- Кей. Кей Хэллоувелл. Открой.
     Не понимая, она заколебалась.
     - К-кто это?
     - Горти. - Дверная ручка завертелась.  -  Поторопись.  Людоед  сейчас
вернется, быстрее.
     - Горти. Я - дверь заперта.
     - Ключ должно быть у судьи в кармане. Быстрее.
     Она неохотно подошла к  распростертой  фигуре.  Он  лежал  на  спине,
голова  опиралась  о  стену,  глаза  были  плотно  закрыты   и   отчаянном
психическом усилии отгородиться от мира.  В  левом  кармане  пиджака  были
ключи на кольце - и один отдельный. Этот она взяла. Он подошел.
     Кей стояла моргая от света.
     - Горти.
     - Правильно. - Он зашел, дотронулся до ее руки, улыбнулся. - Тебе  не
надо было писать писем. Заходи, Банни.
     Кей сказала:
     - Они думали, что я знаю где ты.
     - Ты знаешь. - Он отвернулся от  нее  и  излучал  распростертое  тело
Арманда Блуэтта. - Ну и зрелище. У него что, непорядок с желудком?
     Банни стрелой бросилась к кровати, стала возле нее на колени.
     - Гавана... О, Гавана...
     Гавана неподвижно лежал на спине. Его глаза  были  бессмысленными,  а
его губы пересохшими и надутыми. Кей сказала:
     - Он - он... Я сделала, что могла. Он  что-то  хочет.  Я  боюсь,  что
он... - Она подошла к кровати.
     Горти  последовал  за  ней.  Бледные  полные  губы  Гаваны   медленно
расслабились, затем напряглись. Послышался слабый звук. Кей сказала:
     - Если бы я знала, что он хочет!
     Банни ничего не сказала. Она положила руки на горячие щеки, нежно, но
так, как будто бы она хотела вытащить из него что-то грубой силой.
     Горти нахмурился.
     - Может быть я могу узнать, - сказал он.
     Кей  увидела,  как  его  лицо  расслабилось,  разгладилось   глубоким
спокойствием. Он низко наклонился над Гаваной.  Внезапно  наступила  такая
полная тишина, что звуки карнавала снаружи  казались  обрушились  на  них,
ревя.
     Лицо, которое Горти повернул  к  Кей  минутой  позже,  было  искажено
горем.
     - Я знаю, что он хочет. Может быть  не  хватит  времени  пока  Людоед
придет сюда... но... Должно хватить времени, - сказал  он  решительно.  Он
повернулся к Кей. - Я должен пойти на другую  сторону  трейлера.  Если  он
шевельнется, - имея ввиду судью - ударь его  своей  туфлей.  Желательно  с
ногой в ней. - Он вышел, его рука как-то странно поглаживала его горло.
     - Что он собирается делать?
     Банни, не отрывая глаз от коматозного лица Гаваны, ответила:
     - Я не знаю. Что-то для Гаваны. Ты видела его лицо, когда он выходил?
Я не думаю, что Гавана успеет...
     Из-за перегородки послышался звук  гитары,  легонько  пробежались  по
всем шести струнам. Прозвучало  ля,  его  чуть  подняли.  "Ре"  было  чуть
опущено. Прозвучал аккорд...


     Где-то под гитару начала  петь  девочка.  "Лунная  пыль".  Голос  был
звучным и чистым, лирическое сопрано, ясное,  как  голос  мальчика.  Может
быть это и был голос мальчика. На конце фраз был след вибрато.  Голос  пел
подчиняясь стихам, только едва следуя за ритмом, не  совсем  импровизация,
не вполне стилизация, просто пение свободное как дыхание. На гитаре играли
не сложными аккордами, а в основном быстро и легко обыгрывали мелодию.
     Глаза Гаваны были все еще открыты, и он все еще не двигался.  Но  его
глаза  теперь  были  влажными,  а  не  остекленевшими,  и  постепенно   он
улыбнулся. Кей стала на колени возле Банни. Может быть она стала на колени
только, чтобы быть ближе... Гавана прошептал, сквозь улыбку:
     - Малышка.
     Когда песня закончилась, его лицо расслабилось. Совершенно  отчетливо
он сказал:
     - Эй.
     В этом единственном слове был целый мир благодарности. После этого  и
до того, как вернулся Горти, он умер.
     Входя, Горти даже не смотрел на койку. У него похоже были проблемы  с
горлом.
     - Пошли, - хрипло сказал он. - Нам пора выбираться отсюда.
