влялась  ли
жертвовательницей также и вдова, отказавшаяся от них и за сына и за себя?



5. РАЗЛИЧНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

   Между тем предположения госпожи Батори не оправдались: доктор не спешил
покинуть Гравозу. Тщетно  попытавшись  оказать  помощь  матери,  он  решил
помочь сыну. До сего времени Петер Батори не мог подыскать себе должность,
на которую давали ему право его блестящие успехи  в  учении.  "Поэтому,  -
думал доктор, - он, вероятно, не откажется от предложения, которое  я  ему
сделаю. Создать ему положение, достойное его  талантов,  достойное  имени,
которое он носит, - это уж не  милостыня!  Это  будет  просто  заслуженной
наградой!"
   Но, как уже сказал Борик, Петер Батори уехал по делам в Зару.
   Поэтому доктор решил написать ему и сделал это в тот же день. В  письме
говорилось только, что он  будет  рад  принять,  Петера  Батори  на  борту
"Саварены",  ибо  хочет  сделать  ему  предложение,  которое   может   его
заинтересовать.
   Письмо было отправлено на почту в Гравозу, и теперь  оставалось  только
ждать, когда молодой инженер вернется домой.
   Тем временем  доктор  продолжал  жить  на  борту  яхты  уединенно,  как
никогда. "Саварена" стояла на якоре посреди бухты, ее  экипаж  никогда  не
сходил на берег, и яхта была изолирована от внешнего  мира,  как  если  бы
находилась в Атлантике или в Средиземном море.
   Эта странность немало смущала репортеров и прочих  любопытных,  которые
еще  не  отказались  от  мысли  "проинтервьюировать"  этого   легендарного
человека, хотя им никакими путями не удавалось попасть на яхту,  столь  же
легендарную, как и ее владелец! А так как  Пескаду  и  его  товарищу  была
предоставлена  "свобода  передвижения",  к  ним-то  и   стали   обращаться
корреспонденты в надежде раздобыть хоть какие-нибудь сведения, - а уж  эти
сведения газеты сумели бы превратить в самые умопомрачительные откровения.
   Как известно, Пескад только и делал, что веселил  всех,  -  с  согласия
доктора, разумеется. Если Матифу был тяжеловесен и серьезен,  как  бык,  с
которым он мог бы померяться силой, - то Пескад с утра до ночи  хохотал  и
пел и был подвижен, как вымпел, с которым он мог бы сравниться  легкостью.
Он  либо  лазил  по  мачтам,  потешая   экипаж,   которому   давал   уроки
вольтижировки, будучи ловким, как матрос,  и  проворным,  как  юнга,  либо
развлекал товарищей бесконечными прибаутками. Ведь доктор  Антекирт  велел
ему всегда быть в хорошем настроении! Вот оно у него и хорошее, да он  еще
старается, чтобы и другие не хмурились.
   Выше  было  сказано,  что  Матифу  и   Пескад   пользовались   свободой
передвижения. Это  значит,  что  они  имели  право  отлучаться  с  яхты  и
возвращаться обратно. Остальные члены экипажа не покидали  борта,  они  же
могли это  делать,  когда  им  заблагорассудится.  Разумеется,  любопытные
ходили за ними по пятам, надеясь как-нибудь одурачить их и хоть что-нибудь
у них выведать. Но выжать что-либо у Пескада, если он решил молчать,  было
совершенно невозможно; если же он начинал разглагольствовать,  то  говорил
только для того, чтобы ничего не сказать.
   - Кто такой доктор Антекирт?
   - Он знаменитый врач. Он может  вылечить  от  любой  болезни,  даже  от
такой, которая унесет вас на тот свет!
   - Он богат?
   - У него ни гроша. Не кто иной,  как  я,  ссужаю  ему  по  воскресеньям
кой-какую толику.
   - А откуда он прибыл?
   - Из такой страны, название которой решительно никому неведомо.
   - Где же эта страна находится?
   - Могу сказать только одно: на севере ее отделяет  от  соседней  страны
самый пустяк, а с юга она и вовсе ничем не отделена.
   Ничего другого добиться от Пескада не удавалось; что  же  касается  его
приятеля, то он и вовсе молчал, как гранитный столб.
   Но если друзья не отвечали на нескромные  вопросы  репортеров,  это  не
значит, что между собою  они  не  говорили  о  своем  новом  хозяине.  Они
говорили о нем, и частенько. Они любили его, и любили крепко.  Они  горели
желанием оказывать ему услуги. Между ними и доктором возникло что-то вроде
химического сродства, происходило как бы взаимное притяжение, день ото дня
они все крепче к нему привязывались.
