ть не пострадало от этих неудач.  "Меня  боятся,  -
заявил наш представитель "Молодой  Франции".  -  Во  мне  видят  подрывателя
основ. Мне отказывают в слове,  чтобы  затем  не  пришлось  одобрить  музыку
безумца..."

     14 августа

     Родился маленький Луи. Это произошло  после  двух  дней  и  двух  ночей
жестоких мук, когда жизнь самой роженицы постоянно находилась  под  угрозой,
словно скупая природа ради сохранения равновесия желала даровать одну жизнь,
оборвав другую.
     Запись акта гражданского состояния о рождении  желанного  ребенка  была
произведена  домовладельцем  и  лавочником,  торгующим  поблизости  копченой
селедкой.
     В семье нежность  и  восторг:  боготворимая  мать,  отец,  сам  ставший
ребенком, чтобы полнее раствориться в своем чаде.

     23 ноября

     Первое исполнение "Гарольда в Италии".
     Перед избранной публикой, где господствовала, правда, армия  берлиозцев
в полном составе, еще усиленная Сент-Бевом и Ламенне, "Гарольд"  торжествует
победу. "Гектора начинают называть "преемником Бетховена" {"Я возвратился  с
концерта г. Берлиоза, - писал Жанен. - Толпа  и  успех  пришли,  наконец,  к
этому мужественному, самобытному композитору, молодому борцу, идущему прямым
путем и никогда не останавливающемуся, потому что им  повелевает  призвание.
Скоро его потребует театр..."}.
     Второе  исполнение  состоялось  четырнадцатого,   третье   -   двадцать
восьмого.
     Однако недруги волновались и перешептывались. Еще раз надо было унизить
и победить смелого новатора.
     На третьем исполнении "Гарольда" случился полный провал.  Первую  часть
приняли довольно тепло, вторую ("Шествие пилигримов")  заставили  повторить,
однако сообщник  заговорщиков  Жирар,  дирижировавший  оркестром,  настолько
замедлил затем темп, что арфист растерялся, и пришлось перескочить  сразу  к
последнему аккорду. То была катастрофа. На  следующий  день  Гектор  получил
вместо утешения анонимное письмо, где после потока  грубых  ругательств  его
упрекали в  том,  что  ему  недостает  мужества  пустить  себе  пулю  в  лоб
{"Небезынтересно напомнить, что первоначально  эта  "драматическая  фантазия
для оркестра, хоров и главного альта" носила название  "Последние  мгновенья
Марии Стюарт". Партию несчастной  королевы  исполняет  альт"  (Артур  Кокар,
Берлиоз).}.
     Пустить себе пулю в лоб! Так писать человеку, обогатившему человечество
бесподобными творениями! Однако ни Гектора, ни  любителей  подлинной  музыки
этот злобный выпад не обезоружил и не лишил мужества.
     В "Керубино" можно было прочитать: "Умение ждать - доблесть  гения.  Не
стоит отчаиваться, Берлиоз..." А  д'Ортиг  вновь  заявил:  "Этот  гениальный
артист всей силой своего таланта и воли борется против зависти, ненависти  и
глупости..."
     Не тревожьтесь, господин из "Керубино", Берлиоз не отчаивается никогда.
Препятствие лишь стимулирует его, он знает, что сможет его преодолеть.

     Между тем супружеская чета покинула цветущее  гнездо,  взгромоздившееся
высоко на холм Монмартра, и обосновалась в доме 34  на  улице  Лондр.  Новые
расходы без новых средств.  Как  найти  выход?  Генриетта,  не  собиравшаяся
покидать сцену и к тому же терзаемая  желанием  облегчить  положение  семьи,
выступила 23 ноября, накануне первого исполнения "Гарольда",  в  только  что
основанном театре Нотик в пантомиме "Последний час приговоренного к смерти".
Однако ни величественная  осанка,  ни  сила  выразительности  ее  мимики  не
подкупили публику. Этому провалу суждено было навсегда увести из театра  ту,
чья великолепная игра некогда покоряла весь Париж.

1835

     Денежные затруднения  дошли  до  предела,  но  тут  внезапно  объявился
спаситель. