ирянам искренностью.

Я только пожал плечами.

На  другой  день  туда  отправился Грог. Я, естественно, рассказал ему о
том  курьезном  приеме,  который  был  оказан  мне  накануне, и высказал
предположение,  что  темиряне  верят  в наличие некоего шестого чувства,
аналогичного  знаменитому  "пси-излучению",  над природой которого у нас
на  Земле бились уже целое столетье, и притом безрезультатно. Грог сразу
же  возразил,  что это поверхностная аналогия, потому что внечувственная
передача  информации,  практикуемая  на  базе (он упорно не говорил - на
Земле)  несколькими  произвольно  подобранными парами экспериментаторов,
не  подчиняется законам распространения электромагнитных колебаний, хотя
и  экранируется  металлом;  здесь  же  предполагаемое  излучение  должно
зависеть  от  расстояния  до  его  источника,  чем  и объясняется боязнь
темирян  "замерзнуть"  вдали от своего семейства. Высказав все это. Грог
тут  же  подчеркнул со всей своей щенячьей безапелляционностью, что ни в
какое пси-поле - ни на базе, ни здесь - он не верит. С тем он и ушел.

А  вернулся  он  с  довольно изящной и вполне продуманной гипотезой. Для
него  самого  она, разумеется, уже была аксиомой. Реальное существование
пси-излучения  он  по-прежнему отрицал. Но сами темиряне в это излучение
верили,  и  теперь  Грог  пытался нам доказать, что эта вера есть не что
иное,  как...  религия.  Правда, религия эта не имела конкретного бога -
эдакого  старичка-громовержца;  темиряне верили в некую магическую силу,
сконцентрированную  в  их  собственном  мозгу.  Таким образом, богом для
каждого   из   них   являлся  собственный  разум  -  богом  невидимым  и
неслышанным, но разве не было незримого бога у древних иудеев?

Именно   эта   религия,  считал  Грог,  и  явилась  тем  психологическим
стимулом,  который помог темирянам выжить. Кроме того, он заметил, что у
них   не   существует   ни  законов,  ни  морали,  во  всяком  случае  -
фиксированных.  Грог  даже  спросил Ксеркса, почему же никто не пытается
захватить если не власть, то хотя бы побольше еды, применив право сильного?

Ксеркс  долго  пытался  понять,  что  значит "власть"; так и не понял. В
отношении  же  распределения  довольно  скудных запасов еды он ответил с
присущей им всем простотой, граничащей с наивностью:

-  Никто  не  совершит бесчестного или несправедливого дела - ведь тогда
все кругом станут думать о нем плохо, и он замерзнет.

- Только оттого, что кто-то его невзлюбит?

Ирония Грога в этом вопросе была Ксерксу явно непонятна.

-  Разумеется,  -  ответил  он  сдержанно.  - Невозможно жить, когда все
кругом  перестали  тебя любить. Это все равно что... дышать там, где нет
воздуха.

-  Хм,  -  сказал  Грог.  - Тогда остается самому себя согревать, как вы
любите выражаться.

-  Согреть  самого  себя  нельзя, - покачал головой Ксеркс, - это так же
нелепо, как любить самого себя. Согревают только другого.

Божество  темирян оказывалось воплощением взаимопомощи. Оно удваивало их
силы,  оно  помогало справляться с болезнями, переносить голод и морозы.
Если бы на этом его функции кончались, то с ним можно было бы примириться.

Но  божество было двуликим, оно постоянно держало темирян в страхе перед
загадочным  "замерзанием"  и ограничивало жизненное пространство каждого
семейства  крошечным  пятачком своего поля и своей пещеры; оно исключало
всякие  контакты  между  отдаленными группами темирян, препятствуя таким
образом  развитию  общественной  жизни,  и наконец оно лишь поддерживало
аборигенов  на  каком-то  уровне цивилизации, но не позволяло сделать ни
одного   шага   вперед.  А  цивилизация,  застывшая  на  одном  месте  -
цивилизация обреченная.

Поэтому,  заключал  Грог,  мы  должны  разъяснить темирянам весь вред их
суеверий   и   практически   доказать   им,  что  никакого  пси-поля  не
существует. Начать хотя бы с экранирования.

-  Так  прямо  и  начать, не дожидаясь прилета комплексной экспедиции? -
переспросил Скотт.

-  А  почему  бы  и  нет?  Достаточно  предложить кому-нибудь из темирян
надеть  наш  скафандр  и  включить  электромагнитную  защиту  -  никакое
пси-поле,  даже  если  бы  оно существовало, не пробьется внутрь. Страха
при  этом  темирянин  не  почувствует - он будет видеть через прозрачный
щиток  своих  родичей, так что психологический фактор будет иметь место,
а реальное физическое излучение - нет.

