поднял голову и заморгал.
   Я сказала:
   - Послушай, ты убил Сэреля.
   Мне было тяжело говорить. Слова не шли. Их приходилось выталкивать.
   Жорж быстро спустил ноги, сел на диване и спросил:
   - Откуда ты узнала? Кто сказал?
   Я ответила, что поняла это сама.
   Миг он смотрел на меня, потом так же быстро поднял ноги в носках и лег,
натягивая на себя одеяло.
   - Это недоказуемо. У меня есть алиби.
   И закрыл глаза.
   Я опять потрясла его за плечо.
   - Послушай, но ты убил человека, у которого четверо детей.
   Он приоткрыл глаза.
   - Ну и что? - Он посмотрел на меня, стараясь понять, о чем я говорю. Но
его глаза заволакивало сном. - Дай мне спать. Ты же знаешь, как я устал.
   Через минуту он уже снова посапывал.
   Еще с полчаса я сидела и смотрела на него. Потом  мой  взгляд  упал  на
часы, и я сообразила, что через час нужно быть в Нейи.
   Я написала Жоржу записку, чтобы он не уходил без меня, оставила  ее  на
столе, вышла в коридор и постучалась в 314-й, к мадам Ватьер.
   Она открыла мне вся заплаканная.
   - Какой ужас! Вы уже знаете...
   Но я не дала ей кончить.
   - Знаю.  Я  не  об  этом.  Вчера,  когда  мы  разговаривали,  я  забыла
извиниться перед вами за позавчерашний скандал.
   - Какой скандал?
   Ее глаза все-таки чуть-чуть оживились.
   - Ну как же? Вы же слышали. Позавчера ночью. У меня был Жорж.
   - Да, Жорж...
   (Жоржа она знала.)
   - Так вот этот скандал, - сказала я. -  Между  Жоржем  и  Дюфуром.  Они
ужасно кричали. Неужели вы не слышали?
   - Я?.. - Она пожала плечами. - Конечно, слышала.
   (Она была уже сама уверена, что слышала.)
   - Вы знаете, я просто боюсь. Они так ссорятся. Жорж бывает вне себя.
   - В случае чего стучите ко мне, - предложила она.
   Дети Сэреля все так  же  играли  на  улице  возле  мадам  Фетю  и  пока
ничего-ничего не знали о том, как переменилась уже их жизнь и какие совсем
иные дни ожидают их впереди. Толпа возле аптеки рассеялась, и  равнодушный
быт улицы вступил в свои права.
   Я взяла такси и, пока ехала до Нейи, все повторяла себе, что  сейчас  я
должна не думать о Сэреле, не думать, не думать, не думать!.. Что сейчас я
еду провожать моих шестерых, самых лучших моих друзей.
   Но мне не удавалось не думать.
   Шестеро ждали меня. В зале со старинными гобеленами мы выпили по  рюмке
вина. Тот, с гипнотизирующим взглядом, сказал:
   - Ну что же, пора. Пойдемте.
   И мы пошли. У них не было никаких вещей, да им и не нужны были  никакие
вещи - я знала почему.
   Мы пошли прямо в Булонский лес.
   Мужчины выглядели усталыми, и я подумала, что, может быть, они ни  часу
не отдыхали, трудясь днями и ночами все те пятеро  суток,  что  провели  в
Париже.
   Мы миновали Лонгшан, за озером свернули влево и уже по тропинке пошли в
самую глушь. Солнце скрылось за тучей, заморосил ноябрьский дождик.  Пахло
мокрой травой, за предыдущую ночь листы  с  дубов  все  облетели,  и  парк
казался совсем-совсем покинутым.
   Мы вышли на большую поляну и постояли  чуть-чуть.  Опять  у  меня  было
такое чувство, будто они знали меня давно-давно, были друзьями  еще  моего
отца и матери и тогда уже любили меня, как любят теперь. Что они рады, что
я выросла как раз такой, какой они и надеялись меня видеть.
