вода
протащила шведов вдоль релинга, слегка покувыркала, но ущерба не  нанесла.
Тело Йохансена беспомощно каталось по  палубе.  Должно  быть,  он  потерял
сознание.
   Франц поднял руку. Я понял, что свой конец леера он закрепил. Я тут  же
выбрал леер втугую, заложил снасть на утку и бросился на  помощь  боцману,
чуть не столкнувшись лоб в лоб с Францем, подоспевшим  с  другой  стороны.
Новая водяная гора едва не смыла всех нас за борт, но  вот  прокатилась  и
она, и мы поволокли тяжелого Йохансена на корму. Оба передних паруса парни
наконец укротили и шкоты  закрепили.  Вот  те  на:  тросы-то,  значит,  не
лопнули. Как же это они вдруг сами раздернулись?  Закреплены  плохо  были,
или, может, специально кто сработал?
   - Давай, давай скорее! - подгонял нас штурман.
   Ну что ж, все правильно: прежде всего - дело докончить, а  уж  как  там
оно приключилось -  после  обмозгуем.  Кряхтя  от  натуги,  мы  с  Францем
взгромоздили Йохансена на шканцы и уложили возле самого трапа. Что другое,
а вода его здесь не достанет. Нахлебался  он  ее,  видать,  преизрядно.  Я
перевернул его на живот - пусть водичка вытекает.
   Йохансен тихонько застонал. Ну, значит, не помер,  и  то  ладно.  Франц
побежал за капитаном. Из каюты появился Педерсен с бутылкой джина  в  руке
и, подойдя к нам, молча уставился на распростертого перед ним боцмана. Что
и  говорить  -  зрелище  не  из  самых  красивых.  Лицо  залито  кровью  и
обезображено, левая нога неестественно подвернута. Педерсен  ухватился  за
ногу, пытаясь развернуть ее как полагается. Йохансен  отозвался  отчаянным
криком.
   - Скажите плотнику, пусть принесет две тонкие  планки,  а  у  парусного
мастера возьмите ленту из самой тонкой парусины.
   - А про жидкую смолу плотнику тоже напомнить, сэр?
   - О, да  вы,  оказывается,  в  этом  разбираетесь,  -  согласно  кивнул
Педерсен.
   Франц принес лубки и бинт. Я стянул  с  Йохансена  сапоги  и  штаны.  К
счастью, матросские штаны широкие, а сапоги моряки носят обычно размера на
два больше. Ноги у Йохансена густо поросли волосами, как у обезьяны.
   Он пришел в сознание и едва слышно  лаялся.  Несмотря  на  жалкое  свое
состояние, ругался он по-прежнему виртуозно, в выборе выражений  нисколько
не затрудняясь, и замолкал лишь в те мгновения,  когда  Педерсен  всовывал
ему  в  рот  горлышко  бутылки  с  джином.  Быстренько  упоив  боцмана  до
бесчувствия, Педерсен скомандовал:
   - А ну, Восс, держите его покрепче за плечи.
   Раз, два, и нога развернута, как ей и положено.  Я  крепко  прижимал  к
палубе туловище  пациента,  а  тот  лишь  слабо  сопротивлялся  да  слегка
постанывал. Педерсен  прочно  стянул  лубками  поломанную  голень.  Пришел
парусный мастер с котелком разогретой  смолы  и  старательно  пропитал  ею
бинт. Закончилась операция как раз под команду:
   - Свободная вахта, разойдись!
   В кубрик, конечно, никто не пошел. Все сгрудились у шканечного трапа  и
ждали, что будет дальше.
   - Кто знает, как это случилось? - обратился к команде Педерсен.
   Парни переглянулись.
   - Должно быть, не поостерегся он, сэр.
   Кто это сказал, в наступивших сумерках сверху было не разглядеть.
   - Ну ладно, прикажите отнести боцмана в его каюту, штурман.
   - Иес, сэр.
