с вашей собачкой.  Дела у меня пойдут
побойчее.  Пиво будете получать бесплатно и  вдобавок еще пятьдесят центов
наличными за вечер.
     Последнее предложение и  зародило великую идею в мозгу Доутри.  Дома,
покуда Квэк расшнуровывал ему башмаки,  он обратился к Майклу со следующей
речью:
     - Живем,  Киллени!  Если хозяин этого  заведения  дает  мне  за  тебя
сколько  хочешь пива да еще пятьдесят центов в придачу,  значит,  ты этого
стоишь,  сынок,  для него...  а для  меня  и  больше,  куда  больше.  Ведь
хозяин-то уж знает сдою выгоду,  раз он продает пиво, а не покупает его. И
ты,  Киллени,  не откажешься поработать на меня, это уж я знаю. Деньги нам
нужны.  У нас есть Квэк,  и мистер Гринлиф,  и Кокки, не говоря уж о нас с
тобой,  и еды нам требуется немало.  Да и  деньги  на  квартиру  раздобыть
нелегко, а работу и того труднее. Одним словом, сынок, завтра вечером мы с
тобой погуляем по  городу  и  посмотрим,  сколько  нам  удастся  раздобыть
деньжонок.
     И  Майкл,  сидя на  коленях стюарда нос  к  носу и  глядя ему прямо в
глаза,  от  восторга весь  извивался и  корчился,  высовывал язык и  вилял
хвостом. Что бы ни говорил стюард, это было прекрасно, потому что исходило
от него.


                           ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

     Седовласый  стюард  и  мохнатый  ирландский терьер  быстро  сделались
заметными  фигурами  в  ночной  жизни  портового района  Сан-Франциско.  В
представление со  счетом Доутри после тщательной подготовки ввел и  Кокки.
Теперь,  когда официант не  приносил заказанного ему  числа кружек,  Майкл
оставался совершенно спокоен, покуда Кокки, по неприметному знаку стюарда,
не  становился на  одну лапку и  не упирался другой в  шею Майкла,  словно
шепча ему что-то на ухо.  После чего Майкл обводил глазами стол и  задавал
свой обычный "разнос" официанту.
     Но  настоящий успех выпал на  их долю,  когда Доутри и  Майкл впервые
исполнили дуэт  "Свези меня в  Рио!".  Это  было в  матросском дансинге на
Пасифик-стрит.  Танцы  немедленно  прекратились,  и  матросы  стали  шумно
требовать еще песен.  Впрочем, хозяин заведения на этом не прогадал: никто
не уходил, наоборот, толпа, окружавшая певцов, все прибывала, по мере того
как Майкл исполнял свой репертуар:  "Боже,  храни короля",  "Спи, малютка,
спи", "Веди нас, свет благой", "Родина любимая моя" и "Шенандоа".
     Теперь запахло уже чем-то посущественнее дарового пива:  когда Доутри
собрался  уходить,  владелец танцевального зала,  сунув  ему  в  руку  три
серебряных доллара, настойчиво просил завтра зайти опять.
     - За эти-то гроши? - спросил стюард, с презрением глядя на деньги.
     Хозяин торопливо прибавил еще два доллара, и Доутри пообещал прийти.
     - Все  равно,  Киллени,  сынок,  -  говорил  он  Майклу,  когда   они
укладывались спать, - мы с тобой стоим больше, чем пять долларов за вечер.
Таких псов, как ты, еще на свете не было. Подумать только - поющая собака,
может  исполнять со мной дуэты да еще сколько песен умеет петь и без меня.
Говорят,  Карузо в вечер зарабатывает тысячу  долларов.  Ты,  конечно,  не
Карузо,  но  среди  собак  ты все-таки Карузо,  первый и единственный.  Я,
сынок,  буду твоим импресарио.  Если мы с тобой не сумеем  здесь  зашибить
долларов  по  двадцати в вечер,  переберемся в кварталы пошикарнее.  А наш
старик в отеле Бронкс переедет в комнату по фасаду.  И Квэка мы  оденем  с
головы до ног. Киллени, друг мой, мы с тобой еще так разбогатеем, что если
нашему старику не удастся опять подцепить какого-нибудь дуралея,  то мы  и
сами раскошелимся - купим шхуну и пошлем его искать клад.  Это значит, что
простаками будем мы, ты и я. Ну что ж, и отлично!
     Портовый район,  бывший  матросским поселком еще в те времена,  когда
Сан-Франциско слыл портом самых отчаянных  в  мире  головорезов,  разросся
вместе с городом и теперь добрую половину своих доходов получал с туристов
- любителей "живописных трущоб", которые напропалую сорили деньгами в этих
самых трущобах.  У богатых людей,  в особенности когда они хотели развлечь
любопытных приезжих из Восточных штатов,  даже вошло в обычай после  обеда
разъезжать  на  машинах из одного матросского дансинга в другой или подряд
объезжать низкопробные кабаки.  Словом,  портовый район сделался такой  же
достопримечательностью, как Китайский квартал или отель Клифф-Хаус.
     Вскоре  Дэг  Доутри  уже  получал двадцать долларов в  вечер  за  два
двадцатиминутных сеанса  и  отказывался от  такого количества предлагаемых
ему  кружек пива,  что ими можно было напоить десяток подобных ему,  вечно
жаждущих людей.  Никогда еще стюард так не  процветал;  не будем отрицать,
что  и  Майкл радовался этой новой жизни.  Впрочем,  радовался он  главным
образом за стюарда.  Он служил ему,  и именно такого служения больше всего
жаждало его сердце.
     Собственно говоря,  Майкл  был  теперь  кормильцем семьи,  все  члены
которой благоденствовали. Квэк, в своих рыжих башмаках, в котелке и брюках
с безукоризненно заглаженной складкой,  просто сиял.  Кроме всего прочего,
он пристрастился к  кинематографу и тратил на него от двадцати до тридцати
центов в  день,  неуклонно просиживая в  зале все сеансы.  Хлопоты по дому
отнимали у  него теперь очень немного времени,  так  как они столовались в
ресторанах.  Старый моряк не  только перебрался в  один из  лучших номеров
отеля Бронкс,  но,  по настоянию Доутри, иногда даже приглашал своих новых
знакомых в театр или в концерт и потом отвозил их домой на такси.
     - А все же век мы так жить  не  станем,  Киллени,  -  говорил  Майклу
стюард.  -  Вот  сколотит  наш  старик  новую  компанию  денежных  мешков,
разохотятся они на клады и...  айда - в  синее  море,  сынок!  Под  ногами
крепкое суденышко,  брызги воды, нет-нет и волна перекатится через палубу.
Мы с тобой вправду отправимся в Рио,  а  не  будем  только  петь  об  этом
всякому  сброду.  Пусть себе сидят в этих мерзких городах.  Море - вот это
нам подходит,  сынок, тебе и мне, и нашему старику, и Квэку, и Кокки тоже.
Городская жизнь не про нас.  Нездоровая это жизнь. Да, сынок, хочешь верь,
хочешь не верь,  а я как-то даже состарился и гибкость свою потерял.  Мочи
моей нет больше болтаться без дела.  У меня сердце готово выпрыгнуть,  как
подумаю,  что старик опять скажет мне:  "А неплохо,  стюард,  выпить перед
обедом  вашего великолепного коктейля".  В следующее плавание мы возьмем с
собой маленький ледничок, чтоб у него всегда были хорошие коктейли.
     А посмотри на Квэка,  друг мой Киллени.  Его ведь узнать нельзя. Если
он и  дальше будет все вечера просиживать в кинематографе,  так,  пожалуй,
еще чахотку схватит. Ради его здоровья, и моего, и твоего, и всех нас надо
нам поскорее сняться с якоря и удирать туда,  где дуют пассаты,  где летят
брызги морской воды и все тело твое насквозь пропитывают солью.


