рь, что в толще этих стен притаились тяжелые ржавые решетки.

Солнце садилось. Оно светило вдоль улицы длинными лучами. Стены и мостовая
казались красноватыми. И тихо было так, словно все в городе уже погибли.

Потом вдали ухнули барабаны.

...Вначале все шло как было задумано. Правда, походило это не на завязку
битвы, а скорее напоминало начало какого-то праздника.

Пестрые ряды барабанщиков появились справа от нас. За ними колыхались
разноцветные знамена, красными бликами горели наконечники копий и медные
шлемы.

Слева вышли шеренги мальчишек в одинаковых алых рубашках. Факельщики. Было
светло, и факелы не горели. Ребята несли их на плечах, как солдаты носят
карабины.

За факельщиками тоже мерцали каски, и щетинилось оружие.

Барабаны смолкли. Армии сходились в молчании. Оба войска выглядели пестро,
но люди шли слаженно. Ритмичные удары шагов заполнили каменный коридор
улицы.

Мне стало страшно. Показалось, что сейчас шеренги столкнутся, и начнется
неудержимый бой. Мельком я взглянул на Валерку. Он стоял, стиснув себе
плечи, прямой, со сжатыми губами. Неотрывно смотрел вниз, на улицу. Видимо,
он тоже боялся.

Но боялись мы зря. Четко, как на параде, шеренги факельщиков и барабанщиков
прошли друг сквозь друга. Затем факельщики сделали поворот направо,
барабанщики - налево, и все разом кинулись к башне. Лишь несколько ребят
остались между армиями и отчаянно вскинули руки, словно хотели удержать
взрослых воинов. Оба войска действительно остановились.

Мальчишки действовали слаженно. Большинство из них ухватились за руки и
встали перед башней живыми цепями, в несколько рядов. А человек двадцать
кинулись вверх по галерее. На ступенях загудели брошенные барабаны.

На улице нарастал шум взрослых и ребячьих голосов. Один мальчишечий голос -
тонкий и отчаянно яростный - все время повторял:

- Стойте! Не смейте! Не смейте!

Те, кто ворвался на галерею, поравнялись с нами. Все происходило так
быстро! Мы с Валеркой увидели Братика, рванулись к нему и вместе вбежали в
сводчатый коридор.

Сначала была полная мгла, но очень скоро зажглись факелы. Двое мальчиков в
алых рубашках проскочили вперед и освещали дорогу.

Коридор вывел на квадратную площадку, а от нее кругами уходила вверх
широкая лестница. Наш бег был молчалив и стремителен. Только гулкий топот
разносился среди стен. Один из факельщиков поскользнулся и упал. Толпа
могла налететь сзади, но Валерка успел подхватить и поставить мальчишку.
Тот благодарно улыбнулся и, сильно хромая, побежал дальше. Он не выпустил
горящий факел.

Лестница кончилась, и мы высыпали в просторную сводчатую комнату, где было
очень светло.

Горели развешанные по стенам фонари (кто их зажег?). Я увидел зубчатые
барабаны и громадные деревянные катушки с намотанными цепями.

И тут же я увидел гвардейцев.

Они стояли всюду, у каждого барабана, в глубоких оконных нишах, на каменных
выступах и бревенчатых балках. Поверх малиновых мундиров на гвардейцах
красовались золоченые наплечники и желтые панцири из тисненой кожи. А на
головах - клеенчатые шапочки с черными перьями. Каждый держал легкую
трехгранную рапиру...

Стало тихо-тихо. Я вдруг почувствовал, что здесь очень холодно и пахнет
гнилым деревом. И услышал частое дыхание ребят. Никто не ждал, что здесь
будет охрана: мы натолкнулись на засаду, как волна на стенку. Никто,
наверное, не испугался, просто растерялись.

Просто никто не знал, что теперь делать.

Темноволосый курчавый мальчик, которому только что помог Валерка, вдруг
подскочил к барабану с цепями и рукоятью факела ударил деревянный клин,
торчавший между зубьями шестерни. Клин не шевельнулся. Стоявший рядом
гвардеец как-то механически поднял кулак в желтой очень короткой перчатке и
опустил на голову мальчишки. Факельщик беззвучно упал, скорчился на
кирпичном полу, подтянув к подбородку ободранные коленки.

Я прыгнул и как бы со стороны услышал свист своей рапиры. Удар пришелся по
запястью гвардейца. Тот молча открыл рот и, сгибаясь, прижал к животу
раненую кисть.

