Он  вышел из-за  стола и,  подойдя к  ней  сзади,  осторожно коснулся
обтянутых тонкой сухой кожей пальцев, лежащих на острых ее плечах.
     - Мы непременно найдем нашего Аркадия Викторовича, - проникновенно, с
неподдельной убежденностью и теплотой пообещал он.
     И  обещание  это  вместе  с  участливым,  дружелюбным  прикосновением
вызвали в женщине гипнотические перемены.
     Она  подняла на  него  молящие,  переполненные слезами глаза и  вдруг
улыбнулась.
     - Я вам верю!  -  Она храбро проглотила подступившую к горлу горечь и
насухо вытерла веки.  Потом  раскрыла сумочку,  нашла пудреницу и  привела
себя в порядок.  Даже губы подкрасила сиреневой помадой,  в тон лиловатому
отливу волос.  -  Как вы думаете, он еще жив? - чужим, непослушным голосом
спросила она и защелкнула никелированный замок сумки.
     Люсин хотел   улыбнуться  ей,  успокоить  снисходительным  жестом  и,
укоризненно покачав головой,  сказать:  <Ну что за вопрос  такой  нелепый?
Конечно,  жив!  Как же иначе?> Но ничего не получилось.  Он опустил руки и
молча стоял над ней, не подвластный первоначальному движению души. Было ли
то интуицией, непостоянной и капризной, в которую сам он то верил, то нет?
Или же предчувствием  внезапным,  которое  вдруг  тоскливо  и  ненавязчиво
вкралось к нему в мозг,  сжало едва ощутимо сердце?  Люсин ничего не знал.
Совершенно ничего! Разрозненные слова <запертый на крючок кабинет>, <следы
борьбы>  и  <похищен только старый ковер> не могли сложиться в законченную
картину.  Даже наметки еще не было никакой,  потому что женщина не  успела
ничего ему рассказать.  Но утешить ее он не мог. И не потому, что не хотел
обмануть.  В таких случаях обмануть  легко,  в  таких  случаях  обманывать
можно.  Да если бы Люсин наверняка знал, что нету в живых ее брата Аркадия
Викторовича,  то и тогда он,  возможно,  нашел бы подходящие случаю  слова
утешения.  Но он ничего не знал,  а успокоительных слов,  тем не менее, не
находилось.  Нечто большее,  чем знание,  пришло в ту минуту к  нему.  Вот
только   не   помнил  он,  как  зовется  эта  смутная  тоскливая  тяжесть:
предчувствием, интуицией или еще как? Оттого и слов нужных не находил, что
не  мог  сосредоточиться.  Вглядывался  в сумеречное зеркало,  вдумывался,
искал причину странного своего состояния.  На миг  подумалось,  что  прав,
конечно  же,  Юрка,  и  это солнце повелевает всем человеческим естеством.
Что-то там изменилось внезапно в расплавленных недрах, какие-то корпускулы
и лучи ворвались в атмосферу, взбаламутили кровь, и вот пожалуйста, налицо
престранное состояние, когда человек теряет всякую власть над собой.
     - Что с вами?  -  прошептала Ковская.  -  На вас лица нет! Умоляю! Не
скрывайте от меня! Где Аркаша?
     - Ничего я не знаю,  Людмила Викторовна. - Люсин поморщился и замотал
головой.  -  Спазм, видимо... Уже прошел... А о брате вашем ничегошеньки я
не  знаю.  Час  назад  о  нем  впервые услышал,  когда с  заявлением вашим
знакомился.  Вот  так!  Лучше расскажите мне,  как все было,  а  там видно
будет, там что-нибудь сообразим.
     - Да   что   же   рассказывать?   -   Она   сделалась   суетливой   и
раздражительной.   -  Я  все  написала...  Сама  ничего  понять  не  могу,
недоумеваю! Места себе не нахожу!
     - Ладно.  -  Люсин уселся за стол и посвободнее вытянул ноги. - Тогда
я, чтоб помочь, несколько вопросов задам. Позволите?
     - Ради бога! Сделайте одолжение!
     - Начнем с азов. Какая у вас семья?
     - То есть как это -  какая?..  Хорошая! Интеллигентная, одним словом,
семья.
     - Боюсь,  что  мы  друг друга не  поняли.  -  Люсин уже непринужденно
улыбался.  - Меня интересуют остальные члены вашей с Аркадием Викторовичем
семьи.
     - Мы одни на всем белом свете.
     - Вот как? И давно?
     - С тех пор, как Аркашенька овдовел.
     - Точнее, пожалуйста. Кто была его жена? Как они жили?
