рыл глаза пиджак толстого мальчика был сложен как подушка  у  него  под
головой, а он не помнил, как его туда клали. Было уже темно. Он сел и  тут
же из темноты донесся голос толстого мальчика.
     - Не волнуйся, малыш. - Маленькая толстая рука поддержала  Горти  под
спину. - Как ты себя чувствуешь?
     Горти попытался заговорить, поперхнулся, сглотнул и попытался снова.
     - Все в порядке, я думаю. Есть хочется... ой! Мы за городом!
     Он осознал, что толстый мальчик сидит на корточках возле  него.  Рука
оставила его спину; через минуту пламя спички заставило его вздрогнуть,  и
какое-то мгновение лицо мальчика плавало перед ним в  колеблющемся  свете,
похожее на луну, с нежными розовыми губами  вокруг  черной  сигары.  Затем
отработанным щелчком пальцев он отправил спичку и ее сияние в ночь.
     - Куришь?
     - Я никогда не курил, - сказал Горти. - Кукурузные рыльца, один  раз.
- Он смотрел с восхищением на красный драгоценный камень на конце  сигары.
- Ты много куришь, да?
     - Из-за этого и не  расту,  -  ответил  он  разразился  пронзительным
смехом. - Как рука?
     - Намного болит. Не так уж плохо.
     - У тебя много мужества, малыш. Я бы кричал и требовал  морфий,  если
бы я был на твоем месте. Что с ней случилось?
     Горти    рассказал     ему.     История     получалась     отрывками,
непоследовательная, но он выслушал ее всю. Он задавал короткие вопросы,  и
по существу, и совершенно не  комментировал.  Разговор  прекратился  после
того, как он задал столько вопросов, сколько очевидно  хотел,  и  какое-то
время Горти казалось, что его собеседник задремал.  Сигара  светилась  все
тусклее и тусклее, иногда вспыхивая по краям, или вдруг становилась яркой,
когда случайный поток воздуха из-за грузовика касался ее.
     Неожиданно, абсолютно бодрствующим голосом, толстый  мальчик  спросил
его:
     - Ты ищешь работу?
     - Работу? Ну - я думаю наверное.
     - А что заставило тебя есть этих муравьев, - был следующий вопрос.
     - Ну, я - не знаю. Я думаю я просто - ну, мне хотелось.
     - А ты часто это делаешь?
     - Не очень. - Это были совершенно другие  расспросы,  чем  те,  через
которые  он  прошел  с  Армандом.  Мальчик  спрашивал  его  об  этом   без
отвращения, с любопытством не большим, чем когда он  спросил  его  сколько
ему лет и в каком он классе.
     - Ты петь умеешь?
     - Ну - я думаю да. Немного.
     - Спой что-нибудь. Я имею ввиду, если тебе хочется. Не насилуй  себя.
А - ты знаешь "Звездную пыль"?
     Горти посмотрел на освещенную звездами дорогу,  убегавшую  вдаль  под
громыхающими колесами, вспышку бело-желтого света, которая превратилась  в
уменьшающиеся красные глаза подфарников, когда машина проносилась мимо  по
встречной полосе дороги. Туман рассеялся, и сильная боль ушла из его руки,
и, самое главное, он ушел от Арманда и Тонты. Кей  дала  ему  легкое,  как
перышко,  прикосновение  доброты,  а  этот   странный   мальчик,   который
разговаривал  так,  как  он  никогда  раньше  не  слышал  чтобы   мальчики
разговаривали, дал ему другой вид доброты. Внутри него начиналось чудесное
теплое сияние, чувство, которое он только раз или  два  испытывал  за  всю
свою жизнь - в тот раз, когда он победил в беге в мешках  и  ему  подарили
носовой платок цвета хаки, и в тот раз, когда четверо  мальчишек  свистели
бродячему псу, а пес подошел прямо к  нему,  игнорируя  других.  Он  начал
петь, и из-за того,  что  грузовик  так  громыхал,  ему  приходилось  петь
громко, чтобы его было слышно; а из-за  того,  что  ему  приходилось  петь
громко, он опирался  на  песню,  отдавая  ей  часть  себя,  как  монтажник
высотник отдает часть своего веса ветру.
     Он  закончил.  Толстый  мальчик   сказал:   "Эй".   Этот   слог   без
восклицательного знака  был  теплой  оценкой.  Без  каких-либо  дальнейших
комментариев  он  прошел  в  переднюю  часть  кузова  и  постучал  там  по
квадратной  стеклянной  панели.  Грузовик  немедленно  замедлил  движение,
съехал на обочину и остановился. Толстый мальчик подошел  к  краю  кузова,
сел и соскользнул на дорогу.
