и,  которые были совершенно уверены,  что никакие формы
жизни  не  могут существовать на Луне,  были бы очень рады,  если бы удалось
доказать обратное - как это было пять лет спустя,  когда  Ричардс  и  Шеннон
сделали  свое  удивительное  открытие в кратере Эратосфена.  Но это открытие
было еще в будущем;  во время первой экспедиции казалось, что Суров прилетел
на Луну напрасно.
        Он вовсе не выглядел подавленным,  а  был  занят,  как  и  остальная
команда,  изучением  образцов почвы и наблюдением за маленькими гидропонными
фермами, чьи герметизированные, прозрачные ящики формировали сверкающую сеть
вокруг Циолковского.  Ни мы, ни американцы не занимались вещами такого рода,
рассчитав,  что лучше привезти пищу с Земли, чем выращивать ее на месте - по
крайней мере до тех пор, пока не придет время установить постоянную базу. Мы
были правы с точки зрения экономики,  но ошибались с моральной точки зрения.
Крохотные,  наполненные  воздухом зеленые домики,  в которых Суров выращивал
свои растения и карликовые фруктовые деревья, были оазисом, на котором часто
отдыхали  наши  глаза,  когда  уставали от окружающих нас огромных безлюдных
пространств.
        Одним из многих недостатков должности командира было то,  что у меня
редко выпадал случай произвести какие-нибудь активные  исследования;  я  был
слишком занят подготовкой отчетов для Земли, проверкой запасов, организацией
программ  и  расписаний  дежурств,   совещаниями   с   моими   коллегами   с
Американского   и   Русского  кораблей  и  пытался  -  не  всегда  удачно  -
предугадать,  какая ошибка может быть следующей.  В результате,  иногда я не
выходил с базы по два или три дня кряду,  и постоянной шуткой было,  что мой
космический скафандр проест моль.
        Возможно поэтому  я  могу  вспомнить  все  мои прогулки так ярко;  я
хорошо запомнил мою единственную встречу с Суровым.  Это было около полудня,
когда  солнце  стояло высоко над южными горами,  а новая Земля казалась едва
видимой серебряной ниткой в нескольких  градусах  от  него.  Гендерсон,  наш
геофизик,  хотел  снять  магнитные  характеристики  в нескольких контрольных
точках в паре миль к востоку от базы.  Все были заняты,  а я к этому моменту
закончил свою работу, так что мы вместе поднялись на ноги.
        Путешествие не  было  достаточно  длинным,  чтобы  брать  скутер,  в
особенности потому,  что заряд батарей был уже низким.  Во всяком случае,  я
всегда получаю удовольствие от прогулки по открытой Луне.  Это был не просто
пейзаж,  к  которому,  хоть он и внушал страх,  можно было привыкнуть спустя
какое-то время.  Нет - я  никогда  не  уставал  от  медленного,  без  усилий
движения,  когда  каждый  шаг  превращался  в  прыжок,  поднимающий меня над
грунтом,  давая ощущение свободы, которая людям до космических полетов могла
только присниться.
        Мы закончили работу и были  на  полпути  к  дому,  когда  я  заметил
фигуру,  движущуюся через равнину в миле от нас, недалеко от русской базы. Я
опустил на глаза полевой бинокль внутри шлема и  стал  высматривать  другого
исследователя.   Даже   на   близком   расстоянии  вы,  конечно,  не  можете
идентифицировать человека в космическом скафандре,  но,  поскольку скафандры
всегда отличаются окраской и номерами, в этом практически нет надобности.
        "Кто это?"  спросил  Гендерсон  по   коротковолновому   радиоканалу,
которым мы оба были связаны.
        "Голубой скафандр номер 3 - это должен быть Суров.  Но я не понимаю.
Он один."
        Одно из самых фундаментальных правил лунных исследований  состоит  в
том,  что  никто  не  ходит один по поверхности Луны.  Может случиться очень
много несчастий,  которые тривиальны,  если вы с компаньоном - но  фатальны,
если вы предоставлены сами себе.  Что вы будете делать,  например,  если ваш
скафандр стал давать медленную утечку на спине,  где вы не  можете  наложить
ремонтный пластырь? Это может звучать смешно, но такое случалось.
        "Может быть,  с его приятелем случилось несчастье и он идет  оказать
ему помощь," предположил Гендерсон. "Может быть нам лучше вызвать его."