   И это было все.
   Они стали прощаться, целовать мне руку и уходить.
   Как они уходили?.. Да очень просто!
   Огромный корабль стоял  на  поляне.  Похожий  на  наши  земные  ракеты,
фотографии которых можно видеть  в  журналах  и  газетах.  Только  он  был
прозрачный. Почти совсем  прозрачный,  так  что  его  и  видно  было  лишь
временами, и то едва-едва. Он  стоял  на  огромной  треноге,  и  такая  же
прозрачная, как бы стеклянная, лестница вела к прозрачному люку.
   Порой  на  фоне  неба  и  обнаженных  верхушек  дубов  делалась   видна
внутренность корабля.  Помещения,  переходы,  какие-то  блоки.  Но  только
мельком, и все тоже прозрачное.
   Мои друзья уходили. Они поднимались по лесенке и одновременно  делались
прозрачными, постепенно исчезая.
   Я не удивлялась этому. Я знала, что будет именно так.
   Последним остался тот, который был для меня Первым. За столик  которого
я села тогда в "Черном солнце".
   Он взял мою руку, и я спросила:
   - Скажите... Как вы считаете, если зло...
   Он сразу все понял, его лицо стало твердым и решительным. Он сказал:
   - Да. Конечно.
   Но у меня были еще сомнения: имею ли я право, могу ли я  брать  это  на
себя?
   Я спросила:
   - И, значит, я сама...
   Он ответил:
   - Да. Безжалостно. Каждый должен брать на себя... Но вы не должны  быть
одна. Ваш мир тоже будет прекрасен, но имейте в виду, вы  не  должны  быть
одна. Помните это.  -  Потом  лицо  его  смягчилось,  и  он  прошептал:  -
Прощайте, моя дорогая. Мы вернемся, но это будет не скоро.
   Он поцеловал мне руку, сделал несколько шагов по желтым и черным мокрым
листьям и стал подниматься по лесенке, постепенно стекленея и исчезая, как
все они.
   А я стояла и стояла. Дождь  шумел.  Чуть  колыхнулись  ветви  деревьев,
что-то огромное и призрачное мелькнуло, поднялось и растворилось  в  сером
небе...
   Я вернулась на Лонгшан, прошла пешком около двух километров  по  сырому
асфальту, остановила такси и приехала в отель.
   Жорж уже встал и гладил свой пиджак. Его ночные  страхи  кончились,  он
был бодр и беззаботен...
   Я сказала, чтоб он пришел ко мне вечером вместе с Дюфуром.
   - Зачем?
   - Мне надо.
   - Но зачем? Ты же понимаешь, я не распоряжаюсь его временем. Он занятой
человек.
   Некоторое время Жорж артачился, но потом по моему тону понял, что лучше
подчиниться. Было уже пять вечера. Я сказала, что буду ждать обоих в семь.
   Жорж ушел, а я опустилась в подвал к мадам Фетю и выслушала ее  рассказ
о том, как Сэреля нашли сегодня в парадном возле  аптеки,  и  о  том,  что
следы убийц смыло ночным дождем. Мы разговаривали минут пятнадцать, и  как
бы между прочим я ввернула, что очень боюсь за  Жоржа,  который  постоянно
ссорится с неким Дюфуром.
   В номере я сделала кое-какие приготовления и стала ждать.
   Жорж пришел первым, точно в семь, и принялся допытываться, для чего мне
понадобился Дюфур. Но я помалкивала.
   По своей привычке перескакивать с одной мысли на другую,  он  заговорил
опять о поездке в Фронтиньян, потом без  всякой  связи  стал  поносить  де
Голля за нерешительность и нежелание примкнуть к "патриотам" и кончил тем,
что ему, Жоржу, обязательно нужно купить маленький "ситроен".
   В половине восьмого постучал Дюфур.
   Он вошел своей независимой походочкой, модный и благоухающий.
