н  свой  маневр.
Любовь заряжает его музыкальным вдохновением.

1829

I

     Январь

     Забудешь ты ее когда-нибудь, Гектор?
     Как-то вечером, когда ты был на своем посту, в комнате, где  жила  твоя
Дульцинея, зажегся  свет.  И  тогда  у  тебя  вырвался  крик,  долгий  крик,
пронзивший ночь.  Отказываясь  верить  в  чудо,  ты  громко  спросил  (кого,
безумный? Ты был один):
     "Она ли это, неужели она, а не мираж? Она, наконец, вернулась?!"
     И ты сходил с ума от радости и  не  сводил  глаз  с  ее  окна  до  того
мгновения, когда огонь угас и тень Офелии исчезла.
     Во время бессонной ночи сколько раз ты звал ее! А потом, когда  настало
утро, ты решил:
     "Я  слишком  долго  ждал,  слишком  долго  колебался,  но  теперь  хочу
действовать. Действовать немедленно!"

     Вышколенные  друзья  Гектора  становятся  его  послами.  Но  вполне  ли
правдивы их отчеты или они приукрашивают истину, щадя его?
     Были они хотя бы приняты недоступным кумиром? Будем судить  об  этом  с
осторожностью.
     Ну,  а  Гектор,  чье  воображение  блуждает  в  стране   химер,   смеет
предсказывать:
     - Скоро она будет очарована и уступит.
     - Очарована кем и чем, Гектор? - отважился спросить  строй  его  верных
солдат, желавших ему верить.
     - "Восемью  сценами  из  "Фауста".  Вот  увидите,  они  приведут  ее  в
неистовый  восторг,  восторг  от  высшей  красоты,  какую  они  таят,  и  от
волшебника, их сотворившего.

II

     Февраль

     Наш влюбленный романтик закончил свои  "Восемь  сцен"  и  на  последней
странице внизу смело поставил свою твердую подпись, в которой  чувствовалась
вся его непоколебимая вера в высокое назначение этого сочинения.
     Надежда на близкую славу придает ему смелость, и вот он  пишет  Офелии.
Но Офелия не отвечает. На очень короткое время Гектора охватывают смущение и
грусть, затем возрождается вера.
     "Она будет моей женой... вопреки всему", - вновь невозмутимо  повторяет
он.
     Вдруг - тревога: по Парижу  прошел  слух,  что  Офелия  скоро  уедет  в
Амстердам.
     Что же вы медлите, издатель Шлезингер? Спешите, спешите! "Восемь  сцен"
должны появиться немедленно!
     Шли дни... "Тысяча чертей!" - то и дело выкрикивал наш  Гектор,  сгорая
от нетерпения. Но увы! 3 марта, до того, как "Восемь сцен" были  отпечатаны,
Офелия уехала из Парижа.
     Накануне  ее  отъезда  эмиссары  Гектора  будто  бы  "потребовали"   от
знаменитой артистки прямо ответить на единственный вопрос:
     - Желаете ли вы выйти замуж за господина Гектора Берлиоза?
     "Если  им  верить,  то   королева   театра,   носившая   драгоценности,
преподнесенные ей от имени Карла X и его двора,  ответила  полусогласием  на
матримониальные предложения молодого Гектора. "Если  он  действительно  меня
любит, - якобы сказала трагедийная актриса, - то несколько месяцев  ожидания
не смогут поколебать его постоянства". Почему бы Гэрриет не  сказать  этого?
Она ничего не обещала. Ей предстояло уехать, и женщина,  появляющаяся  перед
публикой и зависящая от прессы, вполне  могла  с  осторожностью  обойтись  с
пылким молодым  человеком,  о  причудах  которого  ей  рассказывали,  еще  и
приукрашивая их" {Адольф Бошо, Гектор Берлиоз.}.
     Однако  многие  биографы  утверждают,  что  ее  ответ  был  куда  менее
обнадеживающим. "Нет ничего  более  невозможного!"  -  твердо  сказала  она,
подчеркнув сказанное улыбкой.
     Но узнал ли об этом Гектор? Друзья тщательно просеивали правду,  прежде
чем ее высказать. Они приукрашивали ее, подправляли, досочиняли.