        Я покачал головой.  Суров  определенно  не  спешил.  Он  выходил  по
собственным делам и теперь медленно возвращался на Циолковский.  Мне не было
дела до того,  что командор Краснин позволяет своим людям выходить наружу  в
одиночку,  хотя  это  казалось  прискорбной практикой.  А если Суров нарушал
устав, мне также не было интереса докладывать ему об этом.
        В продолжение следующих двух месяцев мои люди часто замечали Сурова,
совершающего свои одинокие прогулки,  но он  всегда  избегал  их,  если  они
подходили слишком близко. Я задал несколько сдержанных вопросов и обнаружил,
что командир Краснин допускает, из-за недостатка людей, ослабление некоторых
правил безопасности.   Я   не  мог  узнать,  чем  занимается  Суров,  но  не
предполагал, что его командир был в таком же неведеньи.
        Когда я получил аварийный вызов от Краснина,  мне захотелось сказать
"Я же вам говорил". У всех нас люди попадали в неприятности и мы высылали им
помощь,  но это было впервые, чтобы кто-нибудь потерялся и не отвечал, когда
с корабля посылали сигнал вызова.  Была проведена спешная  радиоконференция,
на   которой   выработали  последовательность  действий,  и  посланы  наружу
добровольные поисковые партии с каждого из трех кораблей.
        Мы снова  были с Гендерсоном и здравый смысл подсказал нам пойти тем
маршрутом,  которым шел Суров,  когда мы его видели.  Это было в том  месте,
которое  мы  считали  "нашей" территорией,  на некотором удалении от корабля
Сурова,  и когда мы пробирались у подножия  невысокого  холма,  мне  впервые
показалось,  что  русские  делают  что-то,  что  они  хотели скрыть от своих
коллег. Что это могло быть, я не мог вообразить.
        Его нашел  Гендерсон  и  позвал  помощь  по  радио.  Но было слишком
поздно:  Суров лежал вниз лицом,  его опавший скафандр был смят. Он стоял на
коленях,  когда что-то ударило в пластиковый шар шлема;  было видно,  что он
упал вперед и умер мгновенно.
        Когда командир  Краснин  подошел  к  нам,  мы  все еще рассматривали
невероятный объект,  который исследовал Суров,  перед тем как умер.  Это был
кожистый,  зеленоватый овал высотой около трех футов, укоренившийся на скале
широко  протянутыми  усиками.  Да  -  укоренившийся;  потому  что  это  было
растение.  В  нескольких  ярдах  дальше  было два других,  гораздо меньше и,
по-видимому, мертвые, так как они почернели и увяли.
        Моей первой  реакцией  было:  "Ведь  это означает,  что на Луне есть
жизнь!" Я думал о том, как много чудес становятся правдой, пока мне в уши не
ворвался голос Краснина.
        "Бедный Владимир!" сказал он.  "Мы знали,  что он был гений,  но  мы
смеялись над ним, когда он рассказывал нам о своих мечтах. Поэтому он держал
свою самую значительную работу в секрете. Он покорил Арктику своей гибридной
пшеницей,  но  это было только начало.  Он принес жизнь на Луну - но также и
смерть."
        Когда я  стоял  здесь  в  первый момент удивительного открытия,  это
казалось чудом.  Сегодня во всем мире знают историю о "Кактусе Сурова,"  как
это было с неизбежностью неточно названо, и главное удивление прошло.
        Его заметки   рассказали   всю   историю,   они    описывали    годы
экспериментов, приведших его в финале к растению, чья кожистая оболочка была
способна вынести вакуум и чьи длинные,  выделяющие кислоту корни давали  ему
возможность расти на скалах, где даже лишайникам было бы трудно выжить. А мы
были свидетелями  реализации  второй  стадии  Суровской  мечты,  потому  что
кактус,  который  навсегда  был  назван  его  именем,  уже разрушал обширные
площади   лунных   скал   и   таким   образом   готовил   путь   для   более
специализированных  растений,  которые  теперь  кормят  каждое  человеческое
существо на Луне.
        Краснин наклонился над телом коллеги и поднял его без труда в низкой
гравитации. Он потрогал разбитые фрагменты пластикового шлема и в недоумении
покачал головой.
