morpha); из ветви этих последних в
плиоценовую эпоху возник лишенный способности речи обезьяночеловек
(Pithecanthropus alalus), а от этого последнего, наконец, произошел
человек, наделенный даром слова" . < Итак, дата появления обезьяночеловека
в теории -- 1866 г. В этом случае научное открытие тоже шло в разных умах
параллельно и почти синхронно. В следующем 1867 г., причем одновременно на
немецком языке в Брауншвейге и на французском в Базеле, вышла новая работа
Фохта: "О микроцефалах, или обезьяночеловек" .

Собственно говоря, все открытие Фохта содержалось уже в его предыдущей
книге, в его лекциях о человеке (1863 г.), но там еще не доставало этого
понятия, этого термина "обезьяночеловек". Здесь термин "обезьяночеловек"
фигурирует уже в названии книги. Причем для Фохта, как видим, идентично,
сказать ли "обезьяночеловек" или "человекообезьяна" -- выбор зависит лишь
от большего удобства термина для немецкого и французского языка.

Что касается существа идеи, то весьма вероятно, что и Фохту оно могло быть
навеяно "Системой природы" Линнея: линнеевым "человеком троглодитовым".
Однако шел Фохт от имевшихся в его распоряжении эмпирических данных: от
клинической и патологоанатомической картины врожденной микроцефалии.
Восстанавливая эволюционную цепь между обезьяной и человеком, Фохт заявлял:
"Но все-таки пробел между человеком и обезьяной исчезнет тогда только,
когда мы обратим внимание на образование черепа несчастных так называемых
микроцефалов, которые родятся на свет идиотами... Мы можем пользоваться
(этими. -- Б. П.) уродливостями для разъяснения того процесса, которым
человеческий череп вырабатывается до своего типа из типа обезьяньего
черепа". Фохт обращает внимание как на морфологию черепа и мозга
микроцефалов-идиотов, имеющую обезьяньи признаки, так и на их неспособность
к артикулированной речи. Сами по себе, разъясняет он, микроцефалы не
воспроизводят вымерший вид. Но "такие уроды, представляя собой смесь
признаков обезьяны с признаками человека, указывают нам своей
ненормальностью на ту промежуточную форму, которая в прежнее время была,
быть может, нормальною... Таким образом, создание, являющееся ненормальным
в среде нынешнего творения, занимает собою тот промежуток, для которого в
настоящее время не существует уже никакой нормальной формы, но
действительное выполнение которого мы все-таки можем ожидать от будущих
открытий. Мы охотно соглашаемся, что до сих пор подобных переходных форм
еще не найдено. Но отнюдь не можем согласиться с теми, которые утверждают
будто бы на этом основании, их нельзя найти и в будущем" .

Таким образом, микроцефалия была лишь толчком для конструирования
гипотетической формы, восполняющей гигантский пробел между обезьяной и
человеком. Так подошел Фохт к изобретению понятия "обезьяночеловек" (или
"человекообезьяна").

Как видим, Фохт нашел это понятие, идя обратным путем, чем Геккель. Геккель
генеалогически поднимался к человеку от далеких предков, а Фохт, наоборот,
спускался от человека в его филогенетическое прошлое: Фохт нашел такую
форму атавизма, которая позволяла, по его мнению, наблюдать некоторые самые
существенные не только телесные, но и психические признаки предковой формы
человека. Фохт в книге "Микроцефалы" описал и подверг анализу доступные в
его время клинические данные о некотором числе случаев микроцефалии. Свое
обобщение о нашем реконструированном таким путем предке Фохт выразил
формулой: "Телом -- человек, умом -- обезьяна". В XX в., сто лет спустя,
мы, пожалуй, сказали бы это другими словами: морфологически -- человек, по
физиологии же высшей нервной деятельности -- на уровне первой сигнальной
системы. Получается то же самое, что вложено и Геккелем в слова
"обезьяночеловек неговорящий".