III

     Вот, наконец, и завершены "Восемь сцен"  -  искры,  брызнувшие  в  часы
благодати, когда человек больше и лучше, чем он есть, когда  возвеличивается
его "я". Гектор ликует. Гектор намерен покорить мир, как скромно заявляет он
своим поклонникам. И прежде всего он хочет потрясти Офелию.
     "Моя любовь к Офелии, - писал он  Эмберу  Феррану,  -  удесятерила  мои
силы... Я собираюсь послать ей в Амстердам мою партитуру. Я подпишу ее  лишь
инициалами... Мое сердце переполнено" {Постскриптум этого письма  так  верно
отражает кипучий  темперамент  Гектора,  что  небезынтересно  его  привести.
"Читали ли  вы  "Восточные  мотивы"  Виктора  Гюго?  В  них  тысячи  взлетов
поэтического гения. Я сотворил "Песню  пиратов"  с  аккомпанементом  бури...
Пришлю вам ее с "Фаустом". Это напев  морского  разбойника,  песня  корсара,
грабителя, флибустьера с хриплым и диким голосом, однако нет нужды объяснять
вам, вы понимаете поэзию музыки столь же хорошо, как и я".}.
     Затем он написал великому Гете.
     "Монсеньер!
     Вот уже несколько лет  как  "Фауст"  стал  моей  настольной  книгой.  Я
постепенно постигал его (хотя и мог видеть его лишь сквозь туман  перевода),
пока, наконец, это удивительное произведение не околдовало меня; музыкальные
образы теснились в моей голове вокруг ваших поэтических образов, и,  хотя  я
твердо решил не  пытаться  соединять  свои  слабые  аккорды  с  возвышенными
звучаниями вашего творения, понемногу  соблазн  стал  настолько  большим,  а
очарование настолько властным, что музыка нескольких сцен  получилась  почти
помимо моей воли.
     Я только что опубликовал партитуру, и как ни недостойна  она  быть  вам
представленной, я все же позволю себе вольность преподнести ее вам  сегодня.
Я уверен, что вы получили уже очень большое число  всякого  рода  сочинений,
вдохновленных чудесной поэмой,  и  потому  имею  основание  опасаться,  что,
посылая ее после стольких других, буду лишь докучать  вам.  Но  если  в  той
атмосфере славы, где вы живете,  вас  не  сможет  тронуть  голос  безвестной
похвалы, то, я надеюсь по крайней мере, что вы простите молодого композитора
с сердцем и воображением, разожженным вашим гением, за то, что  он  не  смог
сдержать крика восторга.
     Имею честь, монсеньер,  выразить  глубочайшее  почтение  и  быть  вашим
покорнейшим и преданнейшим слугой.

                                                              Гектор Берлиоз

     Улица Ришелье, 98, Париж".

     Гете почти подошел к концу своего долгого и трудного  жизненного  пути.
Облаченный в  величие,  благородство  и  славу,  маяк,  чьи  лучи  ослепляли
вселенную, он удостаивал людей своим существованием, подобно  некоему  богу,
спустившемуся на землю.
     Со всех концов света  ежедневно  стекались  в  Веймар,  на  его  Олимп,
музыкальные, поэтические, научные и философские труды. Жадный до знаний,  он
хотел все изучить, все постигнуть,  обо  всем  иметь  суждение.  Можно  было
подумать, что  он  собирался  унести  с  собой  в  могилу  все  человеческие