        "Что могло с ним случиться?" сказал он. "Все выглядит так, будто это
сделало растение, но это нелепо."
        Зеленая загадка стояла здесь, на небольшой бесплодной равнине, мучая
нас  своим  обещающим  и  таинственным  видом.  Затем  Гендерсон  проговорил
медленно, как бы раздумывая вслух:
        "Я, кажется,  знаю  ответ;  я вспомнил кое-что из школьной ботаники.
Если Суров выводил это растение  для  лунных  условий,  как  он  должен  был
организовать  его  размножение?  Семена  должны рассыпаться по очень большой
территории в надежде найти подходящее место.  Здесь  нет  птиц  или  зверей,
которые  могли бы разносить их,  как на Земле.  Я могу придумать только одно
решение - и некоторые из наших земных растений используют его."
        Он замолчал,  прерванный  моим  криком.  Что-то  ударилось  с резким
звуком о металлический ремень моего скафандра.  Это не причинило  вреда,  но
произошло так внезапно и неожиданно, что повергло меня в крайнее изумление.
        Семя, размером и видом напоминающее сливовую косточку, лежало у моих
ног.  В  нескольких  ярдах  от него мы нашли другое,  разбившее шлем Сурова,
когда он наклонился.  Он должен был знать,  что растение созрело, но в своем
стремлении  к  исследованию забыл,  что это может означать.  Я видел кактус,
выстреливающий семена на четверть мили в низкой лунной гравитации. Суров был
убит бессмысленным образом своим собственным творением.



   Артур Кларк.
   Одержимые


     Перевод А. Чапковского
     Источник:  А.Кларк, Космическая одиссея 2001  года. Сборник науч.-фант.
произведений. М., "Мир", 1970.
     OCR & Spellcheck: Aslan Frunze






     И вот солнце сверкнуло  так  близко, что вихрь радиации  оттеснил  Стаю
назад,  в  черную  космическую ночь.  Ближе не подступиться -- потоки света,
которые носили  ее от  звезды к звезде, не давали приблизиться к  источнику.
Если  Стая не  найдет планету  и не укроется в ее  тени,  ей  придется  -- в
который раз! -- покинуть только что найденную солнечную систему.
     Уже шесть остывших планет были открыты  и  оставлены Стаей. Эти планеты
либо были так холодны, что  на органическую  жизнь не оставалось  и надежды,
либо населялись существами, совершенно  непригодными для Стаи. Если  уж Стая
решила  выжить, ей надо  было найти таких  же  хозяев, какие остались на  ее
далекой, обреченной планете. Миллионы лет назад  Стая взлетела к  звездам на
сверкающих лучах своего взорвавшегося  солнца. Но воспоминания о  потерянной
родине по-прежнему были  пронзительны и  ярки --  боль,  которой  не суждено
стихнуть.
     Впереди, окруженная мерцающим ореолом,  показалась планета.  Тончайшими
органами чувств, обостренными годами бесконечных странствий, Стая потянулась
к ней, достигла и нашла пригодной для обитания.
     Как  только  черный  диск  планеты  заслонил  солнце,  свирепый  ураган
радиации  стих. Под  действием  гравитации  Стая свободно падала до внешнего
пояса атмосферы. Когда-то, при первых посадках на планеты, Стая чуть было не
погибла, но  теперь  она научилась  сжимать  тончайшую ткань  своего тела  в
крохотный, плотно сбитый  комок --  невероятное искусство, достигнутое ценой
бесконечных упражнений. Понемногу ее скорость падала, пока, наконец, Стая не
повисла между небом и землей.
     Долгие годы  Стая плавала от полюса к  полюсу на  ветрах стратосферы, а
беззвучные залпы  зари  гнали ее на запад, прочь от поднимающегося солнца. И
всюду  она замечала жизнь, но  нигде  --  разум.  Обитатели планеты ползали,
летали, прыгали,  но никто из них не мог  ни говорить, ни строить. Возможно,
через десять миллионов  лет здесь и появятся существа, которыми Стая  сможет
завладеть и управлять, пока же ничто не говорило об этом. Стая не могла даже
предположить,  какой  из  бесчисленных  организмов,  обитавших  на  планете,
унаследует  будущее, а  без такого хозяина она  была ничем -- обычная  схема
электрических  зарядов, матрица порядка  и самосознания  в хаосе  Вселенной.