     И правда, Квэк, не жаловавшийся ни на какое недомогание, быстро таял.
Опухоль   под   правой   рукой,    вначале   разраставшаяся   медленно   и
нечувствительно,  теперь причиняла ему непрестанную ноющую боль.  По ночам
Квэк часто просыпался от боли, хотя спал всегда на левом боку. А Мой, если
бы  его  не  схватили и  не  отправили в  Китай  чиновники Иммиграционного
управления,  мог бы разъяснить ему,  что означает эта опухоль,  так же как
мог бы  разъяснить Дэгу Доутри,  что означает все увеличивающееся онемелое
пространство  между   его   бровями,   где   уже   явственно  обозначались
вертикальные "львиные" черточки. А Мой также растолковал бы, отчего у него
согнут  мизинец на  левой  руке.  Сам  Доутри  поначалу определил это  как
растяжение сухожилия.  Позднее он решил, что подхватил ревматизм в сыром и
туманном Сан-Франциско.  И  это заставляло его еще больше рваться в  море,
где тропическое солнце выжигает любые ревматизмы.
     Работая  стюардом,  Доутри  привык  соприкасаться  с  представителями
высших кругов общества.  Но  здесь,  на  "дне" Сан-Франциско,  он  впервые
встретился с ними как равный с равными.  Более того, они сами стремились к
общению с  ним.  Искали его.  Домогались чести сидеть за столиком Доутри и
оплачивать его пиво в  любом второразрядном кабачке,  где Майкл давал свои
представления.  Они охотно потчевали бы стюарда и самым дорогим вином,  не
будь он так привержен к пиву.  Некоторые из них даже приглашали его к себе
на дом:  "С вашей замечательной собачкой,  которая, надо думать, споет нам
несколько песенок".  Но Доутри,  гордясь Майклом, ради которого и делались
эти   приглашения,   неизменно  отклонял   их,   ссылаясь   на   то,   что
профессиональная жизнь слишком утомляет их обоих и  они не могут позволить
себе подобных развлечений.  Майклу же  он  объяснил,  что  вот если бы  им
предложили пятьдесят долларов за вечер, то они бы, конечно, "кочевряжиться
не стали".
     Среди  многочисленных новых  знакомых  Доутри  и  Майкла  двоим  было
суждено сыграть значительную роль в