-  И  вы  полагаете,  Гроннингсаетер,  что  в таких условиях темиряне не
будут "замерзать"? - спросил Феврие.

-  Разумеется! Икси просидел в моем скафандре минуты три, я уже начал от
недостатка кислорода разевать рот, как рыба...

Икси  просидел  в  его  скафандре три минуты... Феврие побелел. Не знаю,
что  было  бы Грогу за такие штучки от другого командира, но наш подошел
к пульту и молча отстучал запись в вахтенном журнале:

"Младшему  пилоту  Гроннингсаетеру  запрещен  выход из корабля впредь до
особого разрешения. Ознакомиться всему экипажу".

Но  младший  пилот  был  не  из  того теста, чтобы показать, как это его
задело.   Он  так  же  молча  расписался  под  распоряжением  командира,
вернулся  на  свое место, уселся на стул верхом и как ни в чем не бывало
проговорил:

- Я просил бы обсудить мое предложение.

-   Ваше  предложение  будет  рассматриваться  по  прибытии  комплексной
экспедиции, - отрезал Феврие. - Вы свободны, Гроннингсаетер.

Грог щелкнул каблуками и исчез.

На  следующее  утро  в восемь ноль-ноль по корабельному времени все, как
обычно,  собрались  в  кают-компании  на  завтрак.  Грог  ни  о  чем  не
спрашивал,   и   я  знал,  что  Феврие  это  нравится.  Командир  лишних
разговоров  не любил. Он предпочитал воспитывать молча, в чем сдержаннее
оказывался  наказанный,  тем  непродолжительнее было наказание. Я думал,
что  он простит нашего вундеркинда на следующий же день, по Феврие решил
иначе.  Он  оставил  Грога вахтенным, а мы втроем направились в пещерный
поселок.

Не  помню,  чем  уж  мы  занимались  в этот день, но когда настало время
возвращаться,  рядом  с  нами  оказался  Ксеркс.  Он шел и молчал. Мы не
подали вида, что удивлены.

Когда  кончилось  поле и началась просека, пробитая вашими десинторами в
толще  темирианских  зарослей, Ксеркс стал медлительнее и настороженнее.
Идти  ему  было труднее, чем нам - мы-то были в скафандрах с кислородной
подачей,  а  он  просто  задыхался от встречного ветра, бьющего в лицо с
такой  силой,  словно  впереди  работало  несколько вентиляционных сопел
среднего калибра.

Наш спутник задержал шаг, и Феврие живо обернулся к нему:

- Не вернуться ли вам?

- Пожалуй, - сказал Ксеркс. - Я ведь никогда так далеко не заходил.

Я прикинул расстояние - до пещеры было метров сто восемьдесят.

- Может быть, проводить вас назад? - спросил Реджи Скотт.

Темирянин  покачал  головой.  Он  стоял,  держась  за  толстые ворсистые
лианы, и было видно, что он старается что-то побороть в себе. И не может.

- Вам нехорошо? - быстро проговорил Феврие, наклоняясь над ним.

- Нет-нет. Я просто собираюсь с силами, чтобы пройти еще немного.

-  Ни  в  коем  случае,  -  отрезал  Феврие. - Мы не можем позволить вам
рисковать собой.

Но  командир  забыл,  что  сейчас  он  был  не у себя на корабле. Ксеркс
поднял  к  нему  лицо,  белое  от внутреннего напряжения или может быть,
страха, и проговорил:

-  Вы  могли  бы  запретить  мне делать что-то для вас. Но это нужно для
меня. Для нас всех. Пойдемте, только помедленнее, прошу вас.

Мы  двинулись дальше. С каждым шагом Ксеркс уже не бледнел, а голубел; я
шел сзади пего и видел, как на тонкой шее выступили мелкие капельки пота.

- Все, - сказал он, внезапно останавливаясь. - Все, все...

Он  некоторое  время  осторожно  пятился,  словно  боялся отвести от нас
взгляд,  потом  повернулся  и  побежал.  Мы смотрели ему вслед, и по его
ссутулившейся  спине,  по нелепо взлетающим рукам видели, как мучительно
стыдно  ему бежать, по-заячьи перемахивая через камни и трещины высохшей
почвы,  и что он ничего не может с собой поделать, ибо то, что гнало его
к своей пещере, было сильнее стыда н здравого смысла.