     - Ты оставайся здесь, - сказал он Горти. - Я немного  поеду  впереди.
Ты меня слышишь - никуда не уходи.
     - Не уйду, - сказал Горти.
     - Как, черт побери, ты можешь так петь, когда твоя рука превращена  в
пюре?
     - Я не знаю. Она уже не так болит.
     - А кузнечиков ты тоже ешь? Червяков?
     - Нет! - воскликнул Горти, в ужасе.
     - Ну хорошо, - сказал мальчик. Он подошел к кабине  грузовика,  дверь
захлопнулась и грузовик опять тронулся.
     Горти осторожно продвинулся вперед  пока,  сидя  на  корточках  возле
передней стенки кузова грузовика, он не  смог  смотреть  через  квадратное
стекло.
     Водителем  был  высокий  мужчина  со  странной  кожей,  бугристой   и
серо-зеленой.  У  него  был  нос  как  у  Джанки  и  практически  не  было
подбородка, поэтому он был похож на старого попугая. Он был такой высокий,
что ему приходилось сгибаться над рулем, как листу папоротника.
     Возле него сидели две маленькие девочки. У  одной  был  круглый  куст
белых волос - нет, они были платиновыми - а  у  другой  были  две  толстые
косы, челка и красивые зубы. Толстый мальчик был рядом с ней  и  оживленно
разговаривал. Водитель казалось не обращал никакого внимания на разговор.
     Голова  Горти  была  не  совсем  ясной,  но  и  больным  он  себя  не
чувствовал. У всего было волнующее  качество,  как  во  сне.  Он  вернулся
обратно в кузове грузовика  и  лег,  положив  голову  на  пиджак  толстого
мальчика. Он тут же сел, и пополз между вещами наставленными  в  грузовике
пока его рука не нашла толстый рулон  брезента,  подвигалась  вдоль  него,
пока он не нашел свой бумажный пакет. Затем он снова лег, его  левая  рука
лежала у него на животе, а правая рука была в пакете, его безымянный палец
и мизинец были между носом и подбородком Джанки. Он уснул.


     Когда он снова проснулся, грузовик стоял, и его сонные глаза смотрели
на извивающееся сияние света - красного и оранжевого, зеленого и голубого,
на фоне ослепительного золотого.
     Он поднял голову, моргая, и  выяснил,  что  свет  идет  с  массивного
основания, на котором были неоновые надписи: "Мороженое двадцати видов", и
"Коттеджи", и "Бар - закусочная". Золотое сияние исходило  от  прожекторов
над участком обслуживания  заправочной  станции.  За  грузовиком  мальчика
стояло три тягача с трейлерами, и у одного из них трейлер  был  сделан  из
ребристой нержавеющей стали и он был очень красивым при этом освещении.
     - Ты проснулся, малыш?
     - А - привет! Да.
     - Мы собираемся перекусить. Пошли.
     Горти поднялся с трудом на колени. Он сказал:
     - У меня совсем нет денег.
     - К черту, - сказал толстый мальчик. - Пошли.
     Твердой рукой он поддержал Горти под руку, когда тот слезал вниз.  На
фоне монотонного звука качающего бензин  насоса  было  слышно  музыкальный
автомат, а под их ногами приятно похрустывал гравий.
     - Как тебя зовут? - спросил Гроти.
     - Все называют меня Гавана, - сказал толстый мальчик. - Я там никогда
не был. Это из-за сигар.
     - А мое имя Гроти Блуэтт.
     - Мы тебе придумаем новое.
     Водитель  и  две  девочки  ждали  их  у  дверей  ресторана.  У  Горти
практически не было возможности посмотреть на них до  того,  как  они  все
прошли вовнутрь и уселись возле стойки.  Горти  сидел  между  водителем  и
девочкой с серебристыми волосами. Вторая девочка, с темными косами, заняла
следующий стул, а Гавана, толстяк, сидел с краю.
     Сначала Гроти посмотрел на водителя - посмотрел, уставился,  и  отвел
глаза,  все  в  одно  напряженное  мгновение.   Обвисшая   кожа   водителя
действительно была серо-зеленной, сухой, рыхлой, жесткой  как  изделие  из
кожи. У него были мешки под глазами, красными и казавшимися  воспаленными,
его нижняя губа отвисла и  видны  были  белые  нижние  резцы.  На  тыльной
стороне его рук была такая же рыхлая серовато-зеленая кожа, а пальцы  были
нормальными. Они были длинными и на ногтях был аккуратный маникюр.