   Каждое утро приятели ждали, что вот-вот их позовут к доктору  и  он  им
скажет:
   - Друзья, мне нужна ваша помощь.
   Но, к великому их огорчению, ждали они напрасно.
   - Долго ли так будет продолжаться? - сказал однажды Пескад. -  Тягостно
сидеть сложа руки, Матифу, особенно с непривычки.
   - Да, руки заржавеют, - согласился Матифу, взглянув  на  свои  огромные
бицепсы, праздные, как шатуны остановившейся машины.
   - Скажи-ка, Матифу...
   - Что же тебе сказать, Пескад?
   - Знаешь, что я думаю о докторе Антекирте?
   - Нет, не знаю. Но ты мне, Пескад, скажи, что  ты  думаешь.  Тогда  мне
легче будет тебе ответить.
   - Слушай-ка. Верно, у него в прошлом были такие дела...  такие  дела...
Это по глазам видно. У него во взгляде иной раз такие молнии сверкают, что
ослепнешь... И когда грянет гром...
   - Вот шуму-то будет!
   - Да, Матифу, шуму будет немало... да и  работы  тоже.  И  вот  тут-то,
сдается мне, мы и пригодимся!
   Пескад говорил так не зря.  Хотя  на  борту  яхты  и  царило  полнейшее
спокойствие, сметливого малого многое наводило на размышления. Что  доктор
не простой турист, путешествующий по Средиземному морю ради развлечения, -
в этом не могло быть ни  малейшего  сомнения.  По-видимому,  "Саварена"  -
некий центр, к которому сходятся многочисленные  нити,  сосредоточенные  в
руках ее таинственного владельца.
   В самом деле, на яхту приходили  письма  и  телеграммы  даже  из  самых
отдаленных уголков этого чудесного моря,  волны  которого  омывают  берега
многих стран - и французское побережье, и  испанское,  и  марокканское,  и
алжирское, и триполитанское. Кто посылал  все  эти  письма  и  телеграммы?
Очевидно, агенты, занятые какими-то чрезвычайно  важными  делами,  -  если
только не клиенты, просившие у знаменитого врача  заочного  совета,  -  но
последнее казалось маловероятным.
   Вдобавок даже на  телеграфе  в  Рагузе  вряд  ли  понимали  смысл  этих
телеграмм,  ибо  они  передавались  на  каком-то  неведомом  языке,  тайну
которого знал, по-видимому, только сам доктор. Но будь даже язык телеграмм
вполне понятен, что можно было бы  уразуметь,  прочитав,  например,  такие
фразы:
   "Альмейра. Казалось, напали на след З.Р. Ошибка, поиски прекращены".
   "Вновь  найден  корреспондент  Г.В.5.  Связались  группой  К.З.,  между
Катанией и Сиракузами. Дальнейшее сообщим".
   "Установлено прохождение Т.К.7 мимо Мандераджо, Ла-Валлетты, Мальты".
   "Кирене. Ждем новых распоряжений. Эскадра Антек готова. Электро-3 стоит
под парами днем и ночью".
   "Р.О.3. Впоследствии умер каторге. Оба исчезли".
   Или вот еще телеграмма, где применено условное цифровое обозначение:
   "2117. Сарк. Бывший  деловой  посредник.  Предприятия  Торонт.  Прервал
связь с африканским Триполи".
   А с "Саварены" на большинство этих телеграмм отправлялся один и тот  же
ответ:
   "Продолжать розыски. Не жалеть ни сил, ни средств. Шлите новые данные".
   Шел  усиленный  обмен  какими-то   непонятными   посланиями,   которые,
казалось, являлись результатом наблюдения за всем  бассейном  Средиземного
моря. Следовательно, доктор далеко не такой праздный человек, за какого он
себя выдает! Об этой своеобразной переписке, конечно, не могла  не  узнать
широкая   публика,   хотя   телеграфные   чиновники   обязаны    соблюдать
профессиональную тайну. И это еще больше привлекало  всеобщее  внимание  к
таинственному незнакомцу.
   Среди лиц, принадлежавших к высшему рагузскому обществу, одним из самых
любопытствующих был Силас Торонталь. Как уже говорилось, бывший триестский
банкир встретил доктора Антекирта на гравозской набережной несколько минут
спустя после прибытия "Саварены". Эта встреча  вызвала  у  одного  из  них
чувство крайнего  отвращения,  а  у  другого  возбудила  не  менее  острый
интерес. Но до последнего времени банкиру так и не удавалось удовлетворить
свое любопытство.