   - В чем дело, птичка? У меня не очень много времени.
   Я усадила их обоих в кресла, а сама села напротив рядом с кроватью.
   Жорж был чуть-чуть смущен, а Дюфур снисходительно улыбался. У него было
отличное настроение.
   Я сказала:
   - Итак, вы убили Сэреля. Вы вдвоем.
   Дюфур  бросил  мгновенный  взгляд  на  Жоржа  -  проболтался.  Но   тот
возмущенно развел руками.
   Я с силой повторила:
   - Вы убили Сэреля. Вы вдвоем.  Один  заплатил  за  убийство,  а  другой
убил... И вы знали, что убиваете отца четырех детей. Что  два  мальчика  и
две маленькие девочки останутся сиротами. На всю жизнь. Вы знали это и все
равно убили его...
   Жорж воскликнул:
   - Послушай, чего ты хочешь, дура?
   Но Дюфур взглядом приказал ему молчать.
   - Допустим, - согласился он. - И что дальше? Вы собираетесь донести?
   - Нет. Не собираюсь.
   Он кивнул:
   - Разумно. Но зачем тогда мы здесь?
   - Затем, что я убью вас, - сказала я. - Вы убили его,  а  я  убью  вас.
Обоих скотов.
   - Ну... хватит. - Дюфур встал.  -  У  меня  на  сегодня  есть  общество
поинтереснее.
   Но я толкнула его, и он сел обратно в кресло.  Дело-то  в  том,  что  я
гораздо сильнее их обоих. Мне  каждый  день  приходится  по  два-три  часа
тренироваться для выступлений.
   Дюфур упал в кресло, как мешок. Он нахмурился, чуть  побледнел,  и  его
рука скользнула к карману брюк.
   Тогда я вскочила, влепила  ему  одну  хорошую  затрещину,  которая  его
оглушила, выхватила из-под подушки обнаженный  отцовский  кортик  и  резко
ударила его в грудь. (А на руке у меня уже заранее была надета перчатка.)
   Он ахнул и как бы вздулся  на  миг,  но  потом  захрипел  и  опал.  Как
проколотая шина.
   Я сказала Жоржу:
   - Держи.
   И сунула ему кортик в руку. Он был так растерян, что послушно взял его.
   Тогда, испустив ужасный вопль, я бросилась вон из  комнаты  в  коридор,
заперла дверь и заметалась, зовя на помощь...
   Потом была полиция, толпа в  коридоре,  был  желтый,  трясущийся  Жорж,
которого  уводили.  Были  допросы.  Мадам  Ватьер  подтвердила,  что   еще
несколько дней назад слышала крик и угрозы  в  моей  комнате,  мадам  Фетю
вспомнила о моих опасениях, и сама я несколько раз объясняла и показывала,
как Жорж схватил со стены кортик и в припадке ярости вонзил  его  в  грудь
Дюфуру.
   Это длилось долго. Но кончилось.  И  настал  день,  когда  я  пошла  по
Монмартру, сознавая, что все позади. Шипя, катили  автомобили.  Стоял  уже
декабрь, холод подбадривая пешеходов. Усиливался террор  "активистов",  но
я-то не боялась их. И не боялась  того,  что  я  старею.  Ничего  меня  не
страшило. Я была уверена, что в конце концов  обязательно  дойду  до  того
большого дома, где сияют все золотые окошки...
   Таковы записи танцовщицы Лиз Обельдуайе, попавшие  к  нам  способом,  о
котором не имеет смысла здесь упоминать. Процесс  Жоржа  Армана,  тридцати
двух лет, без определенных занятий, обвиненного в  двойном  убийстве,  уже
кончился, и смертный приговор приведен  в  исполнение.  Так  что  тут  уже
ничего не исправишь, даже если бы кому-нибудь и захотелось.
   Сама Лиз Обельдуайе уже не танцует больше в ресторане "Черное солнце" и
выехала из отеля  "Бургундия".  Она  проживает  сейчас  неизвестно  где  и
переменила, по всей вероятности, фамилию.
