Трудно  начать...
Понимаете? Потом все легче и легче. Сначала  казнь  за  убийство,  затем  за
другое преступление, менее опасное, скажем, за крупное хищение... Затем  уже
не трудно скатиться на путь  политического  убийства,  то  есть  расправы  с
политическим противником, с инакомыслящими. Вы меня понимаете?
   - Но, Владимир Николаевич, - возразил мне один из трибунов,  -  можно  ли
оставить фактически безнаказанным, я говорю безнаказанным, так как  изгнание
в этом случае равносильно  прощению,  человека,  по  вине  которого  погибло
столько людей? Морально ли это? Затем, - продолжал он, - разве не уничтожали
мы членов разгромленных нами банд? Чем Покровский лучше?
   - Согласен, ничем. Но попытаюсь ответить на ваши вопросы. Вы говорите  об
уничтожении членов разгромленных банд. Что можно сказать  по  этому  поводу?
Во-первых, это происходило в бою или сразу же после боя. Во-вторых, тогда мы
еще не  были  сильны  и  речь  шла  о  нашем  существовании.  Фактически  мы
находились в состоянии необходимой обороны, и расстрел  бандитов  был  актом
самозащиты. Теперь же положение в корне изменилось. Мы достаточно  сильны  и
можем быть милосердными. Милосердными, главным  образом,  к  себе,  а  не  к
Покровскому. Я  имею  в  виду  моральную  сторону  дела.  Нет  ничего  более
отвратительного  с  моральной  точки  зрения,  чем  хладнокровное  убийство,
совершаемое самим государством. Если говорить о вреде,  то  вред,  в  первую
очередь, наносится морали государства.  Вы  поймите,  я  сейчас  защищаю  не
Покровского, а нас самих, нашу мораль и нашу демократию.
   - А если, - продолжал настаивать Трибун, видимо, не совсем еще убежденный
моими доводами, - если принять казнь  Покровского  как  единичный  акт,  как
исключение, не вводя в закон смертную казнь? Ведь такие случаи вроде бы были
в истории.
   - И тем самым создать прецедент! Не так ли?  Опыт  человечества  говорит,
что вслед за одним исключением следует второе, за вторым-третье и так далее.
Пока исключение не становится  правилом.  Нет!  Напротив,  воздержавшись  от
смертной казни сейчас, когда для ее введения, казалось, есть все причины, мы
тем самым создадим совсем иной прецедент.  Мы  должны  дать  своим  потомкам
пример сдержанности, правильного восприятия моральных ценностей.  Понимаете,
мы сейчас закладываем основы морали будущего,  и  краеугольным  камнем  этой
морали должно быть лишение права государства, а следовательно, и власти,  на
убийство. Не имея этого права, власть никогда  не  сможет  установить  режим
террора и репрессий по отношению к населению. И  это  станет  самым  главным
нашим достоянием.
   - Но не приведет ли такая безнаказанность к росту преступности,  убийств?
- задумчиво спросил при-сутствующий на собрании Трибунов Алексей.
   - Дорогой Алеша, если  ты  помнишь  историю  человечества,  то  прекрасно
знаешь, что все бандиты и убийцы вместе взятые, разбойники и пираты  пролили
в течение веков гораздо меньше крови, чем  государство.  А  потом,  разве  я
говорю о безнаказанности?
   - Что ты имеешь в виду?  -  обеспокоенно,  как  мне  показалось,  спросил
Алексей.
   Я хотел ответить, но меня перебил Трибун:
   - Правильно! Если мы не можем казнить Покровского, то его надо осудить на
пожизненное заключение. Пусть на досуге он поразмыслит о своем поступке.
   Остальные Трибуны одобрительно закивали головами.
   - Постойте! -  вскочил  со  своего  места  Алексей,  -  но  это  тоже  не
предусмотрено Конституцией.
   - Так введем! - ответил первый Трибун.
   - Что введем? - стал горячиться Алексей. - Тюрьмы?  А  потом  концлагеря?
Этого вы хотите?
   - Подожди, не горячись, - я тоже поднялся и прошелся пару раз по комнате,
собираясь с мыслями.
   - Послушайте меня, - обратился я к Трибунам, - то,  что  вы  предлагаете,
ничуть не лучше введения смертной казни,  а  пожалуй,  даже  хуже.  Если  мы
лишаем государство права отбирать у человека жизнь, то почему мы можем  дать
ему право лишать человека свободы и обращать его в рабство? Ведь это одно  и
то же! А опаснее потому, что может принять массовый характер. Вспомните  30-
и 40-е годы, когда наша страна была покрыта концлагерями в эпоху сталинизма.