   Говоря  по  правде,  доктор  произвел  на  Силаса  Торонталя   какое-то
совершенно особенное впечатление, определить которое он не мог бы  и  сам.
Инкогнито, так тщательно соблюдаемое доктором, слухи, носившиеся в  Рагузе
на его счет, трудность получить у него аудиенцию - все это внушало банкиру
острое желание еще раз повидаться с ним. С этой целью банкир несколько раз
приезжал в Гравозу. Стоя на набережной,  он  подолгу  смотрел  на  яхту  и
сгорал от желания попасть на ее борт. Дело дошло до того, что  однажды  он
приказал отвезти себя к яхте, но услыхал от вахтенного лишь неизменное:
   - Доктор Антекирт не принимает.
   И  Силас  Торонталь  находился  в   состоянии   какого-то   постоянного
раздражения, видя, что ему никак не удается преодолеть препятствие.
   Тогда банкир решил установить за доктором слежку  на  свой  собственный
счет. Надежному  сыщику  было  дано  поручение  следить  за  каждым  шагом
таинственного иностранца, даже если он будет разъезжать только по  Гравозе
и ее окрестностям.
   Судите же сами, в какую  страшную  тревогу  повергло  Силаса  Торонталя
известие, что старик Борик беседовал с  доктором  и  что  на  другой  день
доктор посетил госпожу Батори!
   "Кто же этот человек?" - думал банкир.
   Но чего же было  опасаться  банкиру  в  его  теперешнем  положении?  За
истекшие пятнадцать лет ни одна из его темных  проделок  не  обнаружилась.
Однако все, что касалось семей  тех,  кого  он  предал  и  продал,  всегда
беспокоило его. Раскаяние было ему чуждо, зато страх не раз овладевал  им,
и  шаги,  предпринятые  таинственным  незнакомцем,   обладавшим   страшным
могуществом благодаря своей славе и богатству, не могли не тревожить его.
   - Кто же этот человек? - твердил он.  -  Зачем  ездил  он  в  Рагузу  к
госпоже Батори? Вызвала ли она его в качестве  врача?  Словом,  что  может
быть между ними общего?
   Он не находил ответа на этот вопрос. Правда,  Силас  Торонталь  немного
успокоился, когда ему стало достоверно известно, что незнакомец больше  не
приезжал к госпоже Батори.
   Но это отнюдь не поколебало решения банкира  во  что  бы  то  ни  стало
познакомиться с доктором; наоборот, желание  это  разгорелось  в  нем  еще
сильнее. Эта мысль не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Такому положению
надо было положить конец. Вследствие  странной  иллюзии,  которой  нередко
бывает подвержен чересчур возбужденный мозг, банкир воображал,  что  стоит
ему вновь увидеться с доктором,  поговорить  с  ним,  узнать  о  цели  его
прибытия в Гравозу, - и он сразу же успокоится. Поэтому он всячески  искал
случая где-нибудь встретиться с ним.
   И вдруг банкиру показалось, что случай этот подвернулся.
   Госпожа Торонталь уже несколько  лет  страдала  недомоганием,  которого
никак не удавалось излечить местным врачам. Несмотря на все  их  старания,
несмотря на заботы дочери, госпожа Торонталь,  хотя  еще  и  держалась  на
ногах, все же явно погибала. Была  ли  эта  болезнь  следствием  какого-то
душевного потрясения? Возможно, но никому еще не удавалось этого выяснить.
Только сам банкир мог бы ответить на вопрос: не утратила ли его жена  вкус
к жизни потому, что знала все его прошлое?
   Как бы то ни было, именно недуг госпожи Торонталь, от которой уже почти
совсем отступились  местные  врачи,  показался  банкиру  вполне  приличным
предлогом, чтобы вновь  встретиться  с  незнакомцем.  Если  попросить  его
приехать и осмотреть больную, - вряд ли он откажется,  ведь  это  было  бы
бесчеловечно!
   Итак, Силас Торонталь написал доктору письмо и отправил его с лакеем на
борт "Саварены". "Мы были  бы  счастливы  воспользоваться  советом  такого
замечательного врача" - писал он. Он просил  доктора  Антекирта  извинить,
что  причиняет  ему  беспокойство,  нарушая  обычное  течение  его   столь
уединенной жизни, и назначить день, когда доктор соблаговолит посетить  их
особняк на Страдоне.