   - Запишите о несчастном случае в вахтенный журнал.
   В кубрике происшествие не обсуждалось.  Каждый  держал  свои  думы  про
себя.
   Пошумев немного, свободная вахта залегла в койки. "Дж.У.Паркер" выиграл
у Атлантики очередной раунд.
   По простоте душевной все мы  полагали,  что  теперь-то  уж  от  боцмана
избавились. Избавились? Как бы не так! Всего через несколько дней,  кряхтя
и сквернословя, он снова вылез из своей берлоги. Плотник сделал  ему  пару
костылей, в нижние концы которых вбил острые шипы, чтобы не поскользнуться
на мокрой  палубе.  Йохансен  медленно  доковылял  до  шканцев,  ухватился
могучими ручищами за поручни и подтянулся. Из широкой  штанины  высунулась
наружу смоленая нога. Покряхтывая от натуги, он уселся,  свесив  ноги,  на
шканцах, возле самого трапа. Он сидел там словно злой, старый орангутан  и
зыркал сверху на нас своими  глазками-буравчиками.  Эту  позицию  Йохансен
занимал теперь каждое утро. Глаза его зло  посверкивали  из-под  кустистых
бровей и недоверчиво ощупывали каждого, кто показывался на палубе.
   Несколько дней спустя боцман, не  сходя  со  своего  места,  начал  уже
отдавать распоряжения. Штурмана его не  пресекали,  и  нам  оставалось  их
исполнять. Дело свое Йохансен знал безупречно, так что,  покуда  кулаки  в
ход пускать он был неспособен, мы против него ничего не имели.
   Особенно  внимательно  следил  Йохансен  за  мной  и   тремя   шведами.
Определенно подозревал, что злосчастные кливершкоты раздернулись не святым
духом. А мы четверо были  теми  самыми  парнями,  что  пресекли  террор  и
насилие внутри вахт.
   Спустя несколько недель боцман,  видимо,  пришел-таки  к  определенному
выводу.  Случилось  так,  что  Веннард  работал  как  раз  неподалеку   от
Йохансена, а тот выкрикивал ему свои приказания и все время  подгонял.  По
тону или еще как, только Веннард  почуял,  что  Йохансен  замыслил  что-то
недоброе, и старался поэтому не выпускать боцмана из  поля  зрения.  И  не
напрасно, как оказалось. Не отреагируй он мгновенно да не  бросься  плашмя
на палубу, с силой пущенный костыль угодил бы  ему  не  в  голову,  так  в
спину. Тяжелая палка с острым шипом на конце - оружие  грозное,  что  твой
дротик. Короче говоря, костыль просвистел мимо и с грохотом  покатился  по
палубе. Веннард кошкой бросился к костылю, схватил его и выбросил за борт.
   - Ваше приказание выполнено, боцман. Больше он  вам  не  нужен?  Второй
тоже за борт?
   Йохансен взревел от ярости,  однако  второй  костыль  метать  не  стал.
Вахтенный штурман с подчеркнутым равнодушием взирал на  небо.  Не  заметил
ничего, значит, и вмешиваться не надо.
   Вечером боцман еле добрался с одним костылем до  своей  каюты.  Там  он
закатил грандиозный скандал нашему  плотнику.  Тот  отказался  делать  ему
новый костыль.
   - Не имеешь права мне приказывать, - орал плотник. - Скажет  штурман  -
сделаю, а так не буду!
   Плотник был швед и норвежца-боцмана недолюбливал.
   Йохансен быстро выучился передвигаться с одним костылем. Жалостливых на
всем корабле не нашлось. Четыре или пять недель спустя  капитан  Педерсен,
по-прежнему редко появлявшийся на палубе, остановился возле  сутулившегося
на своем обычном месте боцмана.
   - Ну что же, пора снимать лубок.