проблемы.
     Но не успевал охватить все. Разнообразные произведения, шедшие  к  нему
лавиной, он отсылал на  отзывы  друзьям,  с  которыми  состоял  в  переписке
(каждому в  зависимости  от  его  знаний),  и  музыкальные  -  своему  другу
Цельтеру, в Берлин.
     Но Гете, этот совершенный гений, умел читать музыкальный почерк. Черные
значки приобретали в его глазах особый смысл и отдавались звучаниями. Листки
с нотами Берлиоза, казалось, гипнотизировали его.
     "Берлиоз? Берлиоз? - повторял он, пытаясь припомнить это имя. - Нет,  я
не знаю его", - заключил он. Но он написал Цельтеру 28 апреля:
     "Утоли любопытство, внушаемое  мне  видом  этих  нотных  символов,  они
кажутся мне совершенно необычными, столь странными, столь чудесными".
     И Цельтер с чувством самого тяжеловесного  юмора,  в  котором  грубость
состязалась с несправедливостью, непристойно осмеял далекого  Гектора.  Этот
наглец (дозволено ли сойти столь резкому слову с моего пера?) осмелился,  да
и то лишь 5 июля, так ответить прославленному поэту и мыслителю:
     "Некоторые  люди  при  всех  случаях  отмечают   свое   присутствие   и
сопричастность чему-либо лишь громким харканьем, чиханием,  откашливанием  и
рвотой. Похоже, что г. Гектор Берлиоз относится к подобным людям. Запах серы
вокруг Мефисто привлекает его, заставляет чихать и  пыхтеть  таким  образом,
что все инструменты в оркестре мечутся и безумствуют.  Однако  "Фаусту"  это
безразлично. Впрочем, благодарю  за  присылку.  Наверняка  рано  или  поздно
представится  случай  использовать  на   каком-нибудь   уроке   это   жалкое
напоминание о выкидыше".
     Это жестоко и вовсе неостроумно.
     Это непристойно и несправедливо.
     И однако, Цельтер, руководитель музыкальной жизни Берлина, не  какой-то
невежда, а "Восемь сцен" - подлинный шедевр. Искусство многогранно, его форм
множество. Отменить, заклеймить очень часто означает предать. Композитор  из
далекой Франции имел намерение лишь принести дань поклонения Гете. Ведь  ему
всего  двадцать  шесть  лет,  и  он  мужественно  и  неутомимо   борется   с
злопыхателями и скептиками, чтобы мог расцвести  его  врожденный  гений.  Но
неужели, играя его бесподобное произведение,  Цельтер  не  ощутил  дуновения
величия, освобожденного от догм, которые  сковывают  и  порабощают?  Неужели
полет гения не увлек его на своих благородных крыльях?
     "Харканье", "рвота", "выкидыш" - слова, оскорбляющие критику искусства.
Грубость унижает лишь того, от кого она исходит.
     Гете, разумеется, не ответил Гектору,  но  не  стоит  беспокоиться:  ни
молчание веймарского Юпитера, ни своеобразный анализ музыкального  советника
Цельтера ничуть не обескуражили нашего бесстрашного  Гектора.  Последний  не
удостоил Цельтера своим возмущением. Он, должно быть, насмешливо воскликнул:
     "Бедняжка Цельтер! Там, где нужен  Бетховен,  служит  некий  Цельтер  -
несмышленый музыкант. Гете ничего не смог узнать,  Цельтер  ничего  не  смог
понять. Тем хуже, тем хуже... разумеется, для них".