В это время по другому ходу ворвался отряд: ребята лет шестнадцати, с
тонкими, словно удочки, копьями. Впереди был паренек - смуглый, с длинными
желтыми волосами, в медной кирасе на кожаной куртке.

Он крикнул очень звонко:

- Прочь от машин, солдаты!

Бородатый гвардеец, с лиловым шарфом поверх нагрудника, неторопливо взял с
кирпичного уступа взведенный самострел и нажал на спуск. Стальной стержень
гулко ударил по кирасе и остался торчать в ней. Паренек стал падать - очень
медленно, - и все в тишине смотрели, как он падает. Потом рванулся яростный
крик, копья полетели в гвардейцев. Люди смешались, и тонкие рапиры
замелькали в свете фонарей, как большие вязальные спицы.

Нечего было и думать о решетках. Гвардейцы вмиг оттеснили нас к выходу. Мы
с Валеркой встали рядом и отчаянно крестили воздух клинками, пока ребята
уходили на лестницу и в коридор. Братик держался за нами. Рубашку

с него сорвали в схватке, и теперь он, щуплый, тонкорукий, в своей
выцветшей маечке, казался особенно маленьким и беззащитным.

- Уходи! - крикнул Валерка.

Братик прикусил губу и помотал головой. Он сжимал Валеркин нож, совершенно
бесполезный в таком бою.

Два барабанщика подхватили и унесли мальчика-факельщика, которого сбил
гвардеец.

Я думал, что охрана отгонит нас от механизмов и не будет преследовать.
Однако гвардейцы наседали и пытались схватить ребят. У двоих я вышиб
клинки, троим основательно поцарапал рожи. Валерка держался рядом, не
отходил ни на полшага. Он был молодец. Я видел, как он заставил отступить
рослого пузатого гвардейца. Тот откинулся и сбил еще одного.

Тогда вперед протолкался бородатый с шарфом. Он криво улыбался черным
открытым ртом и крутил рапирой хитрые финты. Из-за него тупо лез другой -
белобрысый и прыщеватый.

Валерка ткнул прыщеватого в плечо, но клинок скользнул по металлу.

- Отходите! - крикнул я и махнул левой рукой: "Туда, назад!" Неосторожно
повернулся - и клинок бородатого чиркнул меня по ребрам.

Боли почти не было, но я сразу ощутил, как намокла рубашка. Прижал к ране
левый локоть. Бородатый замахнулся. Ударом снизу я рассек ему на локте
рукав. Гвардеец качнулся и отступил.

В этот миг я услышал, что Братик негромко вскрикнул.

Я оглянулся. Братик жалобно улыбался. Под ключицей у него, рядом с
перекрученной лямочкой майки, было треугольное черное отверстие. Сначала -
черное. Но тут же оно словно налилось ярко-красным соком. Тяжелый шарик
крови выкатился из него и побежал под майку, потянув за собой алую полоску.
Братик растерянно посмотрел на Валерку и прислонился к нему. Валерка
заплакал и подхватил его на руки, уронив шпагу.

- Сволочи, - сказал он.

Видимо, прошло всего две-три секунды. Когда я повернулся к гвардейцам, они
стояли на тех же местах, и бородатый держался за локоть. Я схватил
Валеркину шпагу и с двумя клинками рванулся по ступеням. Я что-то кричал от
ярости и отчаяния.

Не знаю, может ли быть страшным встрепанный двенадцатилетний мальчишка,
даже со шпагами в руках. Но гвардейцы отступили, откатились вниз по
лестнице. Я, пятясь, вернулся к Валерке и Братику. Сердце колотилось
сильно, беспорядочно и словно не в груди, а где-то в горле. Я переглатывал
и кашлял.

- Уходим, быстро...

Мы оказались в темном коридоре. Нас не преследовали. Мы не стали спускаться
по галерее. Валерка с Братиком на руках свернул в незаметную боковую дверь,
и мы вышли на висячий мостик.

Теплый воздух сразу охватил нас. Были синие сумерки: солнце уже село. Из-за
груши торчала половинка розовой чудовищно большой луны. С улицы не
доносилось ни звука. Но все это я отметил мельком, между прочим. Одна
мысль, одна тревога была сейчас: что с Братиком?

Он висел на руках у Валерки, расслабив руки и ноги. Только голову старался
не ронять, прислонив ее к плечу брата. Он по-прежнему слабо улыбался, но
глаза его были закрыты.

- Очень больно, Василек? - спросил Валерка и коротко всхлипнул.