   На другой день доктор получил это письмо, посмотрел на  подпись,  и  ни
один мускул не дрогнул на его лице. Он прочел  его  до  последней  строки,
ничем не выдав мыслей, вызванных этим посланием.
   Что он ответит? Воспользуется он этим предложением, чтобы проникнуть  в
особняк Торонталя и завязать знакомство с семьей банкира? Но войти в  этот
дом, даже в качестве врача, не значит ли явиться туда при обстоятельствах,
которые ему отнюдь не желательны?
   Доктор сразу же принял решение. Он ответил  простой  запиской,  которая
тут же была вручена лакею банкира. Записка состояла  всего  из  нескольких
слов:
   "Доктор  Антекирт  сожалеет,  что  не  может  быть   полезным   госпоже
Торонталь. В Европе он не практикует".
   Вот и все.
   Получив этот лаконичный ответ, банкир с досадой разорвал записку.  Было
слишком очевидно,  что  доктор  не  желает  вступать  с  ним  ни  в  какие
отношения. Отказ был еле завуалирован, и это означало преднамеренность.
   "Но если доктор в Европе не практикует, - размышлял он, - то почему  же
он не отказался посетить госпожу Батори?.. Значит, он явился к  ней  не  в
качестве врача? Зачем же он в таком случае к ней приезжал? Что между  ними
общего?"
   Неизвестность терзала Силаса Торонталя; присутствие доктора  в  Гравозе
совершенно нарушило течение жизни банкира, и так должно было  продолжаться
до тех пор, пока "Саварена" не уйдет в море. Но банкир ни слова не  сказал
о своей неудаче ни жене, ни  дочери.  Свои  жгучие  тревоги  он  предпочел
хранить при себе. В то же время наемник его неослабно наблюдал за доктором
и докладывал Торонталю обо всем, что Антекирт предпринимал как в  Гравозе,
так и в Рагузе.
   На другой день произошло еще событие, повергшее банкира  в  не  меньшую
тревогу.
   Петер Батори вернулся из  Зары  крайне  расстроенный.  Ему  не  удалось
прийти к соглашению относительно  должности,  которую  ему  предлагали,  а
именно, места директора металлургического завода в Герцеговине.
   - Условия неприемлемы, - вот все, что он сказал матери.
   Госпожа  Батори  только  посмотрела  на   сына,   но   не   стала   его
расспрашивать, почему именно неприемлемы предложенные ему  условия.  Потом
она передала Петеру письмо, полученное в его отсутствие.
   Это было то самое  письмо,  в  котором  доктор  Антекирт  просил  юношу
прибыть на борт "Саварены" для переговоров  по  делу,  которое  может  его
заинтересовать.
   Петер Батори протянул письмо матери. Предложение доктора ничуть  ее  не
удивило.
   - Я ждала этого, - сказала она.
   -  Вы  ждали  этого  предложения,  матушка?  -  спросил  юноша,  крайне
удивленный ее словами.
   - Да, Петер... Доктор Антекирт был у меня во время твоего отсутствия.
   - Значит, вы знаете, кто этот человек, о котором так  много  говорят  в
Рагузе?
   - Нет, не знаю, Петер. Но доктор Антекирт был знаком с твоим отцом,  он
был другом графа Шандора и графа Затмара, и именно поэтому  он  и  посетил
меня.
   - А какие привел доктор доказательства тому, что он  был  другом  моего
отца?
   - Никаких! - ответила госпожа  Батори,  не  желавшая  упоминать  о  ста
тысячах флоринов, поскольку и доктор умолчал о них в письме к Петеру.
   - А вдруг это какой-нибудь интриган, какой-нибудь шпион или австрийский
агент? - продолжал молодой человек.
   - Ты сам рассудишь, Петер.
   - Значит, вы советуете мне съездить к нему?
   -  Да,  советую.  Не  следует  пренебрегать  человеком,  который  хочет
перенести на тебя дружеские чувства, какие раньше питал к твоему отцу.
   - Но зачем он приехал в Рагузу? - продолжал Петер. - У него здесь дела?
   - Может быть, он затевает здесь дела,  -  ответила  госпожа  Батори.  -
Говорят, он несметно богат, и весьма возможно,  что  он  хочет  предложить
тебе какое-нибудь хорошее место.
   - Я съезжу к нему, матушка, и узнаю, зачем я ему понадобился.
   - Поезжай сегодня же, Петер; отдай визит, который сама я  не  могу  ему
нанести.
