у по  диагонали проводе в
хлорвиниловой изоляции; рабочий стол, заваленный образцами монокристаллов,
кусками  серного  колчедана,   лазурита  и  агатовыми  шлифами;   цветы  в
облупившихся,  позеленевших горшках; столик с круглым водяным термостатом,
заваленный    старыми    батарейками,    разноцветными    сопротивлениями,
дозиметрическими  карандашами  и  позолоченными  стекляшками  гейгеровских
камер. Похоже было, что здесь никогда и ничего не выбрасывают.
     - Наш   шеф  -   известный  Плюшкин,   -   усмехнулся  наблюдательный
Сударевский,  но сразу же осекся и с деловым видом начал давать пояснения:
- Впрочем,  надо отдать ему справедливость, здесь есть на что взглянуть...
Вот этим глазурованным черепкам,  найденным в раскопе древнего буддийского
монастыря в  Средней Азии,  больше тысячи лет...  Экая  бездна времени!  А
глазурь-то сияет,  как новая!  И ничего ей не делается.  - Он взял с полки
склеенную  из   осколков   чашу   и,   полюбовавшись  перламутровой  игрой
голубоватой поливы,  бережно поставил обратно.  -  Секрет,  между  прочим,
утерян... Вас это не удивляет?
     - Что  именно?  -  спросил Люсин,  встав на  носки,  чтобы разглядеть
бронзовую золоченую статуэтку,  изображавшую пузатого демона  с  рогами  и
объятой пламенем головой.  Высунув острый язык  и  оскалив страшные клыки,
демон  плясал  на  буйволе,  который  неистово топтал  женщину с  длинными
волосами.
     - Ну  как  же?..  В  наш  атомный  век  -  и  вдруг  какие-то древние
секреты...
     - Нет,  меня  это  не  удивляет.  -  Люсин  неохотно отвел  взгляд от
грозного божества. - Люди действительно забыли многое из того, что знали и
умели раньше...  Мне  тоже  приходилось сталкиваться с  утерянными тайнами
мастерства. Что это за фигурка?
     - А  у  вас  чутье!   -  восхитился  Сударевский.  -  Сразу  углядели
квинтэссенцию...  Это жемчужина в коллекции шефа,  бог смерти Яма. Аркадий
Викторович был...  Он,  знаете  ли,  просто помешан на  Тибете,  Ганьчжур,
Даньчжур, Тантра...
     - Для меня это темный лес, - признался Люсин.
     - Для   меня  тоже...   Но   шеф  столько  рассказывал  о   тибетской
премудрости,  что поневоле кое-что запало в  голову.  Обратите внимание на
эту перевязь из черепов.  -  Он раздвинул стекло, чтобы Люсин смог получше
разглядеть статуэтку. - На змей, свисающих с шеи... Уродлив и одновременно
дьявольски прекрасен. А какие натуралистические подробности! - Сударевский
многозначительно подмигнул. - Наш всеобщий любимец.
     - Действительно,  великолепная  пластика  и  совершенно  изумительная
отливка.
     - Уверяю вас,  что  это  тоже  забытый секрет.  Даже по  выплавляемой
модели так тонко сейчас не  отлить...  Это тоже из Тибета или Монголии.  -
Сударевский указал на нефритовую гантельку. - <Ваджра> называется - символ
небесного огня...  Из  такого же молочно-зеленого нефрита вырезан саркофаг
Тимура.
     - Настоящий музей!
     - Я же говорю,  что шеф -  великий собиратель!  Бадахшанский лазурит,
непальская бирюза, образцы природного рубина из Бирмы...
     - Значит,  все  это  имеет непосредственное отношение к  его основной
теме?
     - Слышу глас Фомы Андреевича,  -  усмехнулся Сударевский.  -  Его это
тоже волнует...  Конечно,  далеко не все,  что находится в кабинете, имеет
непосредственное отношение к работе лаборатории координационной химии.  Но
разве  правомерен такой  утилитарный подход  к  профессии ученого,  к  его
личности?  Мы не знаем, как и когда приходит открытие, какие стимулы будят
творческую  мысль.   Вы   меня  понимаете?   Аркадий  Викторович  сложный,
исключительно  многогранный  человек.  Он  воспринимал  мир  во  всей  его
удивительной целостности. Ему чужда была поверка алгеброй гармонии, ибо он
не делал различий между ними.  Математику,  квантовые основы мироздания он
рассматривал с  позиции эстетики,  как  еще  одно  проявление стройности и
красоты.  В  обыденном мире такой человек просто не  смог бы работать.  Он
потому  и  занимался  кристаллохимией,  что  она  дополняла его  увлечения
историей и  биологией,  поэзией и музыкой,  живописью и архитектурой...  В
какой-то мере он был человеком ренессанса.
