и на пути звука, скрипка показалась мальчику
еще более прекрасной и... опасной. Он сам не успел понять, откуда взялась
мысль об опасности, но уверился в ее истинности без колебаний.
  - Вон он, твой музыкант.
  Павел проследил за взглядом брата и увидел. Напротив, на балконе
четвертого этажа их П-образного дома стоял худощавый человек со скрипкой у
щеки. Его правая рука плавно скользила над струнами, и невидимый отсюда
смычок вел за собой в жизнь новые и новые ноты.
  - Что-то я этого типа раньше не видел, - продолжал Борис. - Может в гости
приехал?
  - Он призывает боль, - прошептал Павел. - Эта серенада посвящена боли и
гневу!
  - Почему? - молодой человек отложил тетрадь на подоконник и во все глаза
следил теперь за экстравагантным скрипачом в черном домашнем халате. -
Паш, с чего ты взял? Он просто играет. Вроде даже Моцарта.
  - Нет. Он играет свою музыку... Неужели ты не чувствуешь?
  Мальчик в отчаянии посмотрел на старшего брата.
  - Ну... - протянул тот, - я не настолько хорошо разбираюсь в скрипках, и
вообще...
  "Если он мне не поверит, я останусь один", - мелькнуло у Павла. И тут же
скрипка подхватила "один, один, один!". Леденящий душу перелив прорезал
сумрак и отчаянием обрушился на сознание. Мальчик вжался в спинку кресла и
зажмурился. Если бы ноги, бездвижные от рождения, могли подчиняться ему,
он убежал бы с балкона без оглядки.
  - Оп-ля! Хороши приятели!
  Это воскликнул Борис, разглядывавший угол сквера и детскую площадку по
соседству. Павел с трудом заставил себя отвлечься от пугающей музыки.
Возле деревьев, где обычно детвора играла в Юрия Гагарина, раздавался
отчаянный мальчишеский рев. Кучка пацанов сгрудилась возле одного,
сидевшего на земле и растирающего по грязной физиономии слезы вперемешку
с кровью.
  - Чего-то не поделили, - прокомментировал Борис. - Один толкнул другого, а
тот ему по морде палкой. Вот она - детская жестокость в действии, - он
многозначительно кивнул головой, как бы соглашаясь сам с собой.
  Напыщенная деловитость брата вызвала у Павла едва заметную усмешку, но
нечто тут же заставило насторожиться. Понадобилось несколько мгновений для
понимания причины. Скрипка замолчала. Таинственный музыкант исчез.

  Остаток вечера Павел ни словом не обмолвился о скрипаче, но Борис
отчетливо видел на лице брата следы пережитого потрясения. Мальчик с
раннего детства считался чрезмерно впечатлительным. Было время, когда
музыка буквально руководила его настроением. Родственники и друзья матери
находили тому единственное объяснение: ребенок, прикованный к инвалидному
креслу, имеет особую тонкую психику, а музыкальная одаренность - плата
природы за отнятые ноги. Мама никогда не поддерживала подобные разговоры,
но Борис, старший сын, искренне верил, что его брат - гений. Мальчик имел
потрясающий слух, способный различать тончайшие оттенки звуков, и
великолепное музыкальное чутье. Его пальцы, касались ли они скрипичных
струн, клавиш фортепьяно или грифа маминой виолончели, творили чудные
напевы, и его музыка, будто ожившая после сказочного сна птица, парила над
миром, открывая людям невиданные просторы. В неполные четырнадцать лет
Павел мог бы состязаться за пальму первенства с любым признанным
музыкантом. Но кресло-каталка, неизменный атрибут квартиры, сковала юного
музыканта в безжалостных объятиях.
  - Паш, сыграй что-нибудь, - попросил Борис.
  Тот машинально потянулся за инструментом.
  - Бетховена, ладно? - поспешно добавил брат.
  Тонко запела скрипка. Сначала глухо, затем увереннее и увереннее зазвучала
воздушная серенада. Борис понаблюдал за выражением лица Павла, убедился,
что напряжение постепенно сходит на нет, и молча отошел к своим чертежам.
Удивительно, но работа над проектом пошла значительно лучше.

  Борис, как ни торопился домой, застал мать уже в дверях.
  - Я же просила тебя не задерживаться, - раздраженно бросила она, на ходу
поправляя шляпку. - Ужин на плите. Сегодня опера в трех действиях, и я
вернусь только к полуночи. Будьте умницы.
  Ее каблучки застучали по лестнице.