   Йохансен тотчас закатал повыше штанину, оперся рукой о релинг и вытянул
перед капитаном свою ногу. Задранную вверх  оголенную  ногу  держали  двое
парней, сам же Педерсен острым ножом вспарывал бинты. Не простое это  дело
- разрезать каменной твердости смоляную повязку на корабле, испытывающем и
бортовую, и килевую качку. Страшно  -  а  ну  как  нож  сорвется?  Губы  у
Йохансена побелели, даже сквозь волосню заметно было. Но деваться-то  ведь
некуда. За операцию взялся сам капитан, а уж ему лучше не перечить.  И  то
сказать, брякнешь что под руку, а  рука-то  и  дрогнет.  Но  нет,  капитан
оказался ловким хоть куда. С одного раза он лихо располосовал  весь  лубок
вдоль шины от колена да ступни,  и  ни  разу  нож  не  соскользнул.  Потом
просунул пальцы в образовавшуюся  щель,  рывок  -  и  смоляной  панцирь  с
треском разлетелся. В тот же миг Йохансен  дико  вскрикнул,  схватил  свой
костыль и ахнул им капитана. Боцман сидел, а Педерсен стоял, поэтому  удар
пришелся прямо по капитанской голени. Завопив от боли,  капитан  повалился
на палубу, а боцман, изрыгая проклятия, ухватился за свою освобожденную от
лубка ногу. На какой-то момент штурмана и оба матроса оторопели, но быстро
пришли в себя и всем гуртом навалились на боцмана.
   Нас эта операция страх как занимала. Кому другому, а нам  крайне  важно
было знать, как теперь Йохансен  себя  поведет.  Превращение  операции  по
снятию лубка в неистовую драку нас, разумеется, очень поразило. Я  тут  же
ринулся по трапу на шканцы и, взбежав, увидел, что первый штурман  молотит
костылем Йохансена. Тот еще шевелился, покуда  очередной  удар,  прямо  по
черепу, не лишил его сознания.  Второй  штурман  от  души  угощал  боцмана
пинками. Оба матроса благоразумно держались в  сторонке,  оказывая  помощь
тщетно пытавшемуся подняться на ноги капитану.
   Понемногу страсти улеглись, и мы принялись зализывать раны.  Боцманский
костыль перебил капитану ногу. Плотник, парусный мастер и я  имели  уже  в
таких делах довольно приличный опыт и лубок капитану наложили что надо.
   Потом занялись Йохансеном. Удары костылем его голова  перенесла  вполне
удовлетворительно, и кости  почти  все  оказались  целы.  Пострадала  лишь
здоровая прежде нога, павшая жертвой не то пинка, не  то  удара  костылем.
Так или иначе, но у самой щиколотки она была переломана. Когда мы  стянули
с него штаны, чтобы наложить  лубок,  глазам  нашим  предстала  редкостная
картина. Только что перебитая нога поросла  густой,  черной,  курчавящейся
шерстью, а та, что поломалась прежде, сверкала белизной, и  волос  на  ней
почти не было. Зато вся она была в мелких капельках крови:  капитан  разом
вырвал с корнем все волосы, прилипшие к смоляной повязке. От  адской  боли
Йохансен очумел и, ничего не соображая, принялся крушить кого ни попадя. В
итоге на корабле - две поломанные ноги.
   На следующий день капитан отстранил Йохансена от  должности  за  наглое
нападение на судового  офицера.  Боцманом  вместо  него  назначили  нашего
судового плотника, а плотником стал я.
   Дальнейшее плавание вокруг мыса Горн  было  трудным,  но  обошлось  без
особых приключений. Оба моих пациента не вылезали из коек. На  костылях  в
такую погоду им на палубе делать было нечего. Йохансену я соорудил  второй
костыль и, вручая его, не удержался от кое-каких наставлений,  встреченных
им весьма мрачно. Он долго бухтел что-то себе под нос, однако выступать  в
открытую не отважился.
   Капитан вызвал меня лишь у самого Южного тропика.