     - Фома Андреевич знал о таких увлечениях?  - с невинным видом спросил
Люсин.
     - Что?..  Ах,  Фома Андреевич! - Сударевский пренебрежительно скривил
губы.  - Поглядели бы вы на него, когда он разговаривает с Ковским! Вот уж
воистину дуб! Вы же его видели!
     - Не берусь судить,  -  покачал головой Люсин.  - Но у меня создалось
впечатление,  что  он  если  и  не  приветствует,  то,  по  крайней  мере,
снисходительно смотрит на  исторические изыскания Аркадия Викторовича.  Он
одобрительно отзывался о найденных им способах изменять цветность камней.
     - И   только-то?..   Эх,   товарищ  Люсин...   Простите,   как   ваше
имя-отчество?
     - Владимир Константинович.
     - Так   знайте  же,   Владимир  Константинович,   что  эти  кустарные
допотопные рецепты нужны были нам лишь для отвода глаз!
     - Не понял.
     - Я хочу сказать,  что  внедрение  в  практику  давным-давно  забытых
методов  не является для нас самоцелью.  Это скорее накипь,  нежели навар.
Ковский и заговорил-то о них лишь для того, чтобы его оставили в покое, не
мешали   работать.   Дубарю  что  надо?  Практическую  полезность.  Вот  и
пожалуйста,  получите. Притом учтите, что исторические, как вы назвали их,
изыскания  проводились  шефом  параллельно  с основной работой.  Не мешали
непосредственным занятиям координационной  кристаллохимией,  не  требовали
дополнительных ассигнований. Человек боролся лишь за свое видение мира, за
право исследователя идти собственным,  сугубо индивидуальным путем.  Я  не
говорю   уж,   что   делалось  это  ради  возвышенной  цели...  Вам  будет
небезынтересно узнать,  что Аркадий Викторович  всю  свою  жизнь  посвятил
одному.  Он искал коренную,  главную тайну кристаллов,  проявления которой
волновали  и  тревожили  человечество  тысячи  лет.   Со   стороны   могло
показаться, что шеф поразительно разбрасывается, хватает верхушки и вообще
без царя в голове... Но это не так. Я-то уж как-нибудь знаю. Просто он шел
к цели разными путями.  Отсюда его интерес к древним тибетским и индийским
сочинениям,  напечатанным  в  гималайских  монастырях  с   резных   досок,
египетским   папирусам,   алхимическим  рукописям,  таинственным  рецептам
Калиостро и Сен-Жермена.  Он,  как  говорится,  двигал  современную  науку
присущими ей методами,  не забывая притом,  что есть или,  возможно,  были
иные методы,  запутанные, чисто интуитивные, но, несмотря на то, ведущие к
цели более коротким путем...  Я допускаю, что мой рассказ может показаться
вам совершенно непонятным, даже диким, но...
     - Нет,  я вполне понимаю вас и считаю, что у Аркадия Викторовича были
все  основания идти  своей  дорогой.  -  Люсин  взял  со  стола  несколько
разноцветных кристаллов,  очень  похожих  на  те,  которые  показывал  ему
директор. - Гранаты?
     - Последние образцы,  - кивнул Сударевский. - Здесь мы достигли почти
невиданного совершенства.  Всего один  атом  примеси на  десять миллионов.
Недурственно?
     - Великолепно!  -  восхитился Люсин,  хотя и  не был в  курсе мировых
стандартов кристаллической чистоты. - Недурная проба пера. - Маскируя свою
неосведомленность,  он взял в руки зеленый гранат. - Интенсивная окраска и
никаких бесцветных поясков.
     - Проба пера?  -  удивился Сударевский.  - Рядовая наша продукция. Мы
гоним ее вот уже третий год.
     - В  самом деле?  -  Люсин смущенно потер лоб.  -  А  Фома  Андреевич
говорил...
     - Вы  только побольше слушайте Фому Андреевича.  Он  вам и  не  такое
наговорит! Человек абсолютно не в курсе, но зато вещает! Единственное, что
он умеет, - это вещать, изрекать истины.
     - Не слишком ли вы строги к нему?
     - Видите ли,  Владимир Константинович,  я действительно пристрастен к
нашему директору,  но едва ли могу осудить его слишком строго...  Но бог с
ним, поговорим лучше о более приятных вещах. Как там дела насчет пожаров?