Не открывая глаза, Братик сказал:

- Не очень... Только жжет.

Мне показалось, что губы у него сухие, и он их с трудом расклеивает.

Кровь, кажется, больше не текла. Ее подсохший след на плече казался очень
черным.

- Надо... перевязать... - сказал я.

Говорил я отрывисто, в промежутках между прыгающими ударами сердца.

- Здесь негде. Спустимся, - ответил Валерка.

Мы сошли по железным ступеням и оказались у знакомого фонтана с каменными
рыбами, рядом с крепостной стеной. Положили Братика на край бассейна.
Бассейн был сух, нечем промыть рану.

- Все равно... - сказал я. - Это временная перевязка... Все равно надо
врача... В этом идиотском городе есть врачи - или только дураки и убийцы?

- Надо к Мастеру, - откликнулся Валерка. - Звездный Мастер вылечит, он
знает все.

Валерка уже справился с собой. Говорил решительно. Оторвал от своей рубашки
рукав, разодрал на полосы, осторожно положил бинт на черный запекшийся след
рапиры.

- Больно, Василек?

Братик разлепил губы:

- Не-а... Только пить...

- Сейчас, сейчас...

Обдирая локти о камень, он подсунул Братику руки под шею и под коленки,
поднял его снова. И пошел. А я за ним, с двумя шпагами на изготовку. Я
охранял Валерку и Братика. Но не знаю, как бы я стал драться, если бы
встретил врагов. Меня шатало.

14

Шли мы недолго. Но за это время луна посветлела, выкатилась на середину
неба, и все, как прошлой ночью, стало ярко-голубым.

Башня Звездного Мастера стояла в глубине заросшего двора. Высоко-высоко
светилось окошко, и так же высоко была дверь. К ней вели каменные ступени.

Валерка совсем вымотался и у подножия лестницы молча прислонился к стене.

- Давай, - сказал я и бросил в траву клинки.

Валерка не мог даже спорить. Молча передал мне Братика.

Братик спал или был без сознания. Он оказался вдруг очень тяжелым. Я ступал
осторожно. Лестница была совсем старой: на ступенях были вытерты ногами
глубокие круглые впадины.

...Потом как бы качнулась навстречу освещенная комната. Высокий человек в
каком-то нелепом свитере до колен подхватил у меня Братика. Это был старый
человек: с редкими седыми прядями, дряблыми щеками и жалостливым взглядом.

- Маленький мой... - сказал он.

Сзади зазвенело: Валерка бросил на пол наши шпаги.

Мы положили Братика на широкую постель, в беспорядке заваленную пестрыми
одеялами. Мастер, сокрушенно бормоча, размотал повязку. Потом он кривыми
ножницами перестриг лямки у майки, стянул ее вниз.

Не открывая глаза, Братик негромко застонал.

- Полминутки потерпи, малыш, - прошептал Мастер.

Я увидел у него в ладонях мясистый лист какого-то растения. Мастер ногтями
содрал с листа кожицу, и заискрилась жидкая изумрудная мякоть. Этой мякотью
Мастер положил лист на запекшуюся ранку. Затем, не бинтуя Братика, укрыл
его по самый подбородок одеялом. Но прежде чем он сделал это, я заметил на
другом, нераненом, плече Братика натертую полоску. И понял: от перевязи
барабана... Барабаны были слишком тяжелы, а ребята-барабанщики все же
носили их. Тянули свою лямку маленьких солдат. Солдат, которые дрались
против войны.

Я услышал укоризненный голос Мастера:

- Разве мальчики могут изменить предначертанное будущее?..

Ну конечно! Мальчики ничего не могут! Они тянут свою лямку, пока взрослые
делают глупости! Лишь падать и умирать они могут, как большие... И не
только в сказке...

Я увидел умоляющие Валеркины глаза.

- Он поправится? - прошептал Валерка.

- К утру, - ласково сказал Мастер. - Если не будет воспаления. Но отчего
ему быть? Воспаление бывает у старых и нездоровых людей...

- Он просил пить, - вспомнил я.

- Теперь ему и так хорошо, - успокоил Мастер.

Братик дышал легко, лицо его порозовело.

Валерка сидел на краю постели, положив на колени кулаки. Глядя в стенку, он
сказал:

- Все равно я найду того прыщавого...

- Разве это он ранил? - спросил я.

- Конечно. Ты не видел?

Я не видел. Я тогда... Что я тогда? Ага, я зажимал локтем раненый бок...
Черт, я и забыл о ране! Саднящая боль была все время, но я привык и не
думал о ней. А, вот в чем дело: ткань присохла и остановила кровь...