  "И почему все музыканты ходят в черном?" - неожиданно для себя подумал
Борис, когда черное платье мамы мелькнуло в лестничном пролете.
  Почти каждый вечер мать вот так, как сегодня - непринужденно, легко и
грациозно - уходила на концерт. Но всякий раз она старалась дождаться
возвращения старшего сына. Сначала из школы, теперь из института. Борис
знал, чего она боялась, и поклялся себе со всей юношеской откровенностью,
что никогда не оставит Пашку одного. Никогда - даже если на кон будут
поставлены его благополучие, карьера, любовь. Однажды он, в порыве
откровенности, выложил это брату. Пашка в первый момент растерялся, а
потом выпалил. "Нет уж! Ты станешь архитектором, женишься, а я буду
вдохновлять тебя и учить твоих детей музыке".
  - Гулять пойдем сегодня? - спросил Борис, водрузив на сушилку последнюю
тарелку.
  - А ты не занят? - в голосе брата слышась надежда.
  - Не-а. Пошли!
  Скамейки возле дома были заняты соседскими тетушками, но чуть только Борис
с Павлом на закорках вышли из подъезда, соседки торопливо подвинулись,
уступая место мальчику-инвалиду. Молодой человек оставил брата под их
опекой, а сам побежал за креслом-каталкой. Под добродушное перешептывание
и растроганные взгляды, он осторожно перенес Павла в его коляску и покатил
по дорожке к скверу.
  - Ну как, все дворовые новости выслушал? - поинтересовался он, когда
бабуси остались вне области звуковой досягаемости.
  - Новость одна: "Капитан" помер, - бухнул Павел.
  - Ух-ты... Да-а... - Борис не нашел, что ответить.
  - Громких побудок уже не будет, - продолжал мальчик. - Жалко Петра
Васильевича. Шумный был, но ведь добрый же, а?
  - Пожалуй. Сердце, небось?
  - Вроде так.
  Пауза, призванная стать своеобразной минутой молчания, вдруг разлетелась
на куски. Скрипка! Ее пронзительный голос донесся до сквера, и над
головами братьев заметалась нетерпеливая фуга. Даже Борис, никогда не
делавший серьезных успехов в музыке, смог различить то, что, безусловно,
мгновенно уловил Павел. Скрипка радовалась. Однако радость эта не походила
на эмоции человека в приподнятом настроении. Восторг был вызван отнюдь не
очарованием майского вечера - фуга злорадствовала над весной, над солнцем,
над свежей зеленью, над стрижами, носящимися в поднебесье, над смехом
детей и воркованием молодух во дворе. Пальцы Павла, шершавые и жесткие от
постоянного скольжения по струнам, впились в руку брата.
  - Он воспевает смерть, - пробормотал он. - Борь, слушай! Он же плюет в
лицо живущим!
  Скрипка плела новые и новые кружева: вот над сквером вспорхнула полька,
которую сменил гавот, затем начались невообразимые вариации цыганских
мелодий и, наконец, все стихло.
  Борис стремительно развернул коляску и, повинуясь их общему невысказанному
желанию, побежал назад, к дому. Павел, рискуя вывалиться из кресла, всем
своим существом рвался вперед, едва держась за подлокотники. Коляска
подпрыгивала и тряслась на колдобинах, Борис толкал ее перед собой, что
было сил, а мамаши, гулявшие в сквере с малышами, удивленно оборачивались,
чтобы проводить взглядом этот странный тандем.
  Братья оказались во дворе. Балаболки-соседки на скамеечках, дети возле
качелей, врач из первого подъезда выводит на прогулку своего пса,
доминошники собираются за самодельным столом.
  - Неужели его никто не слышал? - Павел испуганно осматривал невозмутимый
двор.
  - Может и слышали, - Борис переводил дух после гонки по скверу, - да
ничего не поняли. Чудак вышел на балкон поиграть на скрипке - что тут
особенного?
  Мальчик перевел на него взгляд. Брат был почти напуган, хоть и пытался это
скрыть, следовательно, решил Павел, пришло время высказать свои
предположения.
  - Мне кажется, Музыкант... он больше, чем просто музыкант. Помнишь, вчера
он играл о боли. Он как бы звал ее, и в результате ребята передрались до
крови. И Петр Васильевич тоже: ведь крепкий был старик, и вдруг сердце
отказало.
  - Э-э, подожди. Ты хочешь сказать, что Музыкант убил "Капитана"?!
  - Нет! То есть... не буквально убил. Косвенно, может быть.