     - Не знаю,  -  засмеялся Люсин.  -  Судя по мгле, все еще горит. - Он
бросил  зеленую  призму,  на  которой  была  аккуратно наклеена бумажка  с
номером, в общую кучу. - Красивый камешек.
     - Ничего,  -  кивнул Сударевский.  -  Это иттриевоалюминиевый гранат.
Введение  микродоз различных элементов позволяет получить богатейшую гамму
тонов -  от розовых или бледно-голубых до таких вот насыщенных зеленых. По
своим ювелирным качествам наши гранаты давно превзошли природные.
     - Насколько я понял, - осторожно заметил Люсин, - ювелирным качествам
у вас в институте особого значения не придают.
     - Знаю,  - кивнул Сударевский.  - Ветер дует оттуда.  - Он показал на
потолок.  - И напрасно!  Красота -  проявление  целесообразности.  Великий
Дирак,  получив  свое знаменитое уравнение для положительно и отрицательно
заряженного электрона, долго боялся ему поверить. И его можно было понять,
потому  что положительных электронов в природе просто не существовало.  Но
уравнение было настолько красиво,  что он все же решился его опубликовать,
а ровно через год в космических лучах обнаружили положительный позитрон...
Мы с Аркадием Викторовичем давно установили и  сотни  раз  проверили  одно
железное правило:  наиболее ценными физико-химическими свойствами обладают
как раз такие камни, которые отличаются особо притягательной красотой. Что
скажете?
     - Меня вы убедили. - Люсин ткнул себя пальцем в грудь.
     - Его,  - Сударевский опять показал на потолок, - убедить невозможно.
- Тем  хуже  для  него.  Лично мы  с  Аркадием Викторовичем убеждены,  что
красота  монокристалла,   его  ювелирные  качества  -  первейшие  критерии
полезности. Но бывают же на свете люди, невосприимчивые к красоте. Для них
она -  пустой звук.  Бесполезно спорить со слепым о  прелести Джоконды,  с
глухим - о Бетховене, с дальтоником - о сигналах светофора.
     - Дальтонику-то можно как раз объяснить,  -  пошутил Люсин,  - вверху
красный,  внизу  зеленый,  желтый посередке...  На  меня  ваше  объяснение
произвело большое впечатление.  Мысль о том,  что красота - это интуитивно
улавливаемая  гармония  мира,   поразительна.   Сожалею,  что  никогда  не
задумывался об этом.  - Он сложил из гранатовых призм причудливую башню. -
Где они найдут применение?
     - Прежде всего в квантовой электронике.
     - Это что - лазеры?
     - Не  только...  Квантовая электроника более широкое понятие.  Но ваш
вопрос понятен.  О рубиновых лазерах публика почему-то знает больше всего.
А  ведь  есть  еще  дазары -  усилители тьмы.  Они  работают не  только на
кристаллах, но и на окрашенных жидкостях или даже на газах.
     - За всем не уследишь, - виновато улыбнулся Люсин.
     - Естественно...  Наши  гранаты,  -  Сударевский  ловко  выхватил  из
основания башни  бледно-желтый кристалл,  и  она  обрушилась,  -  являются
магнитными  диэлектриками.   На  тончайшей  пластинке  такого  диэлектрика
площадью в какой-нибудь квадратный сантиметр можно записать миллион единиц
информации.  Представляете себе,  какая  емкость  памяти?  Компактная ЭВМ,
обладающая информационным запасом,  равным человеческому мозгу,  отныне уж
не фантастика... Так-то, мой дорогой. Вы смотрели <Солярис>?
     - Смотрел, - улыбнулся Люсин. - У нас в клубе, в Горловом тупике.
     - Ну и как?
     - Здорово, но книга лучше.
     - О,  вы  читали  Лема?..  Впрочем,  чему  я  удивляюсь,  конечно же,
читали...  Одним словом, будьте уверены, что мыслящий океан создать можно.
Только получится он  не жидким,  а  кристаллическим.  Один квадратный метр
железоиттриевого граната способен вместить всю  память  вашего мозга,  все
его десять миллиардов бит.
     - Ваши  рассказы чрезвычайно интересны.  -  Люсин  отошел от  стола и
присел  перед  стоявшим  в   самом  дальнем  углу  сейфом.   -   Вы  столь
непринужденно  и  увлекательно  ввели  меня  в  сферу  работ  лаборатории,
интересов и  поисков вашего руководителя...  Без вас мне пришлось бы очень
туго в такой сложной и незнакомой мне области,  как кристаллография. Очень
и  очень  вам  благодарен...   Готов  держать  пари,  что  здесь  хранится
какая-нибудь платино-платинородиевая термопара и бутыль спиритуса!