Может ли быть рабовладельческое  государство  демократическим?  Я  говорю  о
рабовладении на уровне  государства.  Ведь  заключенные-это  государственные
рабы. Пользуясь  правом  обращать  человека  в  рабство,  государство  тогда
набрало рабочую силу для строительства дорог, каналов, рудников, для  работы
на лесозаготовках.
   - Вспомнил!-Алексей продекламировал:
   Мы раздуваем пожар мировой.
   Тюрьмы и церкви сравняем с землей!
   - Так вот, церкви действительно сравняли с землей,  а  тюрем  понастроили
еще больше. Я  согласен,  что  государственное  рабство  еще  страшнее,  чем
государственное убийство.
   - Так что же тогда делать? - недоуменно спросил Трибун.
   - А ничего! Действовать согласно Конституции.  У  нас  есть  высшая  мера
наказания-изгнание. При  особо  отягощающих  обстоятельствах  -  изгнание  с
объявлением вне закона. Случай с Покровским как раз  вписывается  во  второй
вариант. Государство изгоняет его, но не мстит. Однако нет запрета на  месть
в частном порядке. Со стороны людей  или  человека,  которые  пострадали  от
преступления, совершенного осужденным. Но в то же время ему  предоставляется
возможность скрыться и даже защищаться, то есть существенный  шанс  остаться
живым. Я бы сказал, даже очень большой. Наказывая человека таким образом, мы
не лишаем  его  надежды.  И  если  он  проявит  благоразумие  и  постарается
скрыться, то ему ничего не грозит. В то же время мы не можем лишать  близких
жертвы преступления на законное удовлетворение. В общем,  Покровский  должен
исчезнуть и никогда не появляться в отвергнувшем его обществе.  Я  так  тебя
понял? - Алексей вопросительно посмотрел на меня.
   Я утвердительно кивнул.
   - Какое-то возвращение к рыцарским поединкам!- фыркнул один из Трибунов.
   - Не совсем так, а потом... Почему бы нет! - возразил Алексей.  -  Нашему
обществу в последние сто лет  не  хватало  именно  рыцарства...  В  широком,
конечно, смысле этого слова. И вот еще что! Если  вы  помните,  то  на  заре
развития демократии, а именно в древней Греции, изгнание было самым  строгим
наказанием для граждан.
   - Так что вы решили? - спросил я начавших было уже расходиться  Трибунов.
- Будете ли вы назначать референдум по внесению поправки в  Конституцию  или
нет?
   - Мы подумаем и сообщим вам наше решение,- ответил один из них.
   - Ну что ж, это ваше право. Но предупреждаю - буду бороться  до  конца  и
обращусь непосредственно к населению.
   - Да нет же, Владимир Николаевич! Вы нас почти убедили,-широко  улыбнулся
самый младший из них,-  мы  только  хотим  еще  раз  собраться,  подумать  и
осмыслить. Но только сами. Вы слишком давите... Своей логикой и  авторитетом
Лично я убежден, что вы правы, но дайте нам возможность самим  еще  раз  все
обдумать. Знаете, одно ваше присутствие... Мы привыкли во всем следовать  за
вами и боимся, что это войдет в традицию... Хорошо, что сейчас вы... А потом
придет другой. Не наследует ли он вместе с вашей должностью и ваш авторитет.
Вот что опасно!
   - Что ж, я согласен.
   - Постойте! -раздался вдруг голос.
   Я обернулся и увидел Виктора. Он, оказывается, незаметно вошел в  комнату
во время нашей дискуссии и тихо сидел в углу у кафельной печки.
   Все обернулись к нему.
   - Я хотел бы внести некоторые уточнения в терминологию. Если разрешите.
   - Говори, Виктор, - Алексей подошел к нему.
   - Вы вот тут часто применяли термин "государство". Государство происходит
от слова "государь" - господин и в своем  смысловом  значении  подразумевает
авторитарность.  Правильнее  говорить  "республика",  что   означает   "дело
народное". Так будет точнее. Тем более вы, я хотел сказать мы, -  поправился
он, - делаем все, чтобы низвергнуть  государство  и  установить  республику.
Кстати, по поводу твоего примера, Алексей. Покинуть  в  изгнании  республику
всегда считалось величайшим несчастьем, а в недалеком прошлом многие считали
счастьем  получить  возможность  покинуть  государство  Вы  не   улавливаете
разницу? Так давайте называть вещи своими именами!