Отметим попутно, что, кажется, первый автор, вернувшийся к продолжению
филогенетических исследований Фохта о микроцефалии как атавизме, -- это
советский врач М. Домба. Он опубликовал превосходный, к сожалению
незамеченный антропологами, труд "Учение о микроцефалии в филогенетическом
аспекте". Автор проверил и подтвердил выводы Фохта, но при этом мог
опираться на значительные данные современной науки об антропогенезе,
которыми Фохт, разумеется, не располагал .

Наконец, чтобы закончить обзор рождения идеи обезьяночеловека, надо сказать
о второй книге Геккеля, выпущенной через два года после "Всеобщей
морфологии организмов". Эта последняя была слишком специальна, недоступна
публике, и вот по совету своего друга анатома-дарвиниста Гегенбаура Геккель
пересказывает ее содержание в общедоступной форме в книге "Естественная
история миротворения", выпущенной в 1868 г. Она сразу привлекла к себе
всеобщее внимание. Здесь тоже среди прочего изложена гипотеза о
"неговорящем питекантропе" как недостающем звене между обезьяной и
человеком.

Именно эта книга Геккеля -- не первая, адресованная одним ученым, а вторая,
хоть солидная, но обращенная и к общественному мнению, -- упомянута
Дарвином во введении к сочинению "Происхождение человека и половой отбор"
(1871 г.): "Если бы эта книга появилась прежде, чем было написано мое
сочинение ("Происхождение видов". -- Б. П.), я, по всей вероятности, не
окончил бы его. Почти все выводы, к которым я пришел, подтверждаются
Геккелем, и его знания во многих отношениях гораздо полнее моих" . Здесь,
Дарвином -- сознательно или нет -- не все договорено. Наряду с совпадением
почти всех выводов в теории происхождения видов в других вопросах
забрезжило расхождение, в частности, в генеалогии человека. В личном письме
к Геккелю по поводу получения книги "Естественная история миротворения"
Дарвин, как увидим, более непосредственно отразил свою тревогу.

Однако сам Геккель всегда указывал не эту книгу, а 1866 г., т. е.
предыдущую книгу, как дату, когда он выдвинул гипотезу о питекантропе. Он
повторяет эту ссылку на 1866 г. в "Антропогении" (1874 г.), в речи о
происхождении человека на Кембриджском съезде зоологов (1898 г.), в
"Мировых загадках" (1899 г.), в статье "Наши предки" (1908 г.). Всю жизнь
оставался Геккель верным своей идее 1866 г., хотя не подвергал ее
дальнейшему принципиальному развитию, таившему, как он, может быть,
чувствовал, слишком большие осложнения для/всего эволюционного учения.

Теперь мы можем суммировать ответ на поставленный выше вопрос: что же
именно произошло между выходом в 1859 г. бессмертной книги Дарвина
"Происхождение видов путем естественного отбора", где речь не шла о
происхождении человека или его родстве с животными, и выходом 12 -- 13 лет
спустя двух его новых книг, где речь шла об этом. Во-первых, в 1863 г.
Фохт, Гексли и Геккель открыли и разносторонне научно обосновали
генетическую связь человека с обезьянами, в частности с высшими (симиальную
теорию антропогенеза). Во-вторых, через несколько лет, а именно в течение
1866 -- 1868 гг., Геккель и Фохт выдвинули идею происхождения человека не
непосредственно от обезьяны, а от посредствующего вида -- обезьяночеловека.

Составной характер этого термина "питекантроп" ("обезьяночеловек",
"человекообезьяна", "антропопитек", "гомосимиа") как будто делает акцент на
несамостоятельности, как бы гнбридности этой "промежуточной", "переходной"
формы (Ubergangsform). Это создает образ существа просто склеенного из двух
половинок -- сочетавшего качества двух существ. Но суть идеи с самого
начала была другая, и, может быть, слово "троглодит" лучше отвечало бы
праву самостоятельного вида на самостоятельное имя. Для этого в систематике
надо было возвести его в ранг рода или в ранг семейства, стоящего между
обезьянами и людьми, а не сливающего их и представляющего как бы переходный
мостик. Геккель и Фохт не имели еще достаточно материала, чтобы сделать
этот следующий шаг: превратить понятие-микст в качественно независимое
понятие. Но термин "обезьяночеловек" все же таит в себе два возможных
противоположных смысла: обезьяна и человек одновременно или же ни обезьяна,
ни человек.