     Они позвали Банни и направились к  двери.  Но  Банни  осталась  возле
кровати, ее руки на щеках Гаваны, ее мягкое круглое лицо оцепенело.
     - Банни, пошли. Если Людоед вернется...
     Снаружи  раздались  шаги,  удар  кулаком  по  стенке  трейлера.   Кей
развернулась и посмотрела на внезапно потемневшее окно. Огромное  грустное
лицо Солума закрыло его. И тут Горти  пронзительно  закричал  и  извиваясь
рухнул на пол. Кей повернулась и увидела открывающуюся дверь.
     - Спасибо, что подождали, - сказал Пьер Монетр, оглядываясь.


     Зина свернулась калачиком на краю неровной кровати в  мотеле  и  тихо
плакала. Горти и Банни не было уже больше двух  часов;  за  последний  час
депрессия нарастала в ней, пока не стала как горький дым  в  воздухе,  как
одежда из свинцового полотна на ее избитом теле. Дважды она  вскакивала  и
начинала ходить, но ее колено болело и ей пришлось вернуться  на  кровать,
бессильно уткнуться в подушку, пассивно лежать и  рассматривать  сомнения,
которые бесконечно вились вокруг нее.  Должна  ли  была  она  рассказывать
Горти о нем? Может быть ей нужно было дать ему больше  жестокости,  больше
жестокости по отношению к другим вещам, кроме мести Арманду  Блуэтту?  Как
глубоко то, чему она учила, проникло в податливую сущность,  которая  была
Горти? Не сможет ли Монетр с его жестокой,  направляющей  силой  разрушить
двенадцать  лет  ее  работы  в  один  момент?  Она  знала  так  мало;  она
чувствовала,  что  она  так  мала,  чтобы   предпринять   изготовление   -
человеческого существа.
     Она желала, страстно, чтобы она могла проникнуть  своим  сознанием  в
странные живые кристаллы, как пытался делать  Людоед,  но  полностью,  так
чтобы она смогла узнать  правила  игры,  факты  о  форме  жизни  настолько
чуждой, что логика похоже не  срабатывала  здесь  вообще.  Кристаллы  были
очень жизнеспособными; они  творили,  они  размножались,  они  чувствовали
боль; но с какой целью они жили? Раздави один,  а  остальные  казалось  не
обращали внимание. И зачем,  они  творили  эти  свои  "сны",  старательно,
клеточку за клеточкой - иногда для того, чтобы  создать  только  чудовище,
урода,   незавершенную,   неработающую   безобразность,   иногда,    чтобы
скопировать  природный  объект  так   тщательно,   что   не   существовало
практически никакого отличия между копией и ее оригиналом; а иногда, как в
случае с Горти, чтобы сотворить нечто новое, нечто, что не было копией, но
может быть нечто среднее, нормальное существо на поверхности и  совершенно
жидкое,  полиморфное  существо  внутри?  Как  они  были  связаны  с  этими
существами? Как долго кристалл сохранял контроль над своим творением  -  и
как, построив его, мог он внезапно оставить его  и  позволить  идти  своим
путем? И  когда  происходит  такое  редкое  совпадение,  при  котором  два
кристалла создают нечто вроде Горти - когда они отпустят  его  и  позволят
жить самому по себе... и что тогда с ним станет?
     Возможно Людоед был прав, когда он описывал творения кристаллов,  как
их сны - цельные  фрагменты  их  чуждого  воображения,  построенные  любым
случайным способом, основанные на частичных  предположениях,  нарисованных
ошибочными воспоминаниями о реальных  предметах.  Она  знала  -  Людоед  с
готовностью демонстрировал - что существовали тысячи, может быть  миллионы
кристаллов на земле, живущих своей странной жизнью, не обращающих никакого
внимания на них, потому что жизненные циклы, цели и  намерения  этих  двух
видов были совершенно различны. Однако - сколько  по  земле  ходит  людей,
которые совсем не люди; сколько деревьев, сколько кроликов, цветов,  амеб,
морских червей, красного дерева, ужей и орлов, росло и  цвело,  плавало  и
охотилось и стояло среди своих прототипов и никто не знал, что они  чей-то
сон, не имеющий кроме этого сна никакой истории?
     - Книги, - презрительно фыркнула Зина. Книги, которые она  прочитала!