   Суд состоялся в апреле. Покровского приговорили к изгнанию с  объявлением
его вне закона. Решено было, что  он  покинет  нас  в  середине  мая,  когда
подсохнут  лесные  дороги.  Остальных  участвовавших   в   мятеже   офицеров
приговорили к десяти годам ограничения в гражданских  правах.  Они  лишались
права носить оружие, но жить остались в своих домах.
   Бурную дискуссию  вызвало  предложение  привлечь  к  ответственности  тех
офицеров, которые не примкнули к мятежу, но, зная  о  нем,  не  предупредили
правительство.  Дело  в  том,  что  у   нас   не   существовало   закона   о
недоносительстве и мы не собирались его вводить, единодушно чувствуя к  нему
отвращение. Однако вина этих офицеров была очевидна. Предупреди  они  нас  о
готовящемся заговоре, можно  было  бы  обойтись  без  жертв.  Поэтому  после
продолжительного обсуждения и споров решили выразить провинившимся недоверие
и лишить их на три года права участия в собраниях и  празднествах.  На  этом
все  и  кончилось.  Покровскому  разрешалось  видеться  с  семьей,   но   он
по-прежнему оставался до самого отъезда под стражей. Вскоре выяснилось,  что
его семнадцатилетняя дочь отказывается отправиться за отцом. Жена тоже долго
колебалась, но потом решила следовать за мужем. Им выдали лошадь,  телегу  и
непосредственно перед отъездом должны были вручить оружие.

   Глава XXXIX
   РЕШЕНИЕ
   Как уже говорилось, семья знала о моем решении преследовать  Покровского,
найти его и убить. Вначале и Катя, и Евгения не только были согласны с этим,
но и сами настаивали на нем. Евгения даже потребовала, чтобы  я  взял  ее  с
собою, на что получила категорический отказ.
   - Я стреляю не хуже тебя, а, может быть, даже лучше! - настаивала она.
   - Вот в этом-то и все дело. Мы встретимся  с  генералом  на  равных.  Суд
приговорил его к изгнанию. Дальнейшее - мое личное, частное дело.  В  смерти
Беаты виноват больше всего я. Я оставил  Покровского  в  живых  и  его  пуля
предназначалась мне. Если я не убью его, то не смогу смотреть в глаза  сыну.
Да и вам тоже.
   - А если он тебя убьет?
   - Все может быть... Но не думаю. К этой теме мы возвращались часто, и мне
в конце концов надоело.
   - Если буду убит, то выходите замуж! - отрезал я.
   - За кого? - пожала плечами Катя.
   - Мало ли за кого. Хотя бы за  Александра  Ивановича.  Думаю,  что  такие
красавицы не задержатся во вдовах.
   - А ну тебя! Здесь не место шуткам.
   - А я не шучу. Ждите меня год. Если через год не вернусь,  закажите  отцу
Серафиму панихиду по убиенному рабу божьему Владимиру.
   - Нет, я больше так не могу! Ты никуда не пойдешь! -  решительно  заявила
Евгения.
   - Не будем больше об этом.
   - Нет, будем! И если ты не послушаешь нас, то тебе придется  прислушаться
к другому мнению.
   Евгения осуществила свою угрозу и на второй день после этого разговора ко
мне ввалились Паскевич, Алексей, Кандыба, Виктор и  еще  несколько  человек.
Вначале они сделали вид, что зашли просто так, на огонек. Катюша  и  Евгения
стали накрывать на стол.
   Первым не выдержал Паскевич.
   - Послушай, Одиссей, - начал он, как всегда сняв очки и протирая  стекла,
- ты случайно головой не ударялся?
   - Саша! - укоризненно посмотрел на него Алексей.
   - Молчать, говорит Паскевич! - прорычал Фантомас.
   Лицо его покраснело, а глаза стали метать молнии.
   - Пусть выпустит пары, - спокойно сказал я.
   - Да, давайте поговорим  спокойно,  -  Алексей  поднялся  и  вежливо,  но
решительно усадил Паскевича. - Что ты задумал, Владимир Николаевич?
   - Ты уже в курсе? - я покосился на Евгению.
   - Да! И, к моему сожалению, я узнал это не от тебя. Хотя  ты  обязан  был
поставить Совет в известность.
   - Есть еще время.
   - Так вот, от имени  Совета  я  заявляю,  что  ты  не  имеешь  права  так
поступать. Ты - глава Совета и республики, а не частное лицо. Действия  твои
ограничены должностью.