И Геккель, и Фохт в сущности сделали решающий шаг в пользу второго. Этим
шагом является признание отсутствия речи (Геккель), отсутствия тем самым
человеческого разума (Фохт). При глубоком морфологическом отличии двуногого
питекантропа от обезьян, характеризуемых со времен Линнея прежде всего
четверорукостью, такое отсечение и от человека, как отказ ему даже в
"лепете" и даже в признаках человеческого разума, означал на деле, конечно
же, признание питекантропа самостоятельной классификационной единицей -- ни
обезьяной, ни человеком.

Вероятно, Геккель и Фохт не замечали в этом отличии человека -- в речи и
разуме -- перелома всей предшествовавшей эволюции. Ведь оба они доводили
свой материализм до растворения психики в физиологии (тогда как благодаря
речи психика человека есть поистине антипод физиологии животных). По со
стороны-то можно было видеть, что такой питекантроп хоть и связывает,
однако и разительно противопоставляет неговорящего животного и говорящего
человека. Иными словами, подчеркивает загадку человека, возвращая
эволюционную теорию к Декартовой проблеме -- несводимости человека к
естественной истории.

Это не могло ускользнуть от Дарвина. Прежде всего потому, что второй
создатель теории естественного отбора, А. Уоллес, отказался распространить
ее на происхождение человека. Как бы прямо в ответ на известные нам научные
события 1863 г. Уоллес в 1864 г. выступил со статьей о происхождении рас в
"Антропологическом обозрении", а затем в 1870 г. более подробно в сочинении
"О теории естественного отбора", доказывая, что естественный отбор не мог
создать особенностей человеческого мозга, способности к речи, большей части
остальных психических способностей человека, а вместе с ними и ряда его
физических отличий. И доказывал это Уоллес не более и не менее как
практической бесполезностью или даже практической вредностью всех
специфически человеческих качеств в начале истории, у дикаря, тогда как
естественный отбор производит лишь полезные для организма качества. И
дальше с ростом цивилизации не наблюдается увеличения объема мозга. Дикарь
не потому обладает нравственным чувством или идеей пространства и времени,
что естественный отбор постепенно закрепил это полезное отличие от
обезьяны. Нет, налицо "интеллектуальная пропасть" между человеком и
обезьяной при всем их телесном родстве. И Уоллес атакует Гексли с
картезианской позиции: "Я не могу найти в произведениях профессору Гексли
того ключа, который открыл бы мне, какими ступенями он переходит от тех
жизненных явлений, которые в конце концов оказываются только результатом
движения частиц вещества, к тем, которые мы называем мыслью, перцепцией,
сознанием" .

Не зная, как объяснить этот переход, Уоллес должен был допустить
направлявшее заранее человека к высшей цели "некое интеллигентное высшее
существо". А отсюда неумолимо потребовалось распространить действие этого
существа и на весь мир. Иначе говоря, Уоллес полностью пришел к Декарту.

Но его ссылка на первоначальную бесполезность и вредность для организма
человеческих благоприобретений может быть сопоставлена с тем, что в наше
время обнаружили в онтогенезе человека последовательные
материалисты-психологи во Франции А. Валлон и другие: на пути развития от
чисто животных действий к человеческой мысли вторжение этой последней
вместе с речью не только не дает ребенку сразу ничего полезного, но
является сначала фактором, лишь разрушающим прежнюю систему приспособлений
к среде, в этом смысле вредным^ . Но наука XIX в. не знала бы даже, как
подступиться к таким головоломкам, не попадая в плен картезианства. Уоллес
попал в этот плен.

В сознании Дарвина, конечно, идея обезьяночеловека Геккеля -- Фохта не была
как-либо прямо связана с таким направлением мысли Уоллеса. Однако близ
Дарвина находился его друг анатом-эволюционист Гексли, не выдвинувший идеи
обезьяночеловека и ограничившийся доказательством родства антропоидов,
особенно горилл, с человеком. Выступление Уоллеса могло послужить лишь
одним из толчков для выбора Дарвина в пользу Гексли, хотя и с указанной
выше оговоркой о том, что речь может идти о происхождении человека лишь от
ископаемой формы антропоидов, даже не близкой к ныне живущим. Чем глубже
относить этот переход в прошлое, тем психологически менее слово "обезьяна"
вызывает живой образ, а становится только палеонтологическим понятием.