Она читала все, что попадалось ей под руки, что могло  бы  привести  ее  к
пониманию природы живых кристаллов. И на каждую каплю информации,  которую
она добывала (и передавала Горти) о  физиологии,  биологии,  сравнительной
анатомии, философии, истории, теософии и психологии,  приходились  галлоны
самодовольной уверенности, абсолютной уверенности, что  человечество  было
венцом творения. Ответы... в книгах были на все вопросы. Появляется  новая
разновидность и какой-нибудь ученый муж притрагивается пальцем  к  носу  и
провозглашает: "Мутация!" Иногда  конечно.  Но  -  всегда?  А  как  насчет
спрятавшегося в канаве кристалла, смотрящего сон  и  рассеянно  творящего,
при помощи какого-то странного телекинеза, чудо творения?
     Она  любила,  она  поклонялась  Чарльзу  Форту,  который  отказывался
признавать, что любой ответ был единственным ответом.
     Она снова посмотрела на свои часы и заплакала.  Если  бы  она  только
знала; если бы только она могла направлять его... если бы ее  саму  кто-то
направлял, куда-то, куда-то...
     Ручка двери повернулась. Зина оцепенела, глядя на нее. Что-то тяжелое
надавило на дверь. Стука не было. Щель между дверью и рамой, вверху, стала
шире. Затем задвижка подалась и Солум ввалился в комнату.
     Его лицо, с отвисшей зелено-серой кожей и болтающейся  нижней  губой,
казалась больше чем обычно нависло над маленькими  воспаленными  глазками.
Он сделал полшага назад, чтобы захлопнуть за собой дверь, и через  комнату
подошел к ней, его огромные руки были отведены от тела, как бы  для  того,
чтобы предупредить любое движение, которое она могла бы сделать.
     Его появление сообщило ей ужасные новости. Никто  не  знал,  где  она
была, кроме Горти и Банни, которые оставили ее в этом туристическом домике
прежде чем перейти через дорогу к карнавалу. А когда последний раз слышали
о Солуме, он был в пути вместе с Людоедом.
     Итак - Людоед вернулся и он столкнулся с Банни или  с  Горти,  или  с
обоими и, хуже всего, ему удалось получить информацию, которую  покорности
и нарастающего ужаса.
     - Солум...
     Его губы зашевелились. Его язык прошелся по блестящим  острым  зубам.
Он протянул к ней руки и она отпрянула.
     А затем он упал на колени. Медленно двигаясь  он  взял  ее  крошечную
ногу в одну из своих рук, склонился над  ней  с  выражением,  которое  без
сомнения было почтением.
     Он поцеловал ее подъем, удивительно нежно, и он заплакал. Он отпустил
ее ногу и сидел там, погрузившись в сильные, беззвучные,  сотрясающие  все
тело рыдания.
     - Но, Солум... - сказала она, ничего не понимая. Она протянула руку и
коснулась его мокрой щеки. Он крепче прижал ее. Она  смотрела  на  него  в
полном недоумении. Давным-давно она бывало интересовалась, что  происходит
в сознании, спрятанном  за  этим  уродливым  лицом,  сознании  запертом  в
молчаливом, лишенном речи пространстве, когда  весь  мир  проникал  внутрь
через наблюдательные глаза и оттуда никогда не выходило ни  выражения,  ни
вывода, ни эмоции.
     - Что случилось, Солум, - прошептала она. - Горти...
     Он посмотрел на нее и быстро кивнул. Она уставилась на него.
     - Солум, ты слышишь?
     Он казалось колебался;  затем  он  показал  на  свое  ухо  и  покачал
головой. И тут же он показал на свою голову и кивнул.
     - О-о-о... - выдохнула Зина. Годами в карнавале шли ленивые  споры  о
том, был ли Человек с кожей аллигатора действительно глухим. Были  случаи,
которые подтверждали и, что он был и что не был, Людоед знал,  но  никогда
не говорил ей. Он был - телепатом! Она покраснела, когда подумала об этом,
о тех случаях, когда карнавальщики наполовину шутя оскорбляли его;  и  что
еще хуже, о реакции посетителей, охваченных ужасом.
     - Но, что случилось? Ты видел Горти? Банни?
     Его голова дважды кивнула.
     - Где они? Они в безопасности?
     Он показал большим пальцем в  сторону  карнавала  и  грустно  покачал
головой.
     - Людоед схватил их?
     Да.
     - А девушку?
     Да.
     Она соскочила с кровати и стала ходить взад вперед, игнорируя боль.
     - Он послал тебя сюда, чтобы привести меня?
     Да.
     - Тогда почему ты не схватишь меня и не потащишь обратно?