     - Это Солум, - сказал Гавана, наклоняясь над стойкой и  говоря  через
двух девочек. - Он Человек с Крокодильей Кожей, и самый уродливый  человек
в окрестностях. - Он должно быть  почувствовал  мысль  Горти  о  том,  что
Солуму могло быть неприятно такое  описание,  потому  что  добавил:  -  Он
глухой. Не понимает, что происходит.
     - Я Кролик Банни, - сказала девочка, сидевшая возле него.
     Она была  пухленькая  -  не  жирная,  как  Гавана,  а  кругленькая  -
кругленькая как шарик масла, кругленькая с упругой  кожей.  Ее  тело  было
цвета плоти и цвета крови - совершенно розовое, без  примеси  желтого.  Ее
волосы были белыми как вата, но блестящими, а ее  глаза  были  удивительно
красными как у белого кролика. У нее был тихий тоненький голосок и  только
что не ультразвуковой смех,  которым  она  сейчас  и  смеялась.  Она  едва
доставала до его плеча, хотя они и сидели на  одной  высоте.  Единственная
непропорциональность ее фигуры состояла в том, что у нее был длинный  торс
и короткие ножки. - А это Зина.
     Горти повернулся и посмотрел на нее и у него перехватило  горло.  Она
была  самым  красивым  маленьким  произведением  искусства,   которое   он
когда-либо видел в своей жизни. Ее темные волосы сияли  и  ее  глаза  тоже
сияли, а ее головка скользила от виска до щеки, закруглялась  от  щеки  до
подбородка, мягко и гладко.  Ее  кожа  была  загоревшей  поверх  глубокого
свежего сияния, похожего на розовые тени  между  лепестками  розы.  Губная
помада, которую она выбрала, была темной, почти коричнево-красной;  это  и
темная кожа делали белки ее глаз похожими  на  маяки.  Она  была  одета  в
платье с широким отложным воротником, лежавшим на ее плечах, и с  глубоким
вырезом чуть ли не до талии. Этот вырез впервые подсказали Горти, что  эти
дети, Гавана и Банни и Зина, были совсем не детьми. Банни была кругленькой
как девочка или мальчик. Но у Зины были груди, настоящие, тугие,  упругие,
отдельные груди. Он посмотрел на них, а затем на три маленьких  лица,  как
если бы лица, которые он видел  раньше  исчезли  и  вместо  них  появились
новые. Грамотная, уверенная речь Гаваны и его сигары  были  его  признаком
зрелости,  а  альбиноска  Банни  конечно   продемонстрирует   какую-нибудь
подобную эмблему через минуту.
     - Я не скажу вам его имя, - сказал Гавана.  -  Отныне  он  собирается
обзавестись новым. Правильно, малыш?
     - Ну, - сказал Горти, все еще боровшийся со странным перемещением тех
мест, которые эти люди успели уже занять внутри него, - ну, наверное.
     - А он смышленый, - сказала Банни. - Ты знаешь об этом, малыш? -  Она
издала свой самый неслышный смешок. - Ты смышленый.
     Горти обнаружил, что он снова  смотрит  на  груди  Зины  и  его  щеки
вспыхнули.
     - Не подкалывай его, - сказала Зины.
     Она впервые заговорила... Одной из самых ранних  вещей,  которые  мог
вспомнить Горти был камыш, который он увидел лежа на берегу ручья. Он  был
тогда совсем ребенком и темно-коричневая колбаска камыша, прикрепленная  к
его сухому желтому стеблю показалась  ему  жесткой  и  колючей  вещью.  Не
срывая его, он пробежал пальцами по всей его длине и то, что это оказалось
не твердое дерево, а бархат, было трепетным шоком. Он испытал такой же шок
сейчас, впервые услышав голос Зины.
     Официант, молодой человек с похожим на пирожное лицом, уставшим  ртом
и смешливыми морщинками вокруг глаз и ноздрей, ленивой походкой подошел  к
ним. Он явно не был удивлен при виде карликов  и  уродливого  зеленокожего
Солума.
     - Привет, Гавана. Вы что, ребята, устраиваетесь поблизости?
     - Не в ближайшие шесть недель. Мы сейчас в районе Элтонвилля.  Подоим
Ярмарку  Штата  и  вернемся  обратно.  У  нас  сейчас  масса  предложений.
Чизбургер для этого милашки. А вам что будет угодно, леди?
     - Яичница-болтунья на ржаном тосте, - сказала Банни.
     Зина сказала:
     - Поджарьте немного бекона пока он почти пригорит...