     - Хотите  осмотреть?   -  мгновенно  понял  его  проницательный  Марк
Модестович и  вынул из брючного кармашка никелированный ключ.  -  Сделайте
одолжение.
     - Это Аркадия Викторовича?
     - Мой... Здесь мы храним лишь документацию с грифом и ценности особой
отчетности. Сейчас, насколько мне известно, сейф пуст.
     - У кого еще есть ключи?  -  осведомился Люсин, отпирая пощелкивающий
при каждом обороте замок. - Кроме Ковского?
     - Ключ изготовлен в  количестве трех нумерованных экземпляров.  Номер
третий хранится в дирекции.  -  Сударевский чеканил слова,  как на военном
докладе. Даже тембр голоса и то изменился. Если только что Марк Модестович
говорил взволнованно и увлеченно,  то теперь он держался сугубо официально
и сдержанно. - Какие еще будут вопросы?
     - Думаете,  я все наперед знаю?  -  Люсин бросил мимолетный взгляд на
пустые полки и закрыл дверцу. - Вопросы обычно возникают в ходе беседы.
     От него,  естественно, не укрылась перемена в поведении Сударевского.
Она  показалась ему  несколько нарочитой,  неоправданной всем  течением их
действительно очень интересной для него беседы.  Обратил он внимание и  на
то,  что Марк Модестович поминает своего шефа как в прошедшем времени, так
и в настоящем,  словно бы уже уверился в чем-то определенном,  но время от
времени  спохватывается  по   соображениям  этического  порядка.   И   эта
скороговорная  поправка  <он  был>  на  <он  есть>  тоже  казалась  скорее
обдуманной, нежели непроизвольной.
     - Фома Андреевич сказал,  что  пока замещать Ковского будете вы...  -
Люсин  почти  сгладил вопросительную интонацию,  и  его  слова  прозвучали
скорее как утверждение.  Но оно было лишено эмоциональной окраски,  словно
затрагивало  самые  скучные  материи  и  вообще  высказано  случайно,  для
заполнения возникшей в разговоре паузы.
     - Разве?  -  помедлив несколько,  спросил  Сударевский и,  с  видимым
напряжением подыскивая подходящие слова,  пояснил:  -  Он сделал мне такое
предложение... верно... Но я отказался.
     - Стоило ли? Кому же, как не вам?
     - Так говорил и Фома Андреевич,  но я не мог пойти на такое, пока еще
не все... ясно.
     - Понимаю  вас.   -   Люсин  сочувственно  закивал.  -  Очень  хорошо
понимаю...  Извините,  что  затронул столь щекотливую тему...  Просто Фома
Андреевич отрекомендовал вас как нового завлаба,  и  я  подумал,  что дело
решенное... Тем более, вы тогда ничего не сказали... Не хотели препираться
с  начальством при  посторонних?..  Да,  Марк  Модестович,  жизнь зачастую
ставит  перед  нами  сложные проблемы.  Такие  щепетильные люди,  как  вы,
ощущают это со всей остротой. Очень и очень вас понимаю.
     - К чему это?  - отчужденно нахмурился Сударевский. - Я действительно
отклонил,   разумеется,  в  приличной  форме,  несвоевременное,  а  потому
совершенно  бестактное  в  данной  ситуации  предложение  директора...  И,
разумеется,  не  нашел  нужным повторить свой  отказ в  вашем присутствии.
Зачем, простите, лишний раз дразнить гусей? Давайте поэтому переменим тему
разговора, она мне неприятна...
     - Конечно, конечно, - поспешил согласиться Люсин. - Простите меня.
     <В этом все дело,  - подумал он.  - Внутренняя борьба!  Он порядочный
человек и желает благополучного завершения всего дела и,  уж  конечно,  не
накликает  на  своего  шефа  беду.  Он  боится,  что о нем станут говорить
другие,  и гонит прочь соблазнительные картины,  даже думать не желает  об
открывающихся перед ним возможностях.  Это с одной стороны... А с другой -
подсознание-то работает.  Да и вообще мозг человека не знает стыда.  Мысль
приходит,  прогнать ее не так-то легко, а тут возникают трудности, и чисто
сиюминутного порядка:  не проморгать бы,  не отрезать  дороги  обратно.  С
Ковским  еще неизвестно,  как дело обернется,  а с Фомой ему жить да жить.