- Посмотрите у меня, - сказал я Мастеру.

...Ух, как больно отдирается рубашка. Ничего, Братику было больнее. А вот и
лист... Мокрый, прохладный. Влажный холод словно втягивает в себя боль,
растворяет ее. Вот уже совсем хорошо. Даже усталость поубавилась.

Значит, и Братику так же хорошо? Тогда все в порядке...

Я сел на низкий треугольный табурет, привалился спиной к холодной стене.
Осмотрелся наконец.

Высокая комната, яркие свечи в настенных светильниках. Стены голые, из
песчаника (как та стена с фонариками!), под потолком - скелет крылатого
ящера. Неструганый стол, на нем приборы, похожие на старинные штурманские
инструменты в Музее флота в Ленинграде.

Мастер сдвинул инструменты на край, принес на стол горшок и глиняные кружки.

- Поешьте, рыцари, - сказал он. Слово "рыцари" прозвучало с грустной
насмешкой.

В кружках был сладкий молочный кисель, он пах степной травой.

Мастер смотрел на нас голубыми слезящимися глазами. Только сейчас я понял,
что он очень-очень старый. У него были тонкие коричневые пальцы с
узловатыми суставами, сухая кожа на руках. Пальцы слегка дрожали, когда
Мастер брал свою кружку.

- Когда кончатся эти багровые времена? - горько сказал он. - Когда Великий
Канцлер перестанет печалиться о страдающих детях?

Я не смог сдержать раздражения:

- Если он такой добрый, этот ваш Канцлер, зачем он позволяет литься крови?

- Он не добрый и не злой, - сказал Мастер. - Он неизбежный. Как и всђ в
этом мире.

- Ну, неужели всђ-всђ у вас расписано наперед? Легенда о Большом Мастере -
это правда?

Мастер кивнул:

- Все правда. Он проник сквозь Время и составил Книги... Не знаю, может
быть, это была ошибка. Зачем каждому человеку заранее знать свою судьбу?

- Каждому? - не поверил я. - Но разве можно описать судьбу всех людей за
несколько веков? С этим не справится и тысяча ученых.

- Ему помогал Белый Кристалл, - грустно сказал Мастер. - Большой Белый
Кристалл, который все знал и все помнил. Он таял, пока писались Книги. А
когда был закончен великий труд, Кристалл рассыпался в пыль.

Пока мы говорили, Валерка смотрел то на меня, то на Мастера тревожными
глазами. Наконец он спросил:

- Но разве каждый человек знает свое будущее?

- Если хочет. И если он взрослый. Взрослые получают у Канцлера знак
совершеннолетия. В нем записано все. Не всякий только может прочитать, но
Мастер, если попросят, может. В каждом знаке - пыль Белого Кристалла.

Я увидел, как Валерка побледнел. Он медленно встал и, оглядываясь на
Мастера, пошел к Братику. "Не надо", - хотел сказать я, но почему-то не
смог. Валерка откинул на Братике одеяло, осторожно сунул пальцы в карман
его сбившихся штанишек. Еще раз оглянулся и вытянул на свет медальон.

Коричневый орех закачался на белом шнурке.

- Этот? - шепотом спросил Валерка.

Старик потянул к медальону дрожащие пальцы.

"Не надо", - снова хотел сказать я. Но неизвестность была бы слишком
мучительна. Вдруг тайные знаки говорят о чем-то страшном?

Да нет, чепуха! Братик - маленький. Он будет жить долго-долго. Сейчас
Мастер прочитает и скажет, что все хорошо...



Мастер надавил орех ногтем, и тот раскрылся, как старинные часы. Я мельком
увидел внутри что-то черное и в этом черном блестящие красные точки -
словно вмазанные в смолу рубинчики от часов. Странно: ведь Кристалл-то
белый. Мастер, морща лоб, долго смотрел на них, а мы не дышали. Потом он,
пряча глаза, положил на раскрытый медальон пальцы - как слепой, читающий на
ощупь. Еще посидел и негромко сказал...

Что он сказал?!

Он прошептал, глядя в сторону:

- Бедный ты мой...

- Что?! - крикнул я.

Мастер мелко затряс головой, а орех упал на пол, захлопнулся и укатился под
стол.

- Там сказано, что убит сегодня, - бесцветным голосом сообщил старик.

- Какая чушь! - со смехом сказал я. И оборвал смех под Валеркиным взглядом.