   - Согласен, - наклонил я голову.
   - Ну вот, - Алексей торжествующе оглядел собравшихся, - вопрос  исчерпан.
Давайте лучше выпьем...
   Он взял бутылку коньяка и стал разливать по рюмкам.
   - У меня есть тост! - поднялся со своего места Александр Иванович.
   Он уже вполне успокоился и даже улыбался.
   - Подожди, Саша! Дай слово мне, - остановил  я  Паскевича.  -  За  нового
Президента!
   - Дело в том, - пояснил я, когда за столом воцарилась  тишина,  -  что  я
подаю в отставку и  прошу  Алексея  до  момента  выборов  нового  Президента
исполнять его обязанности. Надеюсь, как частному лицу мне никто не  помешает
сделать то, что я задумал.
   - Видишь ли, Алеша, - я задвинул  ящик  стола,  стоявшего  в  теперь  уже
бывшем моем кабинете, и протянул ему ключ, - это как раз тот  случай,  когда
личное  входит  в  конфликт  с  общественным.   Но   не   всегда   побеждает
общественное. Случись это лет шесть назад,  когда  мы  находились  в  крайне
неопределенном положении, я бы и не заикнулся... Но  теперь...  В  общем,  я
вполне спокоен. И потом, незаменимых людей нет.
   - Ты совершаешь большую глупость!
   - Знаю, Алексей. Но не могу забыть,  как  смотрел  на  меня  сын.  И  его
обвинение... Что, если лет через двадцать, когда он станет юношей, то  будет
думать, что отец его струсил, не  отомстил  за  смерть  матери.  Извини,  но
уважение сына мне важнее, чем это кресло.
   - Боже мой!-с болью вскричал Алексей.-Какую глупость я совершил, когда не
дал полякам...
   - Ты все сделал правильно...
   - Я себе этого не прощу!
   - Об этом поздно говорить. Ты выставишь свою кандидатуру?
   - Если ты советуешь.
   - Конечно.
   -  Но  почему  ты  отказался  рекомендовать  народному  собранию   своего
преемника?
   - А почему мы громили банды, создали Конституцию и не допустили  введения
смертной казни?
   - Понятно. Когда ты уходишь?
   - На вторые сутки после ухода Покровского. Двадцать  четыре  часа  я  ему
даю. Но не больше.

   Я сдержал свое слово и целые сутки после отъезда Покровского  не  выходил
из дома. Сначала я думал преследовать Покровского верхом. Так я имел  больше
шансов догнать его. Но подумав, я изменил решение и взял легкий фургон. Я не
знал, сколько времени займет моя авантюра и хотел иметь надежное обеспечение
боеприпасами и зимней одеждой. Я прекрасно понимал, что  совершаю  глупость.
Но бывает, когда все разумные доводы уступают одному  укоризненному  взгляду
ребенка. Именно этот взгляд толкал  меня  на  этот  неразумный  поступок.  Я
отказался объяснить народному собранию причину своего ухода.  Но  многие  ее
знали. Из всех людей только одна Елена правильно понимала меня. И то потому,
что слышала обвинение Андрея. Я  зажмурился,  и  тотчас  передо  мною  снова
возникли его глаза. И так каждый раз будет до тех пор, пока  я  не  настигну
убийцу и либо буду убит сам, либо убью его.
   Оставшиеся до отъезда сутки я  использовал  для  того,  чтобы  попытаться
представить себе действия Покровского. Из стационара вели три дороги. Одна-в
Грибовичи. Но, появись Покровский там, его тут же пристрелили  бы.  Жаждущих
свести с ним счеты было достаточно. Вторая дорога уходила в лес  и  терялась
среди болот. Ехать по ней в  это  время  было  невозможно.  Третья  вела  на
трассу, соединяющую Остров с Брестом. Если Покровский  повернет  на  юг,  то
неизбежно проследует через Остров. Это равносильно поездке через  Грибовичи.
Следовательно, оставался  один-единственный  путь-на  север,  в  Белоруссию.
Недалеко от Пищи дорога разделялась. Один путь  вел  к  Бресту  через  Пищу.
Проезд через это село исключался по тем же причинам, что и  через  Остров  и
Грибовичи. Наиболее выгодным направлением для Покровского был Брест. На этой
дороге была масса съездов. Кроме того, сам полуразрушенный Брест представлял
немало возможностей, чтобы затеряться в нем, пополнить  запасы  необходимыми
вещами. Однако Покровский прекрасно понимал,  что  его  предположения  будут
анализироваться  и,  разумеется,  преимущество   будет   отдано   Брестскому
направлению. Поэтому вероятнее всего он направится по берегу реки.