Отсюда и напряженность эта,  демонстративность,  игра.  Он не меня убедить
хочет  - себя.  Вот какая штука.  Если он еще и не принял предложение Фомы
Андреевича,  то,  надо думать, примет вскоре. И положа руку на сердце: кто
кинет в него камень?  Но почему Фома так торопится,  ему-то зачем спешить?
Рад,  что  случай  помог  отделаться  от  непокорного  сотрудника?  Спешит
посадить  на еще не остывший стул другого,  кто будет обязан ему лично,  а
потому послушен?  Видимо,  так...  И его тоже трудно осудить строго. Жизнь
есть жизнь,  она вперед движется,  а Ковский был, видимо, трудным орешком.
Был. Вот и я тоже говорю <был>...
     - Расскажите мне  о  вашем шефе,  Марк  Модестович,  -  тихо попросил
Люсин.
     - Что же вам рассказать о нем?  Человек как человек, кому хорош, кому
плох,  со своими странностями и  слабостями,  а  в  общем,  очень добрый и
честный.
     - Как к нему в институте относились?
     - Смотря кто... По-разному...
     - Это универсальный ответ.  Он одинаково подходит ко всем. Думаю, что
и к вам тоже.
     - Возможно.  Но мне трудно говорить в общих расплывчатых выражениях о
совершенно конкретном человеке, которого люблю и, думаю, хорошо знаю.
     - Конечно, трудно. Охарактеризовать человека всегда трудно.
     - Смотря  для  кого.  Например,  для  мужа  нашей  Марьи,  секретарши
директорской,  это плевое дело.  Вот уж кто ярлыки клеить умел!  Он у  нас
раньше в кадрах сидел.  Теперь,  слава всевышнему, на пенсии. Говорят, все
еще бодрствует. На соседей по лестничной площадке доносы строчит.
     - Это по какой же причине?
     - Квалификацию  терять  не   хочет.   Тем  более,   что  там  комната
освободилась или что-то  в  этом роде.  Надо же возможных конкурентов хоть
грязью облить!  Зятя своего,  моряка,  он  вытеснил,  а  других перспектив
расширить жилплощадь не предвидится.
     - Бывает и  такое...  А  скажите,  Марк Модестович,  враги у Ковского
есть?
     - Враги есть у каждого.
     - Это я понимаю.  На то человек и создан, чтобы в поте лица есть хлеб
свой.  Враги  есть  у  каждого,  равно  как  и  друзья.  Но  вы  подумайте
хорошенько,   не   могли  бы   вы   назвать  мне  лиц,   которые  были  бы
заинтересованы,   скажем  так,   в  устранении  Аркадия  Викторовича?   Из
института, разумеется.
     - Имя им - легион.
     - Любопытно будет узнать.
     - Пожалуйста!  -  Сударевский сделал  вид,  что  с  трудом  одолевает
зевоту. - Прежде всего наш милый директор.
     - Так... - Люсин недоверчиво покачал головой. - Кто же еще?
     - Ученый секретарь Дербонос, доктор наук Хамиотиш, завсектором Ягель,
старший научный сотрудник Дузе... Достаточно? Или нужно еще? - Сударевский
с  вызовом взглянул на Люсина и,  взяв себе стул,  демонстративно уселся в
другом конце комнаты, у окна. - Кстати, если вы спросите о том же Дузе или
Хамиотише, они назовут вам меня.
     - Буду  иметь  это  в  виду.  -  Люсин улыбнулся,  как  бы  приглашая
Сударевского обратить  все  в  шутку.  -  Как  работник розыска  я  обязан
потребовать от  вас подробной характеристики названных вами лиц.  Начнем с
гражданина Сударевского.  -  Он улыбнулся еще шире.  -  Ему-то чем помешал
Аркадий Викторович?
     - Об этом вы лучше спросите Хамиотиша.
     - А может, Дузе?
     - Или Дузе.
     - Нет, - отмахнулся Люсин, - не стану и спрашивать.
     - Почему же? Не интересно разве?
     - Просто я  знаю ответ наперед.  Скажут,  что Сударевский хотел стать
завлабом.
     - А что, разве недостаточно веская причина?
     - Боюсь,  что  так,  Марк Модестович.  То  же  я  могу сказать и  про
конфликт с директором.
     - И  про  беспринципного  наглеца  Хамиотиша?   -   Сударевский  тоже
улыбался.
     - И  про  него,  хотя  слышу о  нем  впервые в  жизни,  и  про  Дузе,
который...
     - Это женщина.
     - Тем паче.