  - Ладно, стоп, - Борис решительно развернул кресло и опять покатил его в
парк. - Мистика тут не при чем. "Капитан" своей сварливой натурой любого
мог довести до белого каления. Вот этот тип и обрадовался, когда старик
умер. Гадко, конечно, но в милицию его за это не приведешь.
  - Но его музыка... - начал было Павел.
  Брат перебил.
  - Завтра я с этим скрипачом поговорю, обещаю.
  - Ты его знаешь?! - Павел всем телом развернулся в кресле.
  - Я видел его утром на остановке. Наверное, он мне и раньше попадался, но
я не замечал.
  - Ты предъявишь ему обвинение? - серьезно спросил мальчик.
  Вместо ответа Борис полушутя щелкнул брата по затылку.
  - Думай, что говоришь! Какие обвинения? И вообще, выкинь все из головы.
  - Борь, ты ж мне веришь, - укоризненно заметил Павел.
  - Верю-неверю. Поживем - увидим. А пока давай о чем-нибудь путном
поговорим...

  Борис пропустил два автобуса, но Музыканта так и не дождался.
Раздосадованный, он явился в институт, опоздав на полчаса, получил нагоняй
от преподавателя и просидел остаток дня в легкой прострации. Злосчастные
фуга, полька, и гавот звучали у него в ушах, будто скрипач до сих пор
исполнял свое попурри. И на каждом новом круге этой "пластинки", молодой
человек больше и больше думал о предположениях младшего брата. Причем одна
нехорошая мысль бултыхалась в океане его подсознания, время от времени
выныривая наружу. Наконец, он выловил ее и удержал на поверхности. На
мгновение его прошиб холодный пот. Мысль была такова: что если Музыкант
действительно ВЫЗЫВАЕТ боль и смерть? А Павел способен видеть эту музыку
лучше, чем кто-либо!
  Едва дождавшись окончания последней лекции, Борис ринулся домой. С
автобусной остановки он мчался бегом, прихватив сумку подмышку, и,
заворачивая под арку родного двора, неожиданно увидал впереди себя
Музыканта. Сухой высокий человек в темно-сером грязноватом плаще и
потертой шляпе, со старомодным портфелем в руках устало шаркал к своему
подъезду. В его сутулых плечах, вялой походке не было ничего от
подтянутого маэстро, за которым братья наблюдали два дня назад. И тем не
менее перед Борисом шел именно тот человек - хозяин небольшой комнаты с
балконом в коммунальной квартире напротив на четвертом этаже.
  Борис собрался с духом и уверенным шагом двинулся за Музыкантом.
  - Здравствуйте, - громко окликнул он.
  Худощавый в шляпе удивленно обернулся.
  - Приветствую. Чем обязан, молодой человек?
  - Я... - Борис не позволил себе мяться на месте, - я хотел выразить свое
восхищение вашей игрой. Знаете ли, у нас музыкальная семья, мы ценим
хорошую музыку. Прошедшие два вечера мы с удовольствием вас слушали. А ваш
инструмент достоин вашего таланта.
  На лице худощавого выразилось неподдельное изумление.
  - Вы обознались, юноша. Мой инструмент, это счеты, - он усмехнулся
собственной шутке. - И все "гаммы" раскладываются по дебету и кредиту. Я
бухгалтер.
  - Да, но скрипка, - растерялся Борис. - Скрипач на вашем балконе!
Вивальди, Моцарт, Бах!
  Он осекся, уловив мелькнувшую в глазах собеседника непонятную искру.
  - О, вы ошибаетесь. Признаюсь вам честно: в музыке я ничего не понимаю.
Однако пожалуй, я что-то слышал вчера. Возможно, скрипка. Этажом выше,
должно быть.
  Он переложил из руки в руку портфель. При этом движении взгляду Бориса
открылась левая ладонь "музыканта". Костлявая, с ужасно сухой желтоватой
кожей и толстыми узлами суставов, с морщинистыми пальцами, эта рука никак
не могла принадлежать скрипачу. Таким пальцам не дано прижимать струну,
любая скрипка отчаянно взмолилась бы о пощаде, возьми бухгалтер ее в руки.
  - Яков Ильич, - бухгалтер церемонно приподнял шляпу. - Приятно было
познакомиться.
  - Борис, - молодой человек, не имея шляпы, автоматически протянул соседу
руку. - Взаимно.
  Рукопожатие Якова Ильича было слабым, стариковским. Борис решил про себя,
что тот не совсем здоров. Это подтверждали и желтоватый цвет кожи, и
тяжелые мешки под глазами на узком худом лице, и сами глаза, будто
затянутые тусклой пленкой.