     - ...И посыпьте им пшеничный  хлеб  с  арахисовым  маслом.  Я  помню,
принцесса, - заулыбался повар. - Твое слово, Гавана?
     - Бифштекс. Для тебя тоже, а? - спросил он Горти. - Нет, он не  может
его разрезать. Рубленое филе, и я застрелю тебя,  если  ты  добавишь  туда
хлеб. Зеленый горошек и картофельное пюре.
     Повар сложил колечко большой и указательный пальцы и пошел  выполнять
заказ.
     Горти спросил, стесняясь:
     - Вы работаете с цирком?
     - Карни, - сказал Гавана.
     Зина улыбнулась увидев выражение его лица.  От  этой  улыбки  у  него
закружилась голова.
     - Это карнавал. Ну ты знаешь. Болит рука?
     - Не сильно.
     - Это меня убивает, - взорвался Гавана. -  Вы  бы  ее  видели.  -  Он
приложил свою правую руку к пальцам левой и  сделал  движение,  как  будто
измельчал крекеры. - Кошмар.
     - Мы ее вылечим. Как мы будем тебя называть? - спросила Банни.
     - Давайте сначала подумаем, что он будет делать, - сказал  Гавана.  -
Мы должны сделать Людоеда счастливым.
     - Об этих муравьях, - сказала Банни, - ты бы стал есть слизняков  или
кузнечиков или еще что-нибудь?
     Она спросила его об этом прямо и на этот раз она не хихикала.
     - Нет! - сказал  Горти  одновременно  со  словами  Гаваны:  -  Я  уже
спрашивал его об этом. Это отменяется, Банни. И потом, Людоед все равно не
любит использовать фигляров.
     С сожалением в голосе Банни сказала:
     - Ни один карнавал не имеет карлика-фигляра. Это  был  бы  выигрышный
номер.
     - А что такое фигляр? - спросил Горти.
     - Он хочет знать, что такое фигляр.
     - Ничего особенно хорошего, - сказала Зина. -  Это  человек,  который
ест всякие неприятные вещи и откусывает головы у живых цыплят и кроликов.
     Горти сказал:
     - Я не думаю, что я бы захотел это делать.
     Да  так  рассудительно,  что  три  карлика  взорвались  пронзительным
смехом. Горти посмотрел на них, на одного за другим, и  почувствовал,  что
они смеются с ним, а не над ним, и поэтому он засмеялся тоже. И  опять  он
почувствовал тот прилив тепла внутри. Эти люди делали  все  таким  легким.
Они похоже понимали, что он мог быть немного непохож на других людей и это
было не страшно. Гавана очевидно рассказал им все о нем и  они  стремились
помочь.
     - Я сказал вам, - сказал Гавана, - он  поет  как  ангел.  Никогда  не
слышал ничего подобного. Подождите пока услышите.
     - Ты играешь на чем-нибудь? -  спросила  Банни.  -  Зина,  ты  можешь
научить его играть на гитаре?
     - Не с такой левой рукой, - сказал Гавана.
     - Подождите! -  воскликнула  Зина.  -  А  когда  вы  решили,  что  он
собирается работать с нами?
     Гавана беспомощно открыл рот. Банни сказала:
     - О - я думала... - а Горти уставился на  Зину.  Они  что  собирались
одновременно дать и отобрать все обратно?
     - О, малыш, не смотри на меня так, - сказала Зина. -  У  меня  сердце
разрывается... - И снова,  несмотря  на  его  страдание,  он  едва  ли  не
чувствовал ее голос кончиками пальцев.
     Она сказала:
     - Я сделаю все что угодно для  тебя,  дитя.  Но  -  это  должно  быть
что-нибудь хорошее. Я не уверена в том, что это будет хорошо.
     - Конечно это будет хорошо, - насмешливо  сказал  Гавана.  -  Где  он
будет есть? Кто его возьмет? Послушай, после того, через  что  он  прошел,
ему нужен перерыв. В чем дело, Зина? Людоед?
     - Я справлюсь с Людоедом,  -  сказала  она.  Каким-то  образом  Горти
почувствовал,  что  в  этом  будничном  замечании  было  то  в  Зине,  что
заставляло остальных ждать ее решения. - Послушай, Гавана, - сказала  она,
- то, что происходит с ребенком его возраста, делает из него  то,  что  из
него получится, когда он вырастет. Карнавал подходит для нас. Для нас  это
дом. Это единственное место, где мы можем быть  такие  как  мы  есть  так,
чтобы нам это нравилось. А что это будет для него, если  он  будет  в  нем
расти? Это неподходящая жизнь для ребенка.