   - Восс, разрежьте мне этот проклятый лубок.
   Я аккуратно прорезал бинты вдоль всей шины.
   - Спасибо, можете идти.
   Я тотчас же поспешил к Йохансену. Он все еще  жил  в  своей  боцманской
каморке.
   - Йохансен, с капитанской ноги я лубок уже снял. Теперь твоя очередь.
   Он судорожно вцепился в край койки.  Господи,  как  дрожали  его  руки,
покуда я трудился над смоляной повязкой. А когда я  взялся  было  за  края
разреза, он обреченно смежил  веки  и  до  скрипа  стиснул  зубы.  Однако,
убедившись, что ломать лубок я вовсе не собираюсь, он снова раскрыл  глаза
и озадаченно посмотрел на меня.
   - Вот тебе ножницы, срезай осторожно волосы и снимай понемногу повязку.
Каюту к вечеру освободи, сюда вселится новый боцман.
   До самого Сан-Франциско не было  на  "Дж.У.Паркере"  более  смирного  и
исполнительного матроса, чем Йохансен. Как только мы ошвартовались, он тут
же испарился с корабля, плюнув на заработанные деньги.
   Взял расчет и я. Золотые россыпи Калифорнии! Сколько  я  о  них  слышал
всяких чудес! Чем черт не шутит, может, я и вправду стану еще миллионером,
как рекомендовал мне когда-то отец.



13

   Сан-Франциско. Снова на "Дж.У.Паркере". "Йес, сэр".
   Медицинский сундучок. Штурманские экзамены

   Над  Сан-Франциско  сияло   жаркое   солнце.   Мы   с   Францем,   тоже
соблазнившимся  стать  миллионером,  волочили  свои  морские  сундучки  по
пыльным улицам. Нескончаемый людской поток обтекал  нас  со  всех  сторон.
Иммигранты, золотоискатели, китайцы, лощеные буржуи в цилиндрах, погонщики
мулов, доставлявшие на выносливых  спинах  своих  бессловесных  подопечных
провиант для золотоискательских лагерей, дамы всех разрядов  и  состояний.
Все они болтали, кричали и переругивались друг с дружкой.
   Потолкавшись часа полтора туда-сюда, мы нашли наконец  бордингауз,  где
можно было преклонить голову на ночное время.  Хозяин  с  ходу  потребовал
задаток и заломил такую несуразную цену,  будто  мы  собирались  снять  не
жалкие койки, а по меньшей  мере  апартаменты  о  пяти  комнатах  в  самом
шикарном отеле.
   - Ну, Франц, - сказал я, - с этакими ценами ни в жизнь нам с  тобой  не
стать  миллионерами.  Нет,  дружище,  тут  мешкать  нельзя.  В  горы  надо
подаваться, золото рыть, и чем скорее, тем лучше. Видал,  внизу,  в  баре,
парни сидят? Похоже, золотоискатели.
   Из-под кровати невозмутимо выползла стайка клопов. Я тут же  прихлопнул
их ногой. Не иначе как прежние постояльцы вели с паразитами  войну  не  на
жизнь, а на  смерть.  Все  стены  позади  кроватей  пестрели  полукружьями
засохшей крови и раздавленными клопиными останками.
   После битвы у победителей вошло, вероятно, в обычай  вытирать  руки  об
одеяло. Судя по виду этой постельной  принадлежности,  добрый  сей  обычай
возник никак не позже, чем полгода назад.