   Нас интересует в данном случае другое.
   Действительно, как и сообщал в свое время ряд  европейских  газет,  сэр
Бернард Ловелл  уловил  с  помощью  своего  гигантского  радиотелескопа  в
Джодрелл Банкс наличие некоего неподвижного тела в космосе над  Ла-Маншем.
Он наблюдал этот предмет в течение пяти суток - с 11  по  16  ноября.  При
этих обстоятельствах остается  лишь  пожалеть,  что  пришельцы  из  другой
звездной системы или даже Вселенной попали в столицу  Франции  как  раз  в
момент разнузданных бесчинств ОАС.
   Вместе с тем вот что интересно. Принимая на веру то, что  сообщает  Лиз
Обельдуайе, можно прийти к выводу, что люди будущего  или  более  высоких,
чем наша, земная, цивилизаций по внешнему  облику  и  даже  по  уму  будут
отличаться от нас очень мало.
   Только удивительной человечностью.



   Север Гансовский.
   Соприкосновение

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Три шага к опасности". М., "Детская литература", 1969.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Жуткое настроение у меня, и весь последний год я сам не  знаю,  что  со
мной делается.
   Кто я такой? Посмотрим трезво.
   Меня зовут Миша Лебедев, мне пятнадцать лет, я перешел в восьмой  класс
и еще ничего в жизни не сделал. А другие в это время!  Гагарин,  например.
Или  Шампильон...  То  есть  Шампольон...  Одним  словом,  который  прочел
египетские иероглифы. Ему десять лет было, когда он напечатал свою  первую
книгу - "Жизнеописание знаменитых собак".
   В то же время сила воли у меня есть. Вот, например, терпилки. В прошлом
году у нас в классе все  стали  увлекаться  этими  терпилками.  Мальчишки,
конечно. Возьмешь спичку, отломишь кусочек и воткнешь себе в  руку.  Возле
большого пальца, где место такое мясистое. Потом зажжешь и  терпишь,  пока
спичка вся не сгорит. Так вот этих терпилок  я  ставил  штуки  по  три,  и
ничего. Терпел не хуже, чем другие ребята. Мать даже спрашивала, отчего  у
меня все руки в прыщах... Короче говоря, терпилки я могу. А вот  заставить
себя за геометрию сесть или гимнастику по утрам - не выходит.
   Интересно, как же великие люди закаляли свою волю?  Спартак,  например,
или Ломоносов?
   Между прочим, я как раз хочу стать великим человеком. Вернее, я  просто
уверен, что буду. Хотя даже не  знаю,  в  чем.  Ничего  меня  особенно  не
привлекает, и талантов у меня никаких нет. Другие хоть там поют, рисуют, а
я ничего. Просто самый обыкновенный. Даже хуже обыкновенного, потому что я
слабо развит физически, и от этого у меня застенчивость. У нас,  когда  на
физкультуре в спортивные игры играют, каждая  команда  старается  от  меня
отделаться и спихнуть в другую. Поэтому я  и  сам  ловчу,  чтобы  заболеть
как-нибудь и не ходить на физкультуру...
   Стоп! Калитка стукнула - мама идет  с  работы.  (Она  на  работу  здесь
устроилась на два летних месяца, потому что у нас с  деньгами  туго.)  Эх,
мама, мама! Каждый день ссоримся...
   ...Да, с завтрашнего  дня  начинаю  делать  зарядку.  Каждое  утро,  не
пропуская.


   Мать ходила с соседкой прогуляться на пляж, а теперь легла спать.
   Пока тут, вообще  говоря,  довольно  скучно.  Подобрал  на  берегу  три
красивые ракушки  и  нашел  зеленый  камешек.  Думал,  минерал,  но  потом
оказалось, что просто  осколок  бутылочного  стекла  так  отшлифовался  об
гальку...