   В дороге он наверняка попытается использовать  "лисий  маневр".  То  есть
оставит где-нибудь телегу с  пожитками  и  вернется  назад,  чтобы  устроить
засаду и подстрелить меня. Устроить ее легче всего  на  узкой  дороге  вдоль
реки. Тем более, что  на  песчаном  грунте  хорошо  видны  следы  проехавшей
телеги. Видя их, преследователь, как правило,  теряет  осторожность,  и  это
Покровский несомненно  учтет.  Где  он  устроит  засаду?  Маловероятно,  что
неподалеку от Пищи. Его выстрел будет услышан. Значит - где-то дальше.
   От размышлений меня оторвал Виктор.  Он  пришел  с  автоматом  и  вещевым
мешком.
   - Ты куда?
   Он поставил автомат в угол и сбросил вещевой мешок.
   - Туда же, куда и ты.
   - Это исключено!
   - Знаешь, у меня свои счеты с Покровским. Не забывай, что я был у него  в
плену почти год. Потом Беата - подруга моей жены и вообще...
   - Что вообще?
   - Я не собираюсь спрашивать твоего разрешения.  Ты  теперь-частное  лицо!
Пойми, мне это не менее важно, чем тебе. Ты хочешь заслужить прощение  сына,
а я-людей. Если я убью Покровского, они забудут мою вину перед ними.
   - Они уже забыли.
   - Но не я!
   Я посмотрел ему в глаза и понял, что переубедить его будет невозможно. Но
тогда менялись условия  "игры",  по  которым  я  должен  был  встретиться  с
Покровским один на один.
   Я расстелил на столе карту.
   - Как ты думаешь, куда он направится? Виктор некоторое время молча изучал
карту, потом решительно ткнул пальцем в кружок, обозначающий Брест.
   - Только сюда!
   - Да, - согласился я, - это наиболее вероятно. А что ты думаешь  об  этой
дороге? - указал я на тропу, идущую вдоль Припяти.
   Виктор проследил ее направление и неохотно признал:
   - Вполне возможно. Хотя вряд ли...
   - Почему?
   - Километров сто нет съездов. А по тропинкам телега не пройдет.
   - Хорошо! Но нам не стоит отправляться вместе. Надо, чтобы каждый  выбрал
себе дорогу. Тогда он не ускользнет.
   - Я выбираю Брестское направление.
   - Пусть будет по-твоему, - стараясь сдержать  радость,  согласился  я.  -
Тогда ты бери мой фургон с припасами, а я поеду верхом. Думаю, что на лесной
дороге фургон будет менее пригоден.
   У меня созрел план, в который я не хотел посвящать Виктора.
   - Смотри, - на всякий случай предупредил я его,- не  попадись  на  "лисью
петлю". И, когда будешь проезжать развилку дорог, не высовывайся из фургона.
   Стрелять Покровский здесь не решится, но может из засады проследить, куда
ты направляешься. Не надо, чтобы он знал, что это ты. Отправляйся утром, а я
часа на два задержусь. У меня еще есть дела.
   После ухода Виктора я написал записку Кандыбе и попросил Евгению передать
ее через три дня. Я написал, чтобы тот послал верховых вернуть Виктора,  так
как к этому времени Покровский уже будет убит.

   Глава ХL
   В ЛЕСАХ
   Дождавшись  отъезда  Виктора,  я  оседлал  коня,  перекинул  через  седло
переметную суму с четырехдневным запасом еды,  сунул  туда  три  магазина  к
автомату, несколько обойм к винтовке и, пользуясь тем, что  все  еще  спали,
тихо поехал по дороге, ведущей на север.
   Было пять часов утра. Виктор уехал в четыре. Я бросил  прощальный  взгляд
на свой дом и увидел, что в одном из окон на втором этаже  зажегся  свет.  Я
пришпорил коня и быстро углубился в лес. Дальше дорога кончалась.  На  север
вели едва заметные тропки, которые, петляя из стороны  в  сторону,  обходили
болота. По ним давно никто не ездил и не ходил, и они  постепенно  зарастали
травою и подлеском.
   В лесу было пока темно. Еще лет десять назад в нем  в  это  время  царила
тишина. Теперь лес был наполнен шорохами и каким