   Моряки  непривередливы.  Но  к  клопам  я  всегда  питал   неистребимое
отвращение. Позднее, в Южных морях, мне пришлось  привыкать  к  тараканам,
делившим с нами жилье в кубрике. Да и все  порты  тоже  кишмя-кишели  этой
живностью. В Иокогаме, когда я посещал свою приятельницу Коике-сан,  домик
ее сиял чистотой. И все же постоянно где-нибудь  в  пределах  досягаемости
возле  нее  лежала  тараканья  хлопушка.  Правой  ручкой   госпожа   Коике
безмятежно наливала мне чай или накладывала  на  тарелку  рис,  тогда  как
левая ее рука, как бы сама по себе, молниеносно хватала  вдруг  эту  самую
хлопушку и щелкала ею по краю татами - тростниковой циновки, на которой мы
сидели. Движения ее всегда были столь быстры, что  я  так  ни  разу  и  не
увидел, кого она там прихлопнула. Щелчок и характерный запах раздавленного
таракана - вот и все, что я ощущал. А Коике-сан только нежно смеялась.
   Стоп, стоп, Ханнес, опять тебя занесло. Оставайся-ка покуда при  клопах
в Сан-Франциско, в бордингаузе. Ведь, может, именно из-за них ты так и  не
стал миллионером.
   Ей-богу, клопы куда хуже тараканов. Я  с  ужасом  думал  о  предстоящей
ночи. Мы тщательно заперли  дверь  в  свою  каморку.  Очень  уж  продувные
физиономии были у остальных ночлежников. Должного уважения к чужим морским
сундучкам этим парням явно не хватало.
   В баре был час пик. Мы  присоединились  к  группе  мужчин,  похожих  на
золотоискателей, и  после  нескольких  стаканчиков  подключились  к  общей
беседе. Разговор шел, конечно, все о том же самом:  о  золотых  самородках
размером с детскую  голову,  лично  виденных  каждым  из  рассказчиков  на
калифорнийских приисках. Все они, как оказалось, в  старательском  ремесле
собаку съели, и единственно, чего им не хватало, чтобы пуститься на поиски
еще более крупных самородков, так это самой малости - денег на обзаведение
инструментом.
   Потом поступило деловое предложение: мы даем им  небольшой  задаток,  а
они за это берут нас в долю на надежнейший из надежных "клэйм" - право  на
участок на золотых приисках.
   - Франц, - сказал я по-немецки, -  не  торопись,  давай-ка  прежде  все
хорошенько обмозгуем.
   - Эй, Ханнес, была ни была! Кто не рискует, не выигрывает, -  дрожа  от
азарта, воскликнул Франц.
   Удивительное  дело:  на  каждую   поговорку   обязательно   есть   своя
контрпоговорка.  Я  вполне  мог  бы  ему  ответить:  "Поспешить  -   людей
насмешишь" или, скажем, "Семь раз отмерь, один раз отрежь". Но я  не  стал
подбирать подходящую пословицу, а сказал прямо:
   - Никогда не заключай сделок в пьяном виде, дружище.
   И то сказать, захмелели мы с непривычки довольно  изрядно,  не  то  что
наши "золотоискатели". Эти-то, похоже, каждый вечер у  стойки  собираются.
Горло полощут, от пыли пересохшее, от сан-францисской уличной пыли. Что же
касается пыли золотоносных полей Сакраменто, то она им столь же  неведома,
как и мне, многогрешному. Что-что, а уж это-то я  сообразил,  невзирая  на
изрядную дозу чудовищного пойла, которое хозяин выдавал за виски.
   Я расплатился за свою долю выпивки,  слегка  пошатываясь,  добрался  до
нашей комнаты и остаток ночи метался взад-вперед по узкому  проходу  между
койкой и сундучком. Смертельная усталость так и тянула на койку, но стоило
не то чтобы даже прилечь, а просто склониться к ней, как тут  же  на  меня
набрасывалась стайка клопов и вновь запускала мой маятник.
   Франц явился только под утро и прямо в одежде и  сапогах  плюхнулся  на
кровать.
   К счастью, вскоре совсем рассвело. Я спустился в холл и попросил портье
выпустить меня на улицу.
   Неподалеку  от  нашей  ночлежки  работало  уже  вовсю  маленькое  кафе.