     - Его жена,  Маргарита Васильевна Званцева,  была актрисой,  певицей,
так  сказать,  работала от  Москонцерта.  Она  погибла пять  лет  назад  в
воздушной катастрофе,  когда летела на гастроли...  Но я не понимаю, какое
все это имеет отношение к конкретному случаю?
     - Очень прямое,  -  терпеливо объяснил Люсин.  -  Согласитесь,  милая
Людмила  Викторовна,  что  мне  необходимо ясно  представить себе  мир,  в
котором жил ваш брат,  круг его интересов, состояние, так сказать, духа. В
противном случае мы не сдвинемся с места.  Разве можно разыскать человека,
о котором ровно ничего не известно? Вот вы сказали мне, что он вдовец, и я
знаю теперь, что его не нужно искать у жены, ибо таковой, к сожалению, уже
нет... Напрашивается другой вопрос: дама сердца?..
     - Исключено, - категорически отрезала Ковская.
     - Видите ли, Людмила Викторовна, я нарочито утрирую вопросы, чтобы вы
поняли круг интересующих меня проблем.  Даму сердца я  взял,  так сказать,
лишь для примера и готов согласиться с вами,  что это исключено. То есть я
готов  просто  поверить  вам  на  слово,  потому  как  ничего  об  Аркадии
Викторовиче не  знаю.  С  первого  взгляда  мой  вопрос  вроде  бы  вполне
закономерен.  Не так ли?  Отчего, спрашивается, не старому, - он покосился
на собеседницу,  -  можно сказать,  даже сравнительно молодому вдовцу и не
заиметь,  одним словом,  симпатию,  приятельницу...  Но  раз вы говорите -
исключено, - быстро добавил Люсин, - значит, исключено.
     - Да,  исключено.  После трагической гибели Риточки женщины перестали
интересовать Аркадия Викторовича. Он живет исключительно ради науки.
     - Вот и  прекрасно.  В  свой черед дойдет дело и  до науки.  -  Люсин
лихорадочно подыскивал формулировку очередного вопроса.
     Слова <трагическая гибель Риточки> не  обманули его  насчет истинного
отношения  Ковской  к  покойной  актрисе  Званцевой.   Усмешка,   с  какой
произнесла она, <так сказать, певица>, говорила о многом.
     - Видимо,  ваш брат не только любил жену,  но и гордился ею? - Вопрос
его прозвучал как утверждение.
     - Да,  он любил ее,  -  нахмурилась Ковская.  -  Но гордился ли? Чем,
собственно?
     - Ну  как  же?  -  Люсин  искусно  разыграл изумление.  -  Знаменитая
актриса. Слава. Цветы...
     - Знаменитая? Вы хотите сказать, что знали актрису Званцеву?
     - Ну,  я  лично  далек  от  театра,  вообще не  являюсь театралом,  и
поэтому... - Он замялся. - Одним словом, я не показатель.
     - Зато я театралка, но о том, что в мире существует Риточка Званцева,
узнала  лишь  накануне  их  скоропалительной  свадьбы.  Нет,  я  прекрасно
относилась к ней  и  должна  сказать,  что  она  была  неплохим  человеком
по-своему. Иное дело, кто кем должен был гордиться. По-моему, она Аркадием
Викторовичем,  а не он ею.  Я не говорю  о  том,  что  Аркадий  гениальный
ученый,  яркий,  интересный  человек.  Это и так известно...  У Аркашеньки
золотое сердце - вот что главное!  Риточку я как раз очень любила,  но ему
была нужна не такая жена. Нет.
     - Конечно,  конечно!  -  поспешил  согласиться Люсин,  поскольку  эта
сторона жизни пропавшего доктора химических наук стала ему ясна. На всякий
случай он задал еще один вопрос,  хотя не сомневался в  ответе:  -  А  вы,
Людмила Викторовна, давно, простите, овдовели?
     - Я вообще не была замужем, - холодно ответила она.
     - Вот как?!  -  Его изумление получилось явно преувеличенным.  Он сам
почувствовал всю его фальшь и потому торопливо продолжал:  -  Наверное, вы
целиком посвятили себя брату?
     - Да. - Она тихо кивнула.
     - Аркадий Викторович, конечно, сильно переживал потерю жены?
     - Он был просто безутешен.
     - С тех пор он живет только своими научными интересами?
     - Да, - подтвердила она. - Так оно и есть.
     - С кем дружит ваш брат?
     - К нему приходит много людей.  Самых разных. Его буквально разрывают
на куски.  Всем он нужен!  А  он,  святая душа,  готов отдать себя первому
встречному.
     - Щедрость  таланта!  -  Люсин  вовремя  припомнил читанный  на  днях
газетный заголовок.