С  этого  дня  Ксеркс  каждый  раз провожал нас, когда, закончив дневные
наблюдения,  мы  возвращались к кораблю. Грог все еще сидел взаперти - я
просто  представить  не мог, почему Феврие на этот раз так зверствует, -
а  мы  потихоньку накапливали информацию. Караван с Земли уже стартовал,
и  вам  не  хотелось встретить его с пустыми руками. Икси к нам почти не
подходил  -  наверное,  скучал но Грогу. На поселок надвигались сезонные
холода, и мы стали думать, как хотя бы временно помочь темирянам.

Реджи  предложил  провести  в  пещеры  простейшую  систему  освещения  и
кондиционирования,  питающуюся  от  солнечных  батарей.  Это было вполне
реально,  и  Феврие  принял  это  предложение.  Прежде  всего  надо было
расчистить  от  зелени  ровную  площадку  и  укрепить  на  ней солнечные
аккумуляторы,  чем мы и занялись все втроем. Грогу было поручено достать
из трюмов "Молинеля" осветительную аппаратуру и погрузить ее на вездеход.

Площадку  равнять  нам  пришлось  вручную,  и  мы  провозились до самого
обеда,  а  когда  наконец  справились и, порядком умученные, вернулись к
"Молинелю",  то  увидели между его опорных лап доверху груженый вездеход
и Грога, с независимым видом сидящего на его бортике.

Если  бы  Грог  попросил  Феврие  или хотя бы жалобно на него посмотрел,
командир,  может  быть,  и  остался  бы  непреклонным. Но Грог ничего не
сказал, и Феврие сжалился:

-  Доставите  арматуру  и  батареи  к выходу из пещеры, разгрузитесь и -
сразу обратно. Ясно?

Я  бы на месте Грога сказал: "Ясно, спасибо". Но тот ограничился кивком.
Мы с Реджи переглянулись: командир переходил на воспитание доверием.

Пока  наш  кухонный  комбайн шипел и плевался томатным соком, штампуя на
обед  традиционные  люля-кебабы,  мы собрались в рубке у экрана среднего
фона,  нацеленного  на  вездеход.  Тяжелая  машина  только что подошла к
пещере,  и  ее  обитатели,  встревоженные  ревом двигателей, вылезали на
белый свет.

Надо  признаться,  что  я  позавидовал Грогу, когда увидел, как встретил
его  Икси. Меня никто никогда так не встречал. Думаю, что и Феврие тоже.
Своих  детей  ни  у  кого из нас не было, а чужие... Что-то они к нам не
привязывались.   На   Земле,  наверное,  не  успевали  -  долго  ли  нам
приходилось  отдыхать  на Земле! - а вот тут вся любовь досталась одному
Грогу.

Икси  влез  на  кабину  вездехода  и  не  покидал  своего поста, пока не
закончилась  разгрузка;  потом  он  лег  на  живот, свесил голову, и они
долго  о чем-то шептались с Грогом, а Ксеркс, усмехаясь, глядел на них с
порога, словно на двоих детей.

Грогу  пора  было  возвращаться.  Он  снял  мальчика  с  машины, бережно
поставил  его  на  землю  и влез в просторную кабину. Вездеход дернулся,
потом еще и еще- и остался на месте.

-  Что там у него? - спросил Феврие вполголоса. Я включил звуковой канал
и передал Грогу вопрос командира.

-  Не  заводится двигатель, - донесся до нас приглушенный голос Грога. -
Ума не приложу, в чем дело.

Я вопросительно глянул на Феврие.

- Ну что же, - ответил тот. - Сам загонял машину, сам пусть и чинит.

Значит,  Феврие  полностью  простил его и разрешает оставаться у поселка
темирян, пока не будет починена машина. Приятно за Грога.

-  Не справишься - позовешь, - сказал я, наклоняясь над сетчатой плошкой
передатчика. - А не позовешь - после обеда мы и сами придем.

-  Приятного  аппетита,  - донеслось из кабины вездехода. Было ясно, что
Грог не допускает мысли о том, что он может не справиться.

И  тем  не  менее,  пока  мы  обедали,  поломки  он  не  нашел.  Дело не
сдвинулось  с  места  и тогда, когда мы не спеша - прогулка заменила нам
послеобеденный отдых - подошли к вездеходу.

- Помочь? - спросил я Грога.

- Надо будет, позову, - буркнул Грог. - Не маленький.