Сама Стая не могла управлять материей,  но, овладев сознанием живых существ,
она приобретала неограниченные возможности.
     Планета уже  не однажды изучалась космическими  пришельцами,  но  столь
острая  необходимость  в  этом  возникла  впервые.  Стая   находилась  перед
мучительным выбором: она могла вновь начать изматывающие скитания в  надежде
отыскать наконец лучшую планету, а могла и остаться здесь, ожидая  появления
пригодной для ее целей расы.
     Подобно стелющемуся в тени  туману витала она в воздухе, послушная воле
изменчивых  ветров,  невидимкой  проплывала  над  неуклюжими,   безобразными
рептилиями, наблюдая, запоминая, анализируя, стараясь определить их будущее.
Но ей  не на ком было остановить свой выбор: ни в  одном из этих существ  не
был виден пробуждающийся  разум. А покинь  Стая этот мир в поисках  другого,
она могла тщетно рыскать по Вселенной до скончания времен.
     Наконец Стая приняла  решение. Природа не принуждала ее останавливаться
на  чем-то одном:  большая часть ее могла продолжать межзвездные скитания, а
меньшая  оставаться  здесь  --  как семя,  которое,  возможно,  когда-нибудь
принесет плоды.
     Стая закружилась  вокруг  своей  оси,  ее почти  невесомое тело приняло
форму диска. Где-то  на границе видимости затрепетали  ее края -- теперь это
был  бледный дух, слабая, неуловимая дымка, вдруг распавшаяся  на две части.
Кружение ослабевало, и  вот уже  по  небу плыли  две  Стаи, но  обе обладали
памятью, желаниями и стремлениями единого существа.
     В последний раз родительская Стая обменивалась мыслями со своим детищем
и  близнецом. При удачном повороте  судьбы, решили  они, эта долина меж  гор
когда-нибудь  станет   местом  их  встречи.   Оставшаяся  часть  Стаи  будет
возвращаться сюда  в  назначенный час из  века  в век;  сюда же будет послан
гонец, если странникам удастся  открыть мир, более пригодный для целей Стаи.
И тогда обе  части  вновь  сольются  воедино,  и  Стая навсегда  покончит  с
бесприютным   существованием   изгнанников,  с   пустыми  скитаниями   средь
равнодушных звезд.
     С первыми лучами зари, осветившей еще совсем молодые горы, родительская
Стая поднялась к  солнцу.  На границе атмосферы ее подхватила буря радиации,
вынесла за пределы  системы и вновь бросила в бесконечный  поиск. Оставшаяся
часть Стаи приступила к своей почти столь же безнадежной задаче. Она  искала
существо,  настолько  распространенное  на   планете,  что  ни  болезнь,  ни
несчастный случай не могли бы истребить весь вид, и в то же время достаточно
крупное, чтобы оно  подчинило себе  окружающий мир. Это существо должно было
быстро размножаться -- только так Стая могла направлять и контролировать его
эволюцию.  Искать пришлось  долго,  выбор  был  нелегок,  но  хозяин наконец
нашелся. Подобно дождю, который впитывается в выжженную почву, Стая проникла
в маленькие тела одного вида ящериц и этим определила их будущее.
     То была невероятно трудная задача даже для тех, кто не ведал смерти. Не
одно поколение ящериц кануло в вечность, прежде чем появились  едва заметные
сдвиги.  И  всегда в  назначенный  час  Стая  возвращалась в  горы, на место
встречи. И  всегда напрасно:  ее  не  ждал там  посланец звезд  с  радостной
вестью.
     Века переходили в  тысячелетия,  тысячелетия  -- в эры. С  точки зрения
геологического  времени ящерицы  изменялись довольно быстро.  Теперь это уже
были даже не ящерицы, а покрытые шерстью теплокровные, живородящие существа.
Все еще  тщедушные  и слабые, с маленьким  мозгом, они тем не менее носили в
себе зачатки будущего величия.
     Но в медленном  течении веков менялись не только организмы. Распадались
континенты,  под  тяжестью неиссякаемых дождей разрушались горы. Сквозь  все
эти перемены Стая неуклонно шла к своей цели; и всегда в назначенный час она
приходила к месту встречи, терпеливо ждала и уходила. Возможно, родительская
Стая  все еще  странствовала  где-то,  а возможно  -- как ни страшно об этом
подумать,  --  под  гнетом  неведомого  рока  она  разделила участь  некогда
управляемой ею расы. Но пока оставалось только ждать и стараться определить,
можно  ли  заставить неподатливый  животный  мир планеты  выйти  на  дорогу,
ведущую к разуму.