IV

     В  буйстве  природы  приходит  июль.  Кровь  стучит  в  жилах  Гектора.
Приближается день, когда будет оспариваться Большая Римская премия.  Неужели
Гектор снова вступит в борьбу?
     Вовсе не дерзать подняться на высокую гору или остановиться на  полпути
- и то и другое означает поражение. Победа в одном: завоевать вершину.
     Гектор и не думал вступать в сделку со  своим  честолюбием.  Ему  нужна
Большая премия - нужна несмотря ни на что,  нужна  вопреки  всему.  Поэтому,
упрятав в тайники души гнев и отвращение, он решает в четвертый раз  бросить
вызов строгому жюри, которое, он знает, враждебно к нему самому, не приемлет
его манеры сочинять.
     Папаша Пенгар, всегда такой сдержанный  и  молчаливый,  открывая  дверь
одиночной камеры, ставшей  теперь  для  Гектора  знакомой,  не  удержался  и
заметил:
     - Видимо, для вас она и предназначена, господин Берлиоз.
     - Предназначена?! - вздрогнул Гектор. - Что за слово?
     Тот уклончиво ответил:
     - При вашем мужестве никогда не оставляют надежды... Ваша настойчивость
должна быть вознаграждена.
     - О да, папаша Пенгар, на этом свете  или  на  том.  Честное  слово,  -
добавил он затем более весело, - будь я властен в выборе, я предпочел бы  на
этом. Так-то оно вернее.
     При  этих  словах  папаша  Пенгар   перекрестился,   и   дверь   камеры
захлопнулась.
     Тема новой кантаты: смерть Клеопатры.  Волнующая  тема  для  трепетного
романтика.
     Легендарная  царица,  чья  история   более   удивительна,   чем   самая
феерическая сказка, правительница страны роскоши и чудес -  Египта.  Цезарь,
пришедший поработить Клеопатру, опьянен ее красотой и вздыхает у ее  ног  на
берегу Нила - великой зачарованной реки...
     Непобедимый завоеватель возвращается  в  Рим  ради  триумфа.  Он  велит
приехать туда и правительнице, зажегшей в нем пожар сладострастья, и в храме
богини красоты Венеры ставят статую этой пленительной  женщины.  Неслыханная
честь...
     Цезарь,  всемогущий  властелин  Рима,   владычествующего   над   миром,
вероломно убит в здании сената.
     Теперь правление Востоком возложено  на  Антония.  И  Клеопатра  тотчас
решает обольстить его.
     Галера с серебряными веслами рассекает  изумруд  волн;  ласковый  ветер
раздувает золотые и пурпурные паруса. И на борту  царица,  томно  возлежащая
среди  редкостных  тканей,  дорогих  ковров  и   тысячи   амфор,   усыпанных
драгоценными камнями. Кто же она, прекрасная, словно Венера, - создание неба
или земли? Женщины -  в  одеждах  нимф,  юноши  -  амуров.  Какая  красочная
картина! И Антоний не может устоять против чар, подобных самому сладостному,
самому пьянящему вину.
     Пиршество следует за пиршеством. Дождь из роз с блестящими лепестками и
пьянящим ароматом. Клеопатра,  жадная  до  неизведанных  наслаждений,  велит
растворить в своем бокале с уксусом самые  прекрасные  жемчужины  Востока  и
одним глотком выпивает этот напиток.
     Опьяненный Антоний, весь во власти чар, забыл в конце  концов,  что  он
всего лишь простой посланец своей далекой родины. А Рим  никогда  не  терпел
слабостей, он ковал собственную мощь в непримиримости.
     Рим посылает Октавиана, чтобы дать бой бунтовщику, победить и  привезти
его. Начинается война, и вскоре Антоний терпит жестокое  поражение  в  битве
при Акциуме.
     Что же делает тогда Клеопатра? Трепеща при мысли о возвращении в Рим  -
на сей раз не для того, чтобы служить моделью статуи в храме Венеры, а чтобы
прошествовать,  как  того  требовал  обычай,  прикованной   к   триумфальной
колеснице Октавиана, - она велит принести себе аспида, скрытого в корзине  с
винными ягодами. Укус змеи - и Клеопатра, сполна уплатив за роскошь и оргии,
умирает в неописуемых страданиях.  Ее  погребли  с  Антонием,  ее  страстным
возлюбленным, который еще раньше покончил с  собой  при  ложной  вести,  что
Клеопатра мертва.
     Темой кантаты была смерть  царицы.  Наш  Гектор  ликовал.  Патетический
сюжет - здесь не может быть  ласкающих  слух,  напомаженных  слащавостей,  -
сюжет  который  он  предпочитал  какому-нибудь  ритурнелю,  походящему   для
дудочки.
     Закончив сочинение, Гектор спокойно ожидает.
     Объявляют результаты, и, увы, - катастрофа!
     Гектор не продвинулся вперед, он не получил  ничего.  Он  даже  не  был
назван.  Однако  уточним:   жюри,   сочтя   все   представленные   сочинения
недостойными, совсем не присудило премии. И  Гектор  вновь  начал  исторгать
проклятия на головы своих экзаменаторов, пораженных глухотой и тупоумием.
     "Ах, горе-судьи, окостенелые умы, старые подагрики!
     Все  это  вновь  выкрикивал  в  мелодраматической  манере  неисправимый
хулитель.

V

     Берлиоз-отец, с которым сын посоветовался просто от хитрости,  разрешил
ему эту четвертую попытку. "Гектор, - полагал он, - может лишь идти  вперед.
Теперь он вернется к нам увенчанный лаврами". И  убежденный  в  этом,  он  -
такой скромный - решился публично предсказать это великое событие.
     Какое разочарование!..
     Госпожа Берлиоз немедленно  возобновила  нападки  сына,  требуя,  чтобы
доктор снова лишил его поддержки
     - Но Гектор был настолько деликатен, - возразил отец, -  что  обратился
ко мне за советом, и я позволил ему еще раз попытать счастье.
     - Пойми же, он  советовался  с  тобой,  только  чтобы  впутать  тебя  в
возможный провал.
     - Но не могу же я...  -  попытался  возражать  доктор,  однако  госпожа
Берлиоз резко оборвала его  и,  обращаясь  на  "вы",  как  делала  всегда  в
торжественные  минуты,  и  угрожающе  тыча  в  него  указательным   пальцем,
раздельно произнесла:
     - Доктор Берлиоз, вы будете подлинным виновником, если ваш  сын  станет
разбойником, достойным на этом свете тюрьмы, а на том - ада!
     И что же?
     Несчастный отец страдает, он в растерянности. В его мыслях смятение.
     В конце концов ему приходится капитулировать.