Я  пожал  плечами  и  направился  в  пещеру  -  помогать Скотту и Феврие
развешивать  светильники.  Надо  сказать,  что жилища темирян освещались
довольно   фантастическим  способом:  на  Темире  имелся  минерал,  даже
отдаленно  не  напоминающий  ни  один из земных, который после облучения
солнечным  светом весьма интенсивно фосфоресцировал в течение двадцати -
тридцати  часов.  Можно  себе представить, какой потусторонний вид имели
мрачные пещеры аборигенов в зеленоватом мерцании светоносных камней!

Мы  провозились  до вечера. Грог к нам не подходил - значит, у него дело
не  клеилось.  Феврие  был  даже доволен, что так подучилось: это было и
хорошей   практикой   для  нашего  юнца,  и  назидательным  уроком  "без
излишнего   менторства",   как   выразился   Полубояринов.   Когда   мы,
направляясь  к  "Молинелю",  прошли мимо вездехода, Грог сделал вид, что
нас  не  заметил.  Краги скафандра были отстегнуты, рукава засучены выше
локтя,  шлем  снят  -  только  возле  губ  подрагивала розовая вороночка
кислородного аппарата.

Феврие  усмехнулся  и  ничего  не  сказал.  Я  знал  своего  командира и
подумал,  что  не  дай  бог  нашему  младшему  пилоту теперь не починить
вездехода...   Ксеркс   шел  рядом.  Как  всегда.  Но  не  прошли  мы  и
восьмидесяти  метров,  как  наш  добровольный  провожатый вдруг замедлил
шаг.  Лицо его приобрело характерный лиловатый оттенок, непослушные руки
вздрагивали  и  цеплялись за каждую лиану - так ребенок, слушая страшную
сказку, невольно хватается за подол матери.

Через десять шагов он остановился.

-  Не  могу,  -  пробормотал  он,  - сегодня не могу... Он поднял лицо -
жалкое  личико  карлика,  и  посмотрел  на  нас  виновато, как слабейший
смотрит  на  сильного,  если этот сильный поступил так, как не следовало
бы поступать.

Странно все это было.

Он  перевел  глаза на меня, потом на Скотта, потом оглянулся и посмотрел
куда-то  назад,  на  оставленный  сзади  вездеход  и, разлепив, наконец,
почерневшие губы, прошептал:

- Не надо было так...

Мы  ничего  не  поняли,  а он уже бежал от нас, нелепо взмахивая руками,
как это было в самый первый раз. Мы ошеломленно глядели ему вслед.

А со ступеньки вездехода, вытирая руки тряпкой, смотрел на него Грог.

Мы  побрели  дальше,  и  я  -  хоть  убейте!  - не мог понять, что же на
восьмом  десятке  метров  заставило нашего спутника так перепугаться и в
чем  он  нас  упрекнул.  Когда  мы подошли к кораблю, Феврие задержался,
пропуская   нас   вперед.   Я  поднялся  на  несколько  ступенек,  потом
наклонился к нему:

-  "Не  надо  было так", - повторил я слова Ксеркса. - А что, собственно
говоря, "так"?

-  А  то, - сказал Феврие. - "Не надо было так плохо думать о всех нас".
Вот  что.  Они научились принимать от нас это треклятое "пси-тепло". Вот
что  позволяло Ксерксу каждый день все дальше и дальше уходить от своего
очага.  Мы его грели. Но сегодня он почувствовал, что кто-то относится к
нему недружелюбно.

Я  вспомнил  Грога, медленно вытиравшего руки на ступеньке своей машины.
Что он нам говорил неделю назад?

- Если о ком-нибудь плохо думают, то он замерзает... Так?

-  Да,  -  сказал  Феврие.  -  Холод  равнодушия. Холод недоверия. Холод
презрения. Мы на это плюем, а вот они - замерзают.

Я  удивленно  посмотрел  на  командира. А он, выходит, верил! Верил всем
этим сказкам про "пси-тепло"! И, похоже, с самого начала...

-  Ладно,  -  Феврие  махнул мне рукой, чтобы я поднимался. - На сегодня
хватит. Сейчас я его верну.

Я  быстро  забрался  наверх  и  подошел к экрану. Сейчас Феврие прикажет
младшему  пилоту  прервать  ремонт  и  вернуться  на корабль. Жаль этого
желторотого,  мог так себя показать... Но что же он думал, глядя, как мы
уходим  вместе с Ксерксом? Хотя понятно, что он думал: ему-де влетело за
невинный  эксперимент  со скафандром, а сам Феврие спокойно ставит опыты
по   удалению   темирянина   от   источника  воображаемой  "пси-помощи".
Несправедливо и неосторожно!