В "Происхождении человека" Дарвин берется реконструировать лишь "древних
родоначальников человека" на той стадии, когда они еще имели хвосты, т. е.
задолго до ответвления ныне живущей антропоидной группы. А вместе с тем
скачок уступает место эволюции. Ведь рассматривать ближайшее звено в цепи
-- значит видеть скачок, а рассматривать цепь -- видеть, что "природа не
делает скачков".

Дарвин предпочел элиминировать обезьяночеловека, перенеся центр тяжести с
ближайшего звена цепи на цепь в целом -- на идею постепенных превращений
предков человека при качественной однородности психических способностей
животных и человека. Что касается полезности или бесполезности физических
отличий человека, то в этом вопросе Дарвин в "Происхождении человека" уже
без труда атаковал Уоллеса.

Была и вторая причина отказа Дарвина от обезьяночеловека. Он был идейно, а
потому и лично очень глубоко связан с выдающимся геологом Ч. Ляйелем.
Двухтомное сочинение Ляйеля "Основы геологии" было одним из научных
оснований формирования теории происхождения видов Дарвина, на что он сам
указал в "Автобиографии". Гексли даже утверждал: "Величайшее произведение
Дарвина есть результат неуклонного приложения к биологии руководящих идей и
метода "Основ геологии"" .

И вот Ляйель теперь тоже обратился к вопросу о человеке. Но не о филогении,
а о геологической датировке древнейших следов деятельности человека.

Кстати, религиозный Ляйель очень неохотно отказался от представления о
человеке как о "падшем ангеле" в пользу горького "мы просто орангутаны",
хоть и усовершенствовавшиеся. Он присоединился к эволюционизму, по его же
словам, "скорее рассудком, чем чувством и воображением". Родство с
обезьяной ему претило, он предпочел бы скорее согласиться с тем, что
человек упал, чем с тем, что он поднялся . Ляйель нашел известное утешение,
доказывая, что случилось это уже очень давно. В книге "Древность человека"
(1863 г.) он показал, что каменные орудия залегают в непотревоженных слоях
земли четвертичной эпохи вместе с костями вымерших видов животных. Это был
решающий акт в спорах о древности находимых человеческих изделий, и Дарвин
через Ляйеля был полностью в курсе этой научной проблемы, развивавшейся
параллельно с проблемой морфологического антропогенеза. Согласование этих
двух параллельных рядов знания надолго (вплоть до наших дней) стало
наисложнейшей внутренней задачей науки о начале человека.

Уже конец XVIII в. в связи с прогрессом геологии ознаменовался идеей, что
находимые там и тут, особенно на отмелях и обрывах рек, а также в пещерах,
искусственно обработанные камни свидетельствуют о геологически древнем
обитании на Земле человека -- до "всемирного потопа", неизмеримо раньше,
чем предусмотрено библией. В 1797 г. английский натуралист Д. Фрере сделал
наблюдения и в 1800 г. опубликовал выводы, что расколотые кремни вперемешку
с костями древних животных свидетельствуют о существовании человека в очень
отдаленном от нас времени. Но это сообщение осталось почти незамеченным и
только в 1872 г. было извлечено из забвения.

В XIX в. первенство надолго перешло во Францию, не столько потому, что ее
земля хранила обильные местонахождения древнекаменных орудий, сколько
потому, что ее умы традицией века просветителей и великой революции были
хорошо подготовлены к опровержению религии.