   Говорят, что тут совсем недалеко граница. Турция.
   Начал делать зарядку. В саду на лесенке подтягиваюсь на руках.  Сегодня
три с половиной раза. Как и предвидела наша толстая соседка, сюда начинают
съезжаться. Сегодня от нечего делать вертелся возле автобусной  станции  и
видел много молодежи. На автомобиле приехала целая семья, и там парень лет
шестнадцати. Потом на автобусе из Батуми еще две девчонки с родными.  Одна
очень хорошенькая. В зеленом беретике...
   Вообще, если честно говорить, я довольно  влюбчивый.  В  прошлом  году,
например, влюбился в Тамару Конькову из 7-го "А". На  переменках  старался
на  глаза  ей  попасться.  Она  красивая.  Глаза  голубые,  волосы   такие
рыжеватые. Как картинка. И я все представлял, как  я  ее  из-под  трамвая,
например, спасаю  или  как  на  историческом  кружке  читаю  замечательный
доклад, а она удивляется.


   Все это время делаю зарядку и подтягиваюсь четыре раза свободно.
   Ту девчонку каждый день на пляже вижу. На море она  ходит  в  полосатом
купальнике.
   Молодежи уже много. И у них компания.  Главный  заводила  тот,  который
приехал с отцом и  матерью  на  автомобиле.  Зовут  его  Игорь.  Он  такой
развитый,  плечи  широкие.  В  волейбол  играет  здорово,  но   уж   очень
воображает. И вообще неприятно. Станут все в кружок, а  он  пассовки  дает
только Але - той, которая была в беретике. Попадет ему мяч, он его в руках
держит и все: "Аля!.. Алка!.." Чтобы она на  него  смотрела.  А  остальные
стоят и ждут. Он себя так ведет, будто, кроме него и Али, на пляже  никого
нету.
   Меня удивляет, как это другие не замечают, какой он задавала.


   Познакомился я с этими ребятами. Лучше бы не  знакомился...  Эх,  черт,
все паршиво так получилось! Даже думать об этом не хочется.
   Во-первых, они сегодня играли уже  не  в  кружок,  а  через  сетку.  За
вчерашний день кто-то столбы на пляже врыл и натянул сетку.
   Пришел я на пляж, вижу - столбы. Сел  себе  на  всегдашнее  свое  место
возле лодок. Раскрыл книгу.
   Потом является вся их компания. Принесли мяч, стали команды составлять.
Разделились пополам, а одного игрока у них не хватает. Тогда один парень -
белобрысый такой, худощавый, его зовут Борис - кричит мне:
   - Эй, играешь в волейбол?
   Я ему говорю, что играю. Но негромко так сказал.
   Он опять:
   - Эй, будешь играть?
   Ну, я встал, подошел к ним.
   Начали играть, и сразу я на подачу  попал.  А  подавать-то  я  как  раз
совсем не умею. И вообще играю довольно слабо. То есть  если  мне  хорошие
пассовки давать, то я отвечаю неплохо.  Но  резать,  например,  совсем  не
могу.
   Стал я подавать и не добил даже до сетки. Ладно, проиграли  мы  подачу.
Потом несколько раз передвинулись, я уже у сетки стою, и мне  надо  Борису
на резку подавать. Один раз я ему подал почти что хорошо,  но  немножко  в
сторону. Потому что и мне мяч  как-то  сбоку  достался.  В  общем,  он  не
срезал. Потом я опять ему подал, но тут уж вышло сразу через сетку.
   Тогда мне одна девчонка говорит!
   - Слушай, как тебя зовут?
   Я отвечаю, что Миша.
   - Ты стань вот сюда, на шестерку. А я буду Боре подавать.
   Ну, пожалуйста. Стал на шестерку. А потом смотрю, они начинают без меня
играть. Забирают все мои мячи. Мяч прямо на меня  летит,  а  эта  девчонка
выскакивает и берет. Лена ее зовут, рыжая такая,  высокая.  И  все  другие
тоже так, как будто меня на площадке совсем нет.