     Нет ответа. Он слабо задвигался. Она сказала:
     - Давай разберемся. Ты забрал кристаллы, когда он послал тебя...
     Солум постучал себя по лбу и раздвинул руки. Вдруг она поняла.
     - Он загипнотизировал тебя в тот раз.
     Солум медленно покачал головой.
     Она поняла, что это было ему безразлично тогда. Но в  этот  раз  было
по-другому. Что-то произошло, что изменило его решение, и радикально.
     - О, как было бы хорошо, если бы ты мог говорить!
     Он сделал быстрые, горизонтальные и круговые  движения  своей  правой
рукой.
     - Ну да, конечно! - воскликнула она. Она бросилась к потертому бюро и
своей сумочке. Она нашла свою ручку; у нее не было никакой  бумаги,  кроме
чековой книжки. - Вот, Солум. Скорее. Расскажи мне!
     Его огромные руки охватили ручку, полностью скрыли узкую  бумагу.  Он
быстро писал пока  Зина  нетерпеливо  сжимала  руки.  Наконец  он  передал
написанное ей.  Его  почерк  был  аккуратным,  почти  микроскопическим,  и
аккуратным как гравировка.
     Он написал, кратко:
     - М. ненавидит людей. Я тоже. Не так сильно. М. нужна помощь, я помог
ему. М. нужен был Горти, чтобы он мог причинить больше зла людям. Мне было
все равно. Еще помог. Люди никогда не любили меня.
     Я человек, немного. Горти совершенно  не  человек.  Но  когда  Гавана
умирал, он хотел, чтобы спела Малышка. Горти прочел его  мысли.  Он  знал.
Времени не было. Была опасность. Горти знал.  Горти  не  спасал  себя.  Он
сделал голос Малышки. Он пел для Гаваны. Потом  было  слишком  поздно.  М.
пришел.  Схватил  его.  Горти  сделал  это,  чтобы  Гавана   мог   умереть
счастливым. Это не помогло Горти. Горти знал; все равно это сделал.  Горти
это любовь. М. это ненависть. Горти больше человек, чем я. Мне стыдно.  Ты
сделала Горти. Теперь я помогу тебе.
     Зина прочитала это, ее глаза сделались очень яркими.
     - Значит Гавана мертв.
     Солум сделал выразительный жест, повернув свою голову руками, показав
на свою шею, громко  щелкнув  пальцами.  Он  погрозил  кулаком  в  сторону
карнавала.
     - Да. Людоед убил его... Откуда ты знаешь о песне?
     Солум постучал себя по лбу.
     - О. Ты узнал это у Банни и этой девушки Кей; из их мыслей.
     Зина сидела на кровати, сильно сжав голову костяшками пальцев. Думай,
думай... о, подскажи; дай совет обо всех этих  враждебных  вещах!  Людоед,
обезумевший,   бесчеловечный;   безусловно   извращенный   кристаллический
продукт; должен быть какой-то способ остановить его. Если  бы  только  она
могла установить контакт  с  одним  из  кристаллов  и  спросить  его,  что
делать... конечно  он  должен  знать.  Если  бы  только  у  нее  был  этот
"посредник", переводчик, которого все эти годы ищет Людоед...
     ПОСРЕДНИК!
     - Я слепая, я абсолютно слепая и глупая! -  выдохнула  она.  Все  эти
годы ее единственной целью было удержать Горти вдали от кристаллов; он  не
должен был  иметь  к  ним  никакого  отношения,  что  бы  Людоед  не  смог
использовать его против человечества. Но Горти был тем, чем он был; он был
той самой вещью, которую искал Людоед; он был тем человеком,  который  мог
связаться с кристаллами. Должен быть способ, при помощи которого кристаллы
могли уничтожить то, что они создали!
     Но расскажут ли ему кристаллы об этом?
     Им не нужно будет это делать, решила она тут же. Все что Горти  нужно
будет сделать - это понять  странный  умственный  механизм  кристаллов,  и
метод ему будет ясен.
     Если бы только она могла сказать ему это!  Горти  быстро  учился,  но
медленно  соображал;  потому   что   фотографическая   память   это   враг
методического мышления. В конечном счете он сам до этого додумается, но  к
тому времени он может оказаться искалеченным слугой Людоеда. Что она могла
сделать? Написать ему записку? Может быть он даже  не  будет  в  сознании,
чтобы прочитать ее! Если бы только она была телепатом... Телепат!
     - Солум, - сказала она настойчиво. - А ты можешь  -  "разговаривать",
здесь (она дотронулась до своего лба) или только слышать?