К 50-м годам относится героическое коллекционирование Буше де Пертом
находок, собираемых в речных наносах. Затем труды Дарвина и Ляйеля
содействовали превращению собирательства в науку, твердо опирающуюся на
четвертичную геологию. В 1860 г. палеонтолог Лярте представил Французской
академии работу "О геологической древности человеческого рода в Западной
Европе", в которой был описан знаменитый Ориньякский грот. В 1864 г.
подлинный основатель науки о палеолите (древнем каменном веке) Г. де
Мортилье, опиравшийся на обильный археологический материал и на понимание
четвертичной геологии, основал специальный печатный орган "Материалы по
естественной и первоначальной истории человека".

Все это блестящее начало новой отрасли знания, так прочно обоснованной и
прикрытой успехами геологической науки, опиралось на суждение, казавшееся
очевидным: раз эти камни оббиты и отесаны искусственно, значит, они
свидетельствуют именно о человеке. Полтора столетия никому не приходило в
голову усомниться в этом умозаключении.

Итак, через Ляйеля Дарвин знал, что доказано существование человека на
протяжении всего четвертичного периода, а может быть (по убеждению
Мортилье), и в конце третичного периода -- в плиоцене. Раз так, где же тут
было уместиться обезьяночеловеку -- целой эпохе морфологической эволюции,
предшествовавшей человеку?

На присланную ему Геккелем в 1868 г. книгу "Естественная история
миротворения" Дарвин вскоре ответил письмом. Дарвин дает понять, что книга
обсуждалась с Гексли и с Ляйелем и что нижеследующие замечания отражают их
общее мнение: "Ваши главы о родстве и генеалогии животного царства поражают
меня как удивительные и полные оригинальных мыслей. Однако ваша смелость
иногда возбуждала во мне страх... Хотя я вполне допускаю несовершенство
генеалогической летописи, однако... вы действуете уже слишком смело, когда
беретесь утверждать, в какие периоды впервые появились известные группы" .

Хотя в этом интимном вердикте Дарвина, Гексли и Ляйеля вопрос формулирован
в общей форме и поэтому у нас нет права настаивать, что имелся в виду
специально обезьяночеловек и его геологическая локализация, представляется
вероятным, что упрек в чрезмерной смелости подразумевает особенно эту
гипотезу Геккеля.

В пользу этого говорит свидетельство Г. Аллена, лично знавшего Дарвина: "С
одной стороны, противники сами вывели заключение о животном происхождении
человека и старались осмеять эту теорию, выставляя ее в самом нелепом и
ненавистном свете. С другой стороны, неосторожные союзники под эгидой
эволюционной теории развивали свои отчасти гипотетические и экстравагантные
умозрения об этом запутанном предмете, и Дарвин, естественно, хотел
исправить и изменить их своими более трезвыми и осмотрительными
заключениями" . Что речь идет прежде всего о Геккеле с его гипотезой о
питекантропе неговорящем, тот же Аллен на другой странице дает ясно понять
словами: "Наконец, в 1868 году Геккель напечатал "Естественную историю
творения", в которой он разбирал с замечательной и подчас излишней
смелостью различные стадии в генеалогии человека" . Вот эту гипотезу
"неосторожных союзников" о недостающем звене между обезьяной и человеком
Дарвин и поспешил элиминировать. В том же 1868 г. он засел за книгу
"Происхождение человека" и через три года уже выпустил ее в свет.

К указанным причинам этого решения, лежащим внутри лагеря эволюционистов,
надо добавить еще одну, так сказать внешнюю. Обезьяночеловек послужил
последней каплей, побудившей крупнейшего немецкого анатома-патолога,
имевшего авторитет основателя научной медицины, Р. Вирхова перейти в атаку
на дарвинизм. В 1863 г., когда его ученик Геккель выступил на Штеттинском
съезде с докладом о дарвиновской теории и об эволюции человека (еще без
"недостающего звена" -- обезьяночеловека), Вирхов в своей речи "О мнимом
материализме современной науки о природе" благосклонно отозвался о
выступлении Геккеля и об эволюционной теории. Это еще ему казалось
совместимым с религией. Но когда во "Всеобщей морфологии организмов"
Геккель показал, что логика дарвинизма таит в себе неговорящего
обезьяночеловека, -- это уже было нестерпимо, началась борьба. Прежде всего
Вирхов обрушился на теорию Фохта о микроцефалии как атавизме,
воспроизв