   А это хуже всего, когда твои мячи начинают забирать. Потому что уже  не
знаешь, что тебе делать - бежать на свой мяч или не бежать.
   Конечно, оно так и вышло. С той стороны  стали  подавать,  и  прямо  на
меня. А я стою. Жду, что эта Лена сейчас возьмет. А она тоже стоит. И  мяч
мне прямо в грудь ударил.
   Тогда все начали орать, что я марала. А  чего  орать,  если  из-за  них
самих не стал брать?
   Мяч далеко откатился. Побежал я за ним, поднял, иду  обратно.  И  вдруг
вижу, что Лена мне улыбается. Радостно так. И все другие тоже. И Аля.  Все
стоят и улыбаются.
   Ну, я сразу раскис и тоже улыбаюсь.
   А потом чувствую, кто-то сзади меня  стоит.  Обернулся  -  Игорь.  Тот,
широкоплечий. Раньше его не было, а теперь явился.
   Оказывается, это они все ему улыбались.
   А потом обе команды заорали:
   - В нашу! Нет, в нашу!
   В общем, заспорили. Лена, длинная, кричит:
   - Давай к нам. Мы слабее. Наша проигрывает!
   И сама как будто не знает, что в нашей команде все шесть человек.
   Игорь тогда спрашивает:
   - А сколько у вас народу?
   Тут Лена поворачивается ко мне и  начинает  на  меня  смотреть.  И  все
другие тоже на меня смотрят.
   Лена говорит:
   - Слушай, как тебя зовут?
   (Один раз она уже спрашивала.)
   Я отвечаю, что Миша.
   - Слушай, Миша, ты не хочешь отдохнуть? А мы сыграем.
   Я молчу. Из принципа молчу. Потому что они сами виноваты, что я столько
мячей пропустил. Если бы мне давали как следует, я бы тоже почти, как они,
играл.
   - Не отдохнешь?
   Я опять молчу. И все другие тоже молчат.
   Потом Борис говорит:
   - Ладно. Доиграем так. После составим новую команду.  Игорь,  ты  суди.
Начали!
   Все стали расходиться по местам. А Лена на  меня  так  посмотрела,  как
будто я у нее украл что-нибудь. Презрительно-презрительно. И присвистнула.
Я ее возненавидел сразу - жуть.
   Кончилась эта игра - мне почти ни разу и не дали мяча, -  наша  команда
перешла на то поле. А про меня никто не вспомнил. Слова даже не сказали. И
никто в мою сторону не посмотрел.
   Я постоял-постоял - стыдно как-то было уходить. Потом  все-таки  пошел,
сел возле лодок...
   Зря я, конечно, с ними начал играть. Одному гораздо лучше.
   Эх, кошки у меня на душе скребут! А тут еще соседка наша по даче бубнит
под окном. Опять уговаривает маму гулять идти.
   Вот она у нас противная, эта соседка. Ужас!  Марья  Иосифовна.  С  утра
халат снимет, и в одном купальнике ложится в саду. Причем на самом  видном
месте. В купы не лезет, а на лужайку. Кто бы мимо забора  ни  шел,  ей  до
всех дело. Приподнимется, вытянет шею, как гусыня, и провожает  от  одного
угла до другого.
   Отдыхать приехала. Муж в Ленинграде остался, а она прикатила. А чего ей
отдыхать, когда она и так не работает?
   И еще у нее привычка все время меня обсуждать. Причем при мне  же.  Как
будто я глухой или собака. Когда мы втроем в саду - она, мама и я,  только
и слышишь: "Что это у вас Миша так сутулится? Что это  у  вас  Миша  такой
бледненький?"
   Я нарочно вокруг дома обхожу, чтобы с ней не встречаться.


   "Дует  легкий  ветер  с  SW,  ночью  дождь.  Утром  ве