     Он покачал головой. Но в то же время он взял чек, на котором он писал
и показал на слово.
     - Горти. Ты можешь разговаривать с Горти?
     Он покачал головой, а затем сделал исходящее движение от своего лба.
     - О, - сказала она. - Ты не можешь  передавать  мысли,  но  он  может
прочесть ее, если попробует.
     Он радостно закивал.
     - Хорошо! - сказала она. Она глубоко вздохнула; она  знала,  наконец,
что она должна была делать. Но цена... это не имело значения. Это не могло
иметь значения.
     - Отведи меня туда, Солум. Ты поймал меня. Я испугана, я  рассержена.
Доберись до Горти. Ты можешь придумать как. Доберись до него и  думай  ИЗО
ВСЕХ СИЛ. Думай: СПРОСИ КРИСТАЛЛЫ, КАК УБИТЬ ОДИН  ИЗ  ИХ  СНОВ.  УЗНАЙ  У
КРИСТАЛЛОВ. Понял, Солум?


     Эта стена выросла много лет назад, когда Горти пришел к очень простым
выводам, что повелительные вызовы, которые  будили  его  по  ночам  в  его
койке, относились к Зине, а не к нему.
     Стена, однажды воздвигнутая, стояла нетронутой  все  эти  годы,  пока
Зина не попросила его проникнуть в загипнотизированное сознание Банни. Для
этого стена опустилась; она все еще была внизу, когда он использовал  свое
новое чувство, чтобы найти трейлер, в котором была закрыта Кей, и когда он
узнал смысл предсмертного  желания  Гаваны.  Его  чувствительное  сознание
следовательно было не защищено и открыто, когда появился Людоед и запустил
в него свою отшлифованную и злобную пику ненависти. Горти упал  в  пламени
агонии.
     В общепринятом смысле слова он был  полностью  без  сознания.  Он  не
видел как Солум схватил теряющую сознание Кей Хэллоувелл и засунул ее  под
свою длинную руку, в то время, как  его  другая  рука  протянулась,  чтобы
схватить мягкую  и  добродушную  Банни,  которая  брыкалась  и  плевалась,
болтаясь у него в руке. Он не помнил как его  отнесли  в  большой  трейлер
Монетра,  как  шатаясь  прибыл,  несколько  минут  спустя,  потрясенный  и
кровожадный Арманд Блуэтт. Он не знал  о  быстром  гипнотическом  контроле
Монетра  над  истеричной  Банни,  ни  о  ее   спокойном   ровном   голосе,
рассказывающем о местонахождении Зины, ни о резком приказе Солуму пойти  в
мотель и привести Зину. Он  не  слышал  грубого  приказа  Монетра  Арманду
Блуэтту:
     - Я думаю, что вы и девушка мне больше ни для чего не нужны. Отойдите
и не путайтесь под ногами.
     Он не видел внезапного рывка Кей к двери  и  жестокого  удара  кулака
Блуэтта, который отправил ее обратно в угол пока он прорычал:
     - Мне ты нужна кое для чего, дорогая, и больше тебе  не  улизнуть  от
меня.
     Но затемнение обычного мира  открыло  для  него  другой.  Он  не  был
незнаком; он всегда сосуществовал с первым. Сейчас Горти увидел его только
потому, что у него отобрали первый.
     В нем не было ничего, чтобы освободиться от полного мрака забытья.  В
нем Горти  был  совершенно  безразличен  к  удивлению  и  полностью  лишен
любопытства. Это было место мерцающих впечатлений и ощущений; удовольствия
от  интеграции  абстрактной  мысли,  возбуждения  при  приближении   одной
совокупности  к  другой,  захватывающей  концентрации   в   отдаленных   и
общедоступных построениях. Он почувствовал присутствие личностей, и  очень
сильно;  связь  между  ними  не  существовала,  если  не  считать  редкого
приближения одной к другой и, где-то очень далеко, слившейся пары, которая
как он  знал  была  исключением.  Если  не  считать  этого,  это  был  мир
саморазвивающихся существ, каждое из которых  богато  эволюционировало  по
собственному вкусу. Было чувство  постоянства,  жизни  такой  долгой,  что
смерть была несущественна, разве что как эстетическое  ограничение.  Здесь
не было ни голода, ни охоты, ни сотрудничества, ни страха; эти понятия  не
имели никакого  отношения  к  основам  жизни,  подобной  этой.  Изначально
обученный принима