  Яков Ильич не спеша прошествовал к пятому подъезду. Борис еще несколько
секунд смотрел ему вслед, затем вздохнул и побрел домой. Но не отошел и
десятка шагов, как из-за приоткрытой двери, за которой скрылся бухгалтер,
раздалась бабья брань. "Управдомша Катенька", - без труда определил
молодой человек, ибо "Катеньку" - здоровенную крикливую женщину, знал весь
квартал. Сквозь Катенькины громогласные аккорды слышались отрывистые
реплики, принадлежавшие недавнему собеседнику Бориса. Молодой человек не
стал ни вслушиваться, ни вникать в смысл перепалки. Ему еще предстояло
обдумать и обсудить с братом полученные только что неоспоримые факты.

  Павел воспринял рассказ Бориса на удивление бесстрастно.
  - Вернее всего он не осознает собственных действий, - сказал мальчик,
когда брат закончил.
  - Как лунатик, что ли? - фыркнул Борис. - Ляпнешь тоже! Просто я
обознался, вот и все.
  - А это мы скоро узнаем, - обронил Павел и, толкнув колеса каталки,
отъехал от стола к окну.
  - Узнаем что? - недоверчиво переспросил старший брат.
  - Мне кажется, сегодня произойдет какая-то неприятность. Ведь Яков Ильич
поругался с Катенькой. Кстати, я выяснил, что капитан жил в той же
коммуналке, что и наш странный скрипач. Мама вспомнила. В прошлом году она
приносила капитану пригласительный на концерт для ветеранов и по ошибке
постучала в комнату с балконом.
  Пророчества брата Борис не воспринял всерьез и с чистой совестью углубился
в учебу. Из гостиной тем временем лились мягкие звуки Бетховенской сюиты.
Голос скрипки подкрался к приоткрытой двери комнаты и притаился на пороге.
Теплое прикосновение нот молодой человек едва ли не физически ощутил на
своей руке. Вздрогнув, он оторвался от учебников, и на миг перед глазами
его мелькнуло то, что воспринял слух: Павел стоял рядом у стола, стоял на
своих ногах и с улыбкой опускал руку брату на плечо.
  - Пашка!
  Он тут же пожалел о несдержанном возгласе, потому что скрипка смолкла.
"Это была его мечта, - догадался Борис. - Мечта звучала, и я ее почти
увидел!" Он стремительно шагнул за порог, торопясь поведать мальчику о его
потрясающем успехе, и тут услышал чужую скрипку.
  Без лишних вопросов, Борис выкатил инвалидную коляску на балкон.
  Музыкант в черном халате невозмутимо стоял на прежнем месте. Скрипка,
небрежно вскинутая к щеке, казалось, дрожала в его руках. Отрывистые ноты
метались по октаве, отчего мелодия походила на воздушные ямы в грозовом
небе. Аккорды гневно расплескивали отдельные звуки, будто скрипка брызгала
слюной в приступе ярости.
  - Соната Баха... - проговорил Павел, чьи нервы и чувства были сжаты в
тугой комок. - Никогда не слышал ничего подобного...
  Шокирующее аллегро терзало слушателей более двух минут. Братья не
произносили ни слова. Даже воздух остолбенел от такого обилия злости и
обиды, выплеснутого несчастным инструментом. Затем зазвучало адажио. Порыв
ярости отступил перед тяжелой волной холодного презрения. Бессильно
презирая, Музыкант проклинал то, что ненавидел. Взлеты и падения смычка
рассекали воздух новыми гнетущими звуками, а губы Павла шевелились,
повторяя одно слово: "Остановись... остановись... остановись..."
  - Не слушай его, - сорвался Борис и потащил кресло обратно в гостиную.
  - Нет! - Павел схватился руками за перила. - Разве ты не слышишь, он
мстит. За ничтожную обиду - вселенской местью!
  - Это всего лишь музыка! Он закончит играть, и все. Ничего не произойдет!
  - "Всего лишь музыка"? - передразнил мальчик. - Это МУЗЫКА! И Музыкант -
гений. Его звуки вырастают в реальную боль, его проклятья губят, его зло
раскрывает крылья над всеми людьми. И это реальность! Реальность!
  - Паш, успокойся, - попросил Борис как мог мягко, хотя сам чувствовал, что
того и гляди сорвется на крик. - Пусть Музыкант - гений. Мы достаточно
"насладились" его мелодиями, а теперь пора вернуться в комнату. Ты играешь
Баха куда более приветливо, чем этот тип. Давай-ка, поиграй мне, и мы оба
успокоимся.