     И вновь проходили тысячелетия...
     Где-то в лабиринте  эволюции Стая  совершила роковую ошибку и  пошла по
неверному  пути. С тех пор как  она впервые появилась на Земле, минули сотни
миллионов лет, и Стая  устала. Она деградировала. Потускнели  воспоминания о
древнем доме, о предназначении; в то время как ее хозяева преодолевали путь,
который  ведет к самосознанию,  разум Стаи все слабел. И  по  иронии  небес,
послужив движущей  силой, которая  некогда  принесла в этот мир  разум, Стая
исчерпала себя,  дошла до высшей степени  паразитизма: она  не  могла больше
существовать без хозяина. Навсегда прошли  времена, когда, подвластная  лишь
ветру и солнцу, Стая свободно  парила над миром. Чтобы добраться до древнего
места встречи, ей приходилось теперь мучительно долго передвигаться вместе с
тысячами  мелких  существ.  Но  она  по-прежнему чтила  незапамятный  обряд,
особенно теперь, когда  сознание  горького поражения еще сильнее разжигало в
ней желание к воссоединению. Только родительская Стая, вернувшись и поглотив
ее, способна была возродить в ней жизнь и силу.
     Наступали и  отступали ледники; те крошечные существа, которые носили в
себе исчезающий инопланетный разум, чудом избежали смертельных объятий льда.
Океан обрушивался  на сушу,  но они  не  погибли. Их  стало  даже больше,  и
только. Унаследовать этот мир  им не было дано --  далеко, в глубине другого
континента,  с  дерева  слезла  обезьяна  и  с  зарождающимся   любопытством
уставилась на звезды.
     Разум Стаи, рассеянный средь миллионов  крошечных существ, ослабевал  и
был  более  не  способен объединиться для  выполнения своей  цели. Распались
связующие звенья, гасли  воспоминания. От силы через миллион лет они и вовсе
исчезнут.
     Одно  оставалось  неизменным:  слепая  тяга,  заставлявшая  Стаю  через
интервалы, которые  раз от  разу, по  какому-то  удивительному  заблуждению,
становились все короче, искать завершения своих скитании в давно исчезнувшей
долине.
     Неслышно рассекая  лунную дорожку, прогулочный  катер миновал  мигающий
огоньками  остров  и  вошел  в  фьорд. Стояла  светлая, прозрачная  ночь; на
западе,  за  Фарерскими островами, виднелась падающая  Венера, а  впереди  в
неподвижной глади воды отражались чуть вздрагивающие огни гавани.
     Нильс и  Христина были счастливы. Они  стояли около поручней, их пальцы
переплелись в тесном пожатии, глаза не отрывались от покрытого лесом склона,
проплывающего  мимо.  Высокие  деревья неподвижно  стояли  в  лунном  свете,
выплывая из  моря теней  своими белоснежными стволами; даже легкое дуновение
ветерка не трогало их листвы.  Весь мир спал; только  катер своим  движением
осмеливался нарушить очарование, заворожившее даже ночь.
     Неожиданно Христина вскрикнула  и  Нильс почувствовал,  что  пальцы  ее
судорожно вцепились в его руку. Он проследил за ее взглядом: Христина во все
глаза смотрела на берег, где безмолвно высились стражи леса.
     -- Что ты, милая? -- тревожно спросил он.
     -- Смотри, -- ответила она  так тихо, что Нильс едва расслышал. -- Там,
под соснами.
     Нильс  вгляделся  в берег,  и  красота,  только что стоявшая перед  его
глазами,  начала   медленно  гаснуть,  уступая  место  первобытному   ужасу,
выползающему из  тьмы  веков.  Там,  под деревьями, ожила  земля:  пятнистый
коричневый поток падал со склона холма и поглощался черной  морской пучиной.
На  поляне, до  которой  не дотягивались тени деревьев,  ярким пятном  лежал
лунный  свет. Пятно  менялось  на  глазах:  казалось, сама  земля  струйками
стекала вниз, подобно медлительному водопаду, ищущему встречи с море