Расправляясь с завтраком, я поглядывал в окошко. Тысячами  шли  люди  мимо
окон моей кафушки и ни один почему-то не был похож на миллионера.  Да  что
там на миллионера: ни ста, ни даже десяти тысяч марок, бьюсь об заклад, ни
у кого из них отродясь не бывало. Из осторожности я вел счет на марки. Мне
хотелось заиметь миллион  марок,  а  не  долларов.  Эти  самые  долларовые
миллионеры со вчерашнего вечера стали мне почему-то очень подозрительны.
   Может, я не туда  попал  или  чего-то  не  понимаю?  Ведь  если  золото
валяется здесь повсюду кучами, почему же не все люди богаты или по крайней
мере состоятельны?
   Поглощенный этими размышлениями, я покинул кафе и направился  к  порту.
Сотни огромных парусников устремили свои мачты  и  реи  в  утреннее  небо.
Маленькие, коптящие пароходики сновали между ними  по  бухте.  Я  стоял  у
парапета и глядел на всю эту столь знакомую мне картину, как вдруг  кто-то
тронул меня за плечо. Это был капитан Педерсен.
   - Ну что, морячок, еще не в Сакраменто?
   Я покачал головой и рассказал капитану обо всем, что передумал и к чему
пришел вчера вечером и сегодня утром.
   - В основном до этого доходят, когда деньги уже кончились, а золота еще
и в помине нет, да и вряд ли вообще будет, - сказал Педерсен. -  Вот  что,
Восс, у меня предложение: пойдем-ка вместе позавтракаем.
   У меня дыхание перехватило. Капитан приглашает матроса (ну пусть хоть и
не матроса, а корабельного плотника) позавтракать!
   Это что-то  новое.  Мы  побрели  рядышком  к  стоящему  под  разгрузкой
"Дж.У.Паркеру". Кок Джим, увидев  меня,  осклабился  во  всю  свою  черную
физиономию.
   - Джим - единственный из старой команды, кто остался на корабле.
   Джим  поставил  на  стол  второй  прибор.  Долго  упрашивать  меня   не
потребовалось. Если надо, я вполне мог бы позавтракать еще и в третий раз.
Но что же все-таки хочет от меня Педерсен?
   - Вы, наверное, заметили, что в последнем рейсе я много болел?
   Я кивнул. Так оно и было, кэп действительно появлялся наверху  довольно
редко.
   - Я и теперь еще не совсем в форме. Поэтому мне нужен  секретарь.  Нет,
нет,  не  для  писания  бумаг,  -  успокоил  меня  Педерсен,  поймав   мой
недоуменный взгляд, - а для помощи в управлении кораблем.
   Я был слегка ошарашен.
   - Но что я понимаю в навигации?
   - Всему этому вы научитесь. Или, может, вам слабо?
   Он знал, чем меня достать. На эту удочку я и  сейчас  еще  вполне  могу
клюнуть. И все-таки что-то мне здесь казалось неладным.
   - Кэптен, вы же знаете, что я едва говорю по-английски, а писать так  и
вовсе не умею.
   Педерсен только рассмеялся:
   - Я хочу быть до конца честным с вами, мистер Восс. Ваши знания в  этом
рейсе не так уж важны. Мне нужен свой, доверенный человек на шканцах.
   Когда мне кто-то говорит, что хочет быть со мной до конца честным,  это
меня всегда настораживает. Но с другой стороны, "мистер Восс", да  еще  из
уст капитана... Педерсен протянул мне судовую роль [судовая роль -  полный
список экипажа судна с указанием занимаемых должностей], и я расписался  в
ней как секретарь капитана.
   В последующие дни явились  остальные  офицеры  и  кое-кто  из  команды.
Первым штурманом был янки по имени  Шульце.  Он  сказал,  что  его  предки
больше сотни лет назад переселились за океан из Вестфалии. Короче  говоря,
нутром он был все еще вестфальским крестьянином, зато