  - Ты не понимаешь, - тяжело вздохнул Павел. - Не хочешь понять и поверить.
Прости, что я кричал. Закроем окна. Я не хочу слушать ЭТО.
  И они ретировались в гостиную. Борис поймал себя на том, что их действия
слишком уж похожи на отступление перед армией врага. Сдались без боя.
Юноша вынес себе этот вердикт и вдруг осознал, что точнее уже не скажешь.
  Звуки ужасной музыки стучались в закрытое окно, но не могли прорваться в
комнату, где воцарилось кажущееся спокойствие. Текли минуты. Братья молча
ждали апофеоза. И апофеоз наступил: надрывный вой сирены кареты скорой
помощи обрушился на двор. Борис приблизился к окну.
  - Управдомша, да? - не оглядываясь, спросил Павел.
  - Похоже... - он ждал, чем закончится рейд врачей в недра подъезда. - Да,
она. Сама идет, это уже хорошо. Вроде, с рукой что-то.
  Стайка соседок обступила пострадавшую, закрыв Борису поле обозрения.
  - А где Музыкант? - поинтересовался мальчик.
  - Исчез, - брат присел напротив кресла-каталки. - Знаешь, Пашка, думаю, ты
был прав от начала до конца. Этот тип материализует музыку.
  - Управляет обстоятельствами посредством музыки, - поправил Павел. -
Невероятно...
  - Зато очевидно, - сжал зубы Борис. - И все-таки бухгалтер знает этого
Музыканта! Он так необычно на меня взглянул, когда я заикнулся про
скрипку! Эх, найти бы повод к нему заявиться и познакомиться с его гостем!
  - Если бы гость существовал, бухгалтер бы не отпирался от скрипача на
своем балконе, - заметил брат. - Тем более такого заметного: в махровом
халате и со скрипкой.
  - В черном халате, - поправил Борис. - И почему все музыканты ходят в
черном?
  Вопрос прозвучал риторически, но Павел на него откликнулся:
  - Черный цвет притягивает дух, который помогает музыке парить над залом и
проникать в души людей чистой и безупречной. Но если у музыканта черно не
одеяние, а душа...

  Воскресное утро началось прекрасно. Мама, отдохнувшая и посвежевшая после
хорошего сна, колдовала на кухне, пообещав сыновьям нечто "божественно
вкусное". Май в этом году превзошел самого себя. Земля благоухала, и
только самый черствый человек мог сидеть в такой день дома за закрытыми
окнами. Легкие занавески трепетали на ветру, будто праздничные флаги,
развешанные по всему дому в честь пробудившейся природы. Даже воробьи,
завсегдатаи подоконников и карнизов, не боялись колыхающихся белых
призраков человеческого жилища.
  Павел застыл перед распахнутым балконом со скрипкой на коленях. Ни одна
нота не прозвучала пока в это прелестное утро, что слегка удивило маму.
Обычно мальчик играл с самого рассвета. Женщина время от времени проходила
мимо гостиной и видела сына, сидевшего в своем инвалидном кресле спиной к
дверям. Если бы она приблизилась к нему и заглянула в лицо, она бы
испугалась. Павел походил на бойца перед судьбоносной атакой: суровый,
непоколебимый, спокойный. Казалось, вся его душа затаилась в серых, обычно
наивных, глазах, готовая рвануться в бой чуть только скрипка взметнется к
плечу и взлетит над струнами смычок.
  Борис слонялся по комнате позади брата. Он понимал, что так угнетало
мальчика весь вчерашний вечер и с какими мыслями Павел проснулся нынче
утром. Накануне оба позорно бежали от преступного разгула чужой скрипки,
расписавшись в собственном бессилии. Вот что заставляло стонать сердце
юного скрипача.
  Остановившись возле фортепьяно, Борис рискнул обратиться к брату.
  - Паш... Пашка. Ты что задумался?
  - А?... Подожди. Чувствуешь? Оно в воздухе... Как будто, гроза собирается.
  - Да ты что? Небо чистое, как...
  - Нет. Гроза в звуках. Он концентрируется... Борька, следи за балконом!
Выкати меня туда, выкати!
  Борис схватил ручки коляски и толкнул ее к порогу.
  - Музыкант!
  Возглас брата отдернул взгляд Бориса от пола. Ему показалось, что на
противоположном балконе из черной тени,