     - Вы очень правильно сказали.  Именно щедрость таланта! Он всем готов
помочь,   объяснить,  постоянно  за  кого-то  переписывает  диссертации...
Буквально в любом номере научного журнала <Кристаллография> можно отыскать
статью,  которая кончается благодарственными словами в  его адрес.  Знаете
эти академические обороты:  благодарим за дискуссию,  за ценные советы, за
помощь в работе.
     Люсин на всякий случай кивнул.  В  последнее время он всерьез занялся
примыкающими к криминалистике узкими областями химии и дал себе слово, что
завтра  же  пойдет  в  библиотеку и  пролистает <Кристаллографию> за  весь
прошедший год.
     - Так вот,  -  продолжала Людмила Викторовна,  - за этими обтекаемыми
фразами скрывается только одно: <Спасибо тебе, дорогой Аркадий Викторович,
что ты объяснил мне, дураку, результаты моей работы>.
     - Не слишком ли сильно сказано,  дорогая Людмила Викторовна? - Он еле
сдержал улыбку.
     - Увы,  это так. Только один человек среди всего этого сонма химиков,
физиков,  кристаллографов и геологов по-настоящему достоин дружбы Аркадия.
Это  Марк  Модестович Сударевский,  между  прочим его  ученик и  преданный
сотрудник. Для нас он как родной, как член семьи... Недавно он женился. Не
очень удачно,  мне кажется.  Так, современная пустышка. Миленькая, правда,
но вкус...  Эта ярчайшая помада, эти зеленые ресницы, словно у нее трахома
или золотуха...  Я  уж  не говорю о  мини-мини!  Обратите внимание,  когда
будете  идти  по  улице,   на  лепесточки  из  замши  вокруг  пояска!  Вот
современная мода.  Или,  может быть,  вам нравятся такие юбки? О, мужчинам
они должны нравиться!
     - Я не принадлежу к числу таких мужчин, - поспешил заверить ее Люсин,
хотя нередко и обращал на мини-мини взор благосклонный и заинтересованный.
     - Да... Так о чем это я?
     - О молодой жене Сударевского.
     - А  что же  о  ней сказать?  -  Она снисходительно улыбнулась.  -  К
Аркадию Викторовичу и  ко мне она относится с уважением,  почтительно.  Не
удивительно: Марик для нас - это почти сын. Воображаю, как он взволнуется,
когда  узнает...  -  Она  часто  заморгала и  поднесла скомканный платок к
глазам.
     - Не  надо,   Людмила  Викторовна,  -  просительно  сказал  Люсин.  -
Успокойтесь. У нас с вами каждая минута теперь на счету.
     - Да-да! Это верно... Каждая минута! Мы должны спешить!
     - Вот видите...
     - Так спрашивайте же меня, спрашивайте! Я вам на все отвечу.
     - Вы  говорили,  что  Аркадия Викторовича окружал целый  сонм  ученых
самых разных специальностей...
     - Да,  это верно,  самых разных... И биологи к нему ходят, и врачи, и
археологи, и историки... Он даже с писателями дружит. Вы, конечно, слышали
о научном фантасте Рогове?
     - Радий Рогов? - обрадовался Люсин знакомому имени. - Как же, как же,
читал...
     - Тогда вы,  быть может,  знаете и  книгу его <Огненное вино Венеры>?
Сюжет ее подсказал Аркаша, - сказала она с гордостью.
     - Широкие же интересы у  Аркадия Викторовича,  -  уважительно заметил
Люсин. - Очень широкие...
     Мысленно он  уже был готов к  тому,  что дело ему досталось трудное и
очень не простое,  да, очень не простое. Поэтому он не спешил, исподволь и
очень  постепенно  подводил  Людмилу  Викторовну  к  самой  сути,  к  тому
непостижимому пока моменту,  когда доктор химических наук исчез из  своего
запертого на крючок кабинета.
     Надо ли  говорить о  том,  что Люсин даже не пытался связать странное
это  происшествие с  каким-нибудь  необычным физико-химическим опытом или,
тем  паче,   с  какой-то  сверхъестественной  дематериализацией.   Старший
инспектор крепко стоял на  почве реальности.  Он  знал,  что любая загадка
разрешится,   стоит  лишь  найти  заинтересованных  лиц.   Обширные  связи
Ковского,  свидетельствующие о  его,  как принято говорить в  ученом мире,
коммуникабельности и незаурядной эрудиции, не настораживали Люсина, хотя и
был  он  озабочен перспективой отсеять  из  множества причастных к  химику
людей тех,  которые были или могли быть прямо либо косвенно заинтересованы
в   его  исчезновении.   Под  таинственным,   намекающим  даже  на   некую
трансцендентальность словом  <исчезновение> скрывались  вполне  конкретные
юридические понятия:  похищение, убийство. Люсин знал это с самого начала,
но,  дабы не волновать и без того взволнованную сестру ученого,  молчаливо
мирился с  ее  диагнозом.  Пусть  пока  будет  исчезновение.  Но  ничто не
возникает из ничего и  не исчезает без следа в  этом мире.  След будет,  в
этом Люсин не сомневался.  Он-то и  приведет к  тем самым заинтересованным
лицам. Не надо лишь уповать на то, что путь по следу будет короток и прям.