     - Ты говоришь так будто в  карнавале  нет  ничего  кроме  карликов  и
уродов.
     - В какой-то степени так оно и есть, - пробормотала она. - Извини,  -
добавила она. - Я не должна была так говорить. Я  что-то  плохо  соображаю
сегодня. Есть что-то... - Она вздрогнула. - Я не знаю. Но я не думаю,  что
это хорошая мысль.
     Банни и Гавана переглянулись.  Гавана  беспомощно  пожал  плечами.  А
Горти ничем не мог помочь себе. У него на глаза  навернулись  слезы  и  он
сказал:
     - Ой.
     - Ой, малыш, не надо.
     - Эй! - рявкнул Гавана. - Держите его! Он теряет сознание!
     Лицо  Горти  внезапно  побледнело  и   исказилось   от   боли.   Зина
соскользнула со своего стула и обняла его за плечи.
     - Тебе плохо, дорогой? Твоя рука?
     Хватая воздух Горти затряс головой.
     - Джанки, - прошептал он, и застонал так, как если бы у него  сдавило
горло. Он  показал  замотанной  рукой  в  сторону  двери.  -  Грузовик,  -
прохрипел он. - В - Джанки - о, грузовике!
     Карлики посмотрели друг на друга, а затем Гавана спрыгнул  со  своего
стула и, подбежав к Солуму, ударил его кулаком по руке. Он  делал  быстрые
движения, показывая на выход, вращая воображаемый руль,  кивая  в  сторону
двери.
     Двигаясь с удивительной быстротой великан скользнул к двери и  исчез,
остальные последовали за ним. Солум был возле грузовика чуть ли не раньше,
чем карлики и Горти вышли на улицу. Он согнулся, как кошка,  проходя  мимо
кабины и бросая в нее быстрый взгляд, и в два прыжка был  возле  кузова  и
внутри.  Послышалось  пару  глухих  ударов  и  появился   Солум,   в   его
разноцветных руках болталась фигура оборванца. Бродяга брыкался, но  когда
яркий золотистый свет упал на Лицо Солума, он издал истошный вой,  который
должно быть было ясно слышно на четверть мили кругом. Солум уронил его  на
землю; он тяжело приземлился на спину  и  лежал  там  извиваясь  в  ужасе,
стараясь опять вдохнуть воздух в свои отбитые легкие.
     Гавана отбросил окурок сигары и набросился на распростертую  фигурку,
грубо обыскивая карманы. Он сказал кое-что непечатное,  а  затем  добавил:
"Смотрите - наши новые столовые ложки и четыре компактные пудры  и  губная
помада и - ты, маленький подлец", - зарычал он на человека, который не был
крупным, но был почти в три раза  больше  него.  Мужчина  вертелся,  чтобы
сбросить с себя Гавану; Солум немедленно нагнулся и прошелся большой рукой
по его лицу. Мужчина снова заорал и на этот раз ему  удалось  подняться  и
сбросить с себя Гавану; однако не для того, чтобы атаковать, а  для  того,
чтобы убежать, рыдая и путаясь в соплях от страха, от ужасного Солума.  Он
исчез в темноте с другой стороны дороги, Солум его преследовал.
     Горти подошел к кузову. Он сказал, смущаясь, Гаване:
     - Ты не поищешь мой пакет?
     - Тот старый бумажный пакет? Конечно.
     Гавана вскочил в кузов, появился минутой позже с пакетом и подал  его
Горти.
     Арманд разбил Джанки очень основательно, отломав голову  попрыгунчика
от остальной игрушки, и топтался по ней  пока  единственным,  что  удалось
спасти Горти, не осталось лицо. Но теперь разрушение было полным.
     - Ой, - сказал Горти. - Джанки. Он совершенно разбит.  -  Он  вытащил
две половинки страшного лица. Нос был разбит в грубый порошок  папье-маше,
а лицо треснуло на две части, большую и  маленькую.  В  каждой  был  глаз,
мерцающий. - Ой, - снова сказал Горти, пытаясь соединить их одной рукой.
     Гавана, занятый складыванием добычи, сказал через плечо:
     - Очень обидно, малыш. Он должно быть стал  коленом  на  него,  когда
перебирал наше барахло. -  Он  бросил  странный  набор  покупок  в  кабину
грузовика, пока Горти снова заворачивал Джанки. - Пошли обратно, наш заказ
сейчас будет готов.
     - А как же Солум? - спросил Горти.
     - Он подойдет.
     Внезапно Горти осознал, что глубокие глаза Зины смотрят на  него.  Он
чуть не заговорил с ней, не знал что