   Петер Батори поцеловал мать. Он крепко прижал  ее  к  груди.  Казалось,
какой-то  секрет  угнетает  его,  секрет,  которым  он  не  может  с   нею
поделиться. Что же за мучительная,  что  за  важная  тайна  тяготила  его,
тайна, которую он не мог открыть даже матери?
   - Бедный мой мальчик! - прошептала она.
   В час дня Петер вышел на  Страдон  и  направился  вниз,  к  гравозскому
порту.
   Проходя мимо особняка Торонталя, он на мгновение  остановился  -  всего
лишь на мгновение. Он бросил взгляд на боковой флигель, выходивший  окнами
на улицу. Занавески были спущены. Дом казался совсем необитаемым.
   Петер Батори снова ускорил шаг. Но его остановка у  особняка  Торонталя
не ускользнула от внимания  женщины,  прогуливавшейся  на  противоположном
тротуаре.
   Это была особа  высокого  роста.  Возраст?  От  сорока  до  пятидесяти.
Походка? Размеренная, почти  механическая,  словно  шагал  не  человек,  а
какой-то   автомат.   О   том,   что    это    иностранка,    красноречиво
свидетельствовали ее волосы, черные  и  вьющиеся,  и  загар,  свойственный
жителям  Марокко.  На  ней  была  темная  накидка  с  капюшоном,   который
"прикрывал прическу, украшенную монетками. Была ли то  цыганка,  "гитана",
"романишель", как говорят  на  парижском  жаргоне,  или  существо,  предки
которого вышли из Египта или Индии? Трудно было  бы  сказать  -  настолько
схожи между собою эти люди. Во всяком случае, милостыни она не просила  и,
конечно, не приняла бы ее. По  своей  ли  надобности,  или  по  чьему-либо
поручению, но прогуливалась она здесь не зря: она шпионила сразу за  двумя
домами - и за особняком Торонталя и за домиком на улице Маринелла.
   И  в  самом  деле,  как  только   она   заметила   молодого   человека,
направившегося по Страдону к Гравозе, она  пошла  вслед  за  ним  с  таким
расчетом, чтобы не упускать его из виду, и вместе  с  тем,  чтобы  это  не
бросалось в глаза. Но Петер Батори был слишком занят своими мыслями, чтобы
замечать, что творится у него за спиной. Когда он замедлил шаг у  особняка
Торонталя - женщина тоже приостановилась. Когда он двинулся дальше - пошла
и она.
   Петер довольно быстро прошел  сквозь  ворота  в  крепостной  стене,  но
женщина лишь слегка от него отстала; за воротами она нагнала его  и  пошла
по боковой дорожке, осененной высокими  деревьями,  шагах  в  двадцати  от
него.
   В это время Силас Торонталь возвращался в открытом экипаже из Рагузы  и
неизбежно должен был встретиться с Петером Батори.
   Предвидя эту встречу, марокканка на мгновение остановилась. Быть может,
она подумала, что Петер Батори и Торонталь скажут что-нибудь  друг  другу.
Взгляд ее оживился, и она притаилась  за  толстым  деревом.  Но  если  они
начнут беседовать - как же ей подслушать их?
   Однако ожидания ее не оправдались. Силас Торонталь еще  издали  заметил
юношу и на этот раз  не  ответил  ему  даже  тем  надменным  поклоном,  от
которого он не мог  уклониться  на  гравозской  набережной  в  присутствии
дочери. Он просто отвернулся в тот момент, когда юноша приподнял шляпу,  и
экипаж быстро проследовал по направлению к Рагузе.
   От иностранки не ускользнула ни единая подробность этой  сцены;  что-то
вроде улыбки мелькнуло на ее бесстрастном лице.
   А Петера  Батори  поведение  банкира,  видимо,  не  столько  возмутило,
сколько огорчило: он, не оборачиваясь, продолжал свой путь, но уже не  так
бодро.
   Марокканка издали следовала за ним, и если бы кто-нибудь  шел  рядом  с
ней, он услышал бы, как она прошептала по-арабски:
   - Пора бы ему приехать.
   Четверть  часа  спустя  Петер  стоял  уже  на  гравозской   набережной.
Несколько мгновений  он  любовался  изящной  яхтой,  брейд-вымпел  которой
развевался на грот-мачте под дуновением легкого ветерка.
   "Откуда прибыл доктор Антекирт? - неотступно думал он. - Такого флага я
еще никогда в жизни не видел".
   Потом он обратился к прогуливавшемуся по набережной лоцману:
   - Друг мой, не знаете ли, что это за флаг