И  тут  я  увидел,  что  вездеход  уже  двигается  по  краю поля. Сперва
медленно,  потом  рывками,  пробуя  переключение  с  одной  скорости  на
другую. Один круг, другой...

- Командир! - крикнул я. - А вундеркинд-то справился!

Феврие сухо кивнул.

Вездеход  осторожной  черепашкой  вполз в узкое устье просеки, и мы все,
успокоенные,  занялись  своими  делами.  Минут через двадцать мы улышали
лязг,   доносившийся   извне   -   это   вездеход   забирался   в  клеть
грузоподъемника.  Я  включил звуковой канал фона, чтобы поздравить Грога
с  удачей,  и  в  тот  же  миг в рубку ворвался срывающийся, неузнаваемо
исказившийся голос:

-...смей замерзать! Не смей! Встань, тебе говорят!

И это был голос Грога.

Феврие,  уже  снявший скафандр, метнулся к выходному люку, потом обратно
-  к  пульту,  но  голос  умолк, доносилось только свистящее прерывистое
дыхание.  Внезапно  фон  выбросил целый веер звуков - что-то скрежетало,
лязгало  и  хрустело, словно выдиралось из металлической пасти, в тот же
миг  мы увидели - на экране слежения и в иллюминаторы одновременно - как
вездеход вывалился обратно из камеры подъемника и ринулся прочь от корабля.

- Стой! - не своим голосом закричал Феврие. - Приказываю остановиться!

Связь  работала  - из сетчатой плошки явственно доносилось дыхание Грога
и натужный рев моторов.

- Остановить вездеход!

Никакого ответа.

Машина  уже  исчезла из поля непосредственной видимости, но на экране ее
металлический  корпус  обрисовывался  совершенно отчетливо, и мы видели,
что вездеход мотает из стороны в сторону -Грога не слушались руки.

Где-то  на  полпути  двигатели  сорвались  на визг - и умолкли. Пятно на
экране дернулось и застыло на месте.

- Врезался, сукин сын, - проговорил Реджи.

Мы  и сами видели, что он врезался. - Жги! - крикнул Скотт в микрофон. -
Жги плазмой, кретин!

Вероятно,  Грог  нас  просто  не  слышал. Связь работала, но он был не в
состоянии  что-либо  воспринимать.  Да  и  жечь  заросли десинтором было
бессмысленно - двигатель уже заглох.

Грог  это  понял,  потому  что от контура вездехода на экране отделилось
маленькое  пятнышко и медленно двинулось дальше. Медленно - это значило,
что Грог несет на руках что-то тяжелое.

Мы,  не  сговариваясь, бросились к люку. Никто не надел скафандра - было
некогда.  Это  было  невиданным  нарушением всех правил, равно как и то,
что  мы  покидали  корабль,  не оставляя в нем никого. Выводить запасной
вездеход  из грузового трюма "Молянеля" было бессмысленно-на это ушел бы
час.

Мы  бежали так. Бежали с той предельной скоростью, на какую был способен
хорошо  тренированный  человек в этом разреженном воздухе - то есть едва
передвигались.   Мимо   вездехода,  запутавшегося  в  зеленой  чаще,  мы
проскочили не глядя. Мы должны были догнать Грога, но так и не догнали его.

Он-то шел в скафандре.

Когда,  наконец,  просека  осталась  позади и мы выбрались на поле. Грог
уже  вошел  в  пещеру.  И  внес то, что он держал на руках. Теперь мы не
бежали.  Мы тащились из последних сил, заглатывая воздух, в котором, как
мне  казалось, не было ни атома кислорода. Я покосился на Реджи - он был
просто  синий.  Феврие  шел впереди, и его лица я видеть не мог. Ветер в
спину - вот что нас спасло.

Мы  добрались. И последнее, что я успел подумать: хорошо, что Грог был в
скафандре.  А то бы ему не дойти от вездехода до пещеры, да еще со своей
ношей.

Хотя что толку, что он дошел?

На  самом  пороге  у  меня  перехватило  дыхание,  и  в  пещеру  я вполз
последним.  Все  стояли  -  семья  Икси,  Феврие.  Скотт  и  этот  тип -
Гроннингсаетер.  Стояли  неподвижно, и такая мучительная тишина царила в
пещере, что я просто не мог, не смел двинуться дальше порога.

А  потом  мои  глаза  привыкли  к  чуть  мерцающему  свету фосфорических
камней,  и я понял, что стоят все они над телом Икси, а он лежит в своем
пестром арлекиньем наряде, словно ярмарочный плясун, сорвавшийся с каната.

Феврие  о