Люсин не  питал на сей счет никаких иллюзий.  В  личной жизни они были ему
свойственны,  тут  уж  никуда  не  денешься,  потому  как  долгие плавания
развивают мечтательность, но в розыскной практике им, конечно, нет места.
     - Простите,  товарищ Люсин,  -  спросила вдруг Ковская,  -  как  ваше
имя-отчество?
     - Владимир  Константинович.   -   Люсин  привстал:  -  Мне,  конечно,
следовало представиться с самого начала.
     - Ничего. Неважно... О чем вы задумались, Владимир Константинович?
     - О  нашем с вами деле.  -  Он наклонился к ней и тихо сказал:  -  До
захода солнца осталось совсем немного.  Если верить календарю,  уже  через
час и  восемь минут станет темно.  Не будем же терять время и поедем к вам
на дачу.
     Она  засуетилась,  перекладывая платочек и  сумку  из  одной  руки  в
другую.
     - Конечно же, надо ехать... Мы поедем! - И вдруг опомнилась: - А ведь
засветло нам все равно не успеть! До Жаворонков только на одной электричке
минут сорок,  а там еще пешком через поле и по просеке...  Сколько времени
упущено!
     - Ничего, Людмила Викторовна, не волнуйтесь. Вот уже час, - он глянул
на свой <Полет> с автоматическим подзаводом,  - как у вас на даче работает
наша оперативная группа. Я думаю, они успели обследовать участок и все нам
с вами расскажут. А дом мы вместе осмотрим.
     - Очень хорошо, - согласилась она. - У нас на даче хорошее освещение.
     - У нас тоже, - улыбнулся Люсин. - Я сейчас вызову машину.
     Он  подвинул к  себе зеленый внутренний телефон и,  набрав две цифры,
вызвал гараж.


     Глава третья

     ТОПИЧЕСКОЕ ОЗЕРО

     Стекольщик с Витьком успокоили нервы хорошим уловом.  Удочек они,  по
понятным причинам,  с собой не захватили,  но это не помешало им обчистить
чужие верши.
     Утро четверга застало их далеко от Жаворонков, аж за Павлово-Посадом,
- на  торфопредприятии имени Р.  Э.  Классона.  Еще не рассвело,  когда на
Топическом озере они избавились от опасной ноши и,  дав крюка,  заехали со
стороны  бетонки  на  Заозерный участок.  Стекольщик хорошо  знал  здешние
глухие места.  Лет  пятнадцать назад  по  выходе из  колонии он  устроился
разнорабочим в  мехмастерские при  местной  электростанции,  но  долго  не
задержался и подался в трактористы на Голый остров. За пять месяцев сезона
торфодобычи он до тонкости изучил окрестные болота,  суходолы, ольшаники и
островные леса.  Ставил верши в озерцах и выработанных карьерах, бил птицу
в камышах,  однажды даже лосиху подстрелил. Славное было лето, добычливое!
Молока в поселке хоть залейся,  кругом ягоды: гонобобель, клюква, черника;
грибы -  косой косить можно.  Стекольщик не раз с  удовольствием вспоминал
потом  эту  сказочную  пору  своей  жизни.  Мечтал  даже  возвратиться под
старость в заповедные торфяные края.
     А вчера,  на даче у Ковских, он сразу же, как только в поисках выхода
заметался,  про Топическое подумал. Лучшего места и сыскать нельзя. Вокруг
холодного  глубоченного  озера   непролазный  ольшаник,   частый  сосновый
сухостой.  Моховые кочки сами под ногами ходят,  красная болотная жижа при
каждом шаге чавкает,  холодными фонтанчиками вверх брызжет.  Тень, сумрак.