Валерка попятился к постели, словно хотел загородить Братика от беды.

- Он же не убит, - сказал Валерка. - Он просто спит. Видите?! Он спит!..

- "Сегодня" еще не кончилось, - горько возразил Мастер. Он, сутулясь,
подошел к Братику, приподнял на его плече влажный лист. Даже издалека, от
стола, я увидел, что вокруг ранки растеклась большая розовая опухоль.

Мастер осторожно положил лист.

- Черное воспаление, - пробормотал он. - Через час начнется горячка.

Он сел, нагнув голову, обхватил затылок.

Я чувствовал отвратительную слабость и не мог даже встать с табурета. Я
только спросил:

- Неужели ничего нельзя сделать?

Мастер молча покачал головой.

Валерка как-то страшно сник и потемнел лицом. Он поверил. А я? Я тоже
поверил. Здесь были свои законы.

Здесь...

- Переход! - вспомнил я. - Валерка, переход! Уйдем к нам! У нас такие врачи!

- Переход бывает в полночь, - тихо сказал Валерка. - А до полуночи он...

А до полуночи Братик умрет! Сегодня! Скоро...

Мне показалось, что он уже умер. Я рванулся к постели. Нет, он дышал, и
довольно спокойно, только опять побледнел, и на губах появилась белая
корочка.

- Сделайте же что-нибудь... - шепотом сказал Валерка.

- Сделайте же что-нибудь! - заорал я на Мастера. - Нельзя же так! Из-за
какого-то ореха!!!

У Мастера опять затряслась голова.

- Не из-за ореха... Из-за предначертания...

- Из-за предр... прен... Тьфу! Какого дьявола? Слушайте. Не может этого
быть!

Мастер не мигая смотрел слезящимися глазами.

- Может... Есть...

- Что - есть?! Про себя вы тоже знаете, когда помрете?

Он продолжал трясти головой.

- Через четыре года и три дня... Скорее всего, в День большого наводнения.
Океан прорвет дамбы.

- А вы знаете, что прорвет, и ждете, как, кролики! Надо чинить дамбы, а не
резню устраивать!

- Резня... Такое время. Даже Канцлер бессилен...

- Гад ваш Канцлер, - сказал я. - А вы...

Я начал его ненавидеть. За дурацкую упрямую покорность, за беспомощность,
за то, что не может помочь Братику... За то, что стены в его комнате из
такого же камня, как Стена!

- Вы врете! - сказал я. - Вы не понимаете! А если до наводнения вы
свалитесь с лестницы? Или подавитесь косточкой от сливы? Или этот дурацкий
скелет грохнется вниз и пробьет вам голову? Тогда к чертям полетят все
предсказания! Тогда все посыплется, как домик из спичек!

Он покорно кивнул:

- Посыпалось бы... Но не посыплется. Потому что никто не может разбить
предначертание. То, что должно случиться, уже случилось в будущем, и никто
не в силах это изменить.

Братик сзади чуть слышно забормотал. Я оглянулся. Валерка лежал головой на
ногах у Братика, а в руке держал его ладошку.

Я не мог смотреть на это, опустил глаза. На полу, у постели, валялась моя
рапира.

Я медленно повернулся к Мастеру.

- Никто не может изменить пред... начертание, - хрипловато повторил я. -
Да? А если...

Он понял. Он выпрямился. На щетинистом подбородке у него блестела капля
молочного киселя. И все-таки он был не противный, а даже красивый, только
совсем древний.

- Сделай это, Светлый Рыцарь, - негромко сказал он. - Я пробовал сам, я не
сумел... Убей, если можешь.

Я не мог. Но теперь я отчетливо знал, как поступить.

- Валерка! - громко позвал я.

Он поднял мокрое лицо.

- Ничего, - сказал я. - Ты не думай, что всђ... Ты же звал меня не зря. До
полуночи есть время. - Я поднял рапиру.

Он смотрел на меня с надеждой. Ни до этого, ни после я не видел глаз, в
которых была бы такая отчаянная надежда.

15

Я шел по пустым голубым улицам и неотрывно смотрел на самую большую башню.
Там, высоко над крышами, светилось оранжевое квадратное окно - недремлющее
око Отца и Защитника Города и всех степей и гор до самого Океана.

Защитник... А кто защитил Братика? И того мальчишку-факельщика, сбитого
кулаком бородатого солдафона? И того паренька, убитого железной стрелой?

Где ты был, Га Ихигнор Тас-ута, Великий Канцлер, когд