VI

     На другой день после провала Гектор встретил на бульваре  Буальдье,  не
испытывавшего ни малейших угрызений совести.
     - Боже мой, дитя мое, что  вы  натворили?  -  воскликнул  преуспевающий
композитор, протянув руку провалившемуся кандидату. - Премия  была  в  ваших
руках, а вы швырнули ее наземь {Рассказ Гектора Берлиоза в "Мемуарах".}.
     - Но я сделал лучшее, на что способен, уверяю вас.
     - В этом-то как раз мы и усмотрели вашу вину.  Вовсе  и  не  надо  было
делать лучшее по-вашему. Ваше лучшее - враг действительно хорошего. Ну как я
мог одобрить подобное, когда я превыше всего люблю музыку, которая услаждает
слух?
     - Однако довольно трудно, сударь,  творить  музыку,  услаждающую  слух,
если египетская царица, терзаемая угрызениями  совести  и  ужаленная  змеей,
умирает в неописуемых страданиях души и тела.
     - О, вы умеете защищаться, я не сомневаюсь, но все это ровно ничего  не
доказывает. Можно всегда оставаться изящным.
     - Да, античные гладиаторы умели умирать с изяществом. Но  Клеопатра  не
была столь искусной, в ее положении этого не требовалось. А кроме того,  она
умирала не перед публикой.
     - Вы преувеличиваете,  мы  вовсе  не  требовали  от  вас  заставить  ее
напевать контрданс. И потом,  что  за  нужда  применять  в  вашей  мольбе  к
фараонам такие необычные  гармонии?  Я,  правда,  не  силен  в  гармонии  и,
признаться, в ваших загробных аккордах ровно ничего не понял... Да и к  чему
в вашем аккомпанементе ритм, которого никогда и нигде не слыхали?
     - Я не думаю, сударь, что в композиции надо избегать новых  форм,  коль
имеешь счастье их найти и если они на месте.
     - Но, мой  дорогой,  госпожа  Дабади,  которая  пела  вашу  кантату,  -
прекрасная певица, и тем не менее, видно было, что ей  приходится,  дабы  не
ошибиться,  вкладывать  в  исполнение  весь  свой  талант  и  напрягать  все
внимание.
     - Признаться, - ответил Берлиоз, - я не знал, что назначение  музыки  в
том, чтобы ее исполняли без таланта и без внимания.
     -  Хватит,  хватит!  Я  знаю:   вас   не   переговоришь.   Прощайте   и
воспользуйтесь этим уроком для будущего года. А пока что  заходите  ко  мне,
поговорим. И я сражусь с вами, но как французский рыцарь. Кстати, -  спросил
он, прощаясь с Гектором, - что вы теперь собираетесь делать? Так или  иначе,
а жить надо.
     - Провалившийся кандидат,  которого,  стало  быть,  сочли  неспособным,
будет обучать других.
     И действительно, ему пришлось немедленно начать давать  уроки  игры  на
гитаре молодым девицам из Ортопедического института Добре (он писал  д'Обре,
чтобы выглядеть более респектабельным).
     Величие  и  ничтожество!  Автор  уже  почти  знаменитого  шедевра  -  и
"музыкальный наставник" в пансионе.
     Ничто не могло выбить Гектора из  колеи.  Когда  он  впервые  оспаривал
Римскую премию, разве  не  был  он  простым  хористом,  или,  как  говорили,
"горлодером"?
     "Чтобы добиться цели, - повторял он про себя, - главное - не сдаваться,
держаться вопреки всему".

VII

     После нового пребывания в Коте в сентябре и октябре  он  возвратился  в
Париж,  исполненный  твердой  решимости  взять  реванш  за  свое   четвертое
поражение в тяжелом конкурсе на Большую Римскую премию,
     Он горит как в лихорадке.
     "Мое сердце, - писал он Феррану, - очаг громадного пожара,  девственный
лес, воспламененный молнией". И чтобы  затушить  огонь,  чтобы  унять  жажду
славы и борьбы, он организует второй  концерт,  который  принес  ему  полный
успех. На этот раз обошлось без убытков, - напротив, он получил 150  франков
дохода, а к тому же награду от правительства 100 франков. Пресса откликается
положительно, более того - хвалебно.
     "Фигаро" отозвалась так: "Поговорим о г. Берлиозе. Он хочет преуспеть и
преуспеет. Отсрочки, отказы,  несправедливость,  препятствия  всякого  рода,
повсюду разбросанные на пути молодых талантов, - ничто не  может  остановить
г. Берлиоза. Он должен либо добиться своего, либо свернуть себе шею. Ну  что
ж, посмотрим".
     "Корсар" {Номер от 7 ноября.  Напомним  ради  справедливости,  что  эта
газета находилась под влиянием Гектора Берлиоза.} заявила: "Видимо,  настало
время, когда власти должны сделать что-нибудь для артиста,  которого  влечет
далеко в сторону от проторенных  дорог.  В  наш  век  нов