Комарь„ столбом вьется.  Средь бела дня поедом жрут. Непривычному человеку
туда лучше не  соваться.  Исцарапается весь об острые сухие сучки,  осокой
изрежется,  в  паутине вываляется,  а  до места так и  не дойдет.  Устанет
прыгать с кочки на кочку,  хватаясь за чахлые березки.  Хорошо еще, если в
окно не угодит,  в сплошь затянутую ряской чарусу.  Стекольщик знал тайный
подход к самому озеру. Не беда, что метров триста придется пройти пешком с
тяжелым грузом. Зато вс„ шито-крыто. Никто и следа не сыщет.
     Так оно и вышло,  как он предполагал.  Благополучно миновав все посты
ГАИ,  они  съехали с  Кольцевой на  Владимирское шоссе  и  после  Кузнецов
свернули налево,  на  Электрогорск.  Машине дальше было  бы  не  проехать.
Только на  дрезине или  в  вагончике местной узкоколейки.  Но  у  них  был
мотоциклет,  и Стекольщик, поменявшись с Витьком местами, сам повел его по
узким, петляющим тропкам через ельники и гладкие, как аэродром, коричневые
поля фрезерного торфа.  В  предутреннем молочном тумане легко было сломать
себе  шею.   Но  Стекольщик  вел  мотоцикл  медленно,   осторожно;   часто
останавливался  и,  напрягая  зрение,  вглядывался  в  темнеющие  на  пути
бесформенные массы.  Что  это:  дощатая тригонометрическая вышка или  стог
сена?  А  может,  караван фрезерной крошки?  Иди  гадай.  Порой Фрол  даже
по-собачьи принюхивался.  Но  в  холодном,  промозглом тумане  трудно было
отличить ароматный сенной дух от сладкого запашка торфяного битума. Только
перегар солярки ясно чувствовался на  полях.  Стучали моторы,  приглушенно
лязгали гусеничные траки,  мутно-красными маслянистыми пятнами расплывался
свет далеких фар. Это ж такая удача, что фрезерование и ворошение торфяной
крошки  идут  круглые  сутки!   Тем   меньше  внимания  привлечет  стрекот
мотоцикла. Воистину неплохая идея пришла Стекольщику в голову.
     В  Заозерном уже  вовсю  заливались петухи  и  мычали  коровы,  когда
Стекольщик с Витьком спрятали мотоциклет в мокрых зарослях черной ольхи и,
ломая  с  оглушительным треском сухие  сосновые ветки,  осыпающиеся душной
пылью  лишайников и  коры,  потащили  закатанный в  ковер  труп  к  озеру.
Стекольщик,  понятно,  шел  впереди.  Чертыхался,  что  Вит„к нисколько не
помогает ему и он тащит его,  как на буксире.  Вит„к отмалчивался,  только
сопел  и  дышал  шумно,  шатаясь от  натуги,  теряя равновесие на  ходящем
ходуном  моховом  одеяле.  Лишь  у  самой  воды,  когда  кончился  наконец
проклятый лес и пошла высокая,  по пояс,  режущая осока,  они остановились
перевести дух.  Красные,  потные,  в  черных потеках грязи  лица  их  были
безжалостно искусаны комарьем. Чесались руки и ноги. Веки заплыли, как при
жесточайшем ячмене.
     Дальше начиналась вонючая грязь.  Чтобы  подойти к  урезу воды,  надо
было рубить деревья и гатить дорогу.
     Они растерянно переглянулись.
     - А  ковер этот,  несмотря что  старый,  -  сказал внезапно Вит„к,  -
рублей триста стоит, а то и все пятьсот.
     - Башки твоей дурацкой он стоит, вот что! - оборвал его Стекольщик и,
коротко выругавшись, зыркнул по сторонам.
     В  серой  редеющей мгле  углядел он  метрах в  тридцати вдоль  берега
исполинскую сосну,  потонувшую в  озере могучей вершиной.  По  ее  стволу,
наклонно уходящему в  воду,  можно  было  рискнуть приблизиться к  озерной
глубочине. Недаром звалась эта котловина, залитая холодной даже в июльский
зной водой. Топическим озером.
     - А как же мы притопим его?  -  спросил Вит„к. - Всплывет ведь. Мешок
каменьев нешто с насыпи приволочь?  -  Он задумчиво расчесывал вспухший от
укусов лоб.
     - Не боись.  -  Стекольщик лихо высморкался двумя пальцами.  - Черная
грязь сама засосет. Давай-ка к той сосне.
     Они подняли скатку и,  шелестя осокой,  потащились к упавшему дереву,
разбухшему и  скользкому от  воды.  Осторожно уложив ношу  на  ствол,  они
взобрались на  него сами и,  став друг к  другу лицом,  подняли скатку.  В
полусогнутом положении,  крохотными шажками - Стекольщик пробирался спиной
вперед -  шли  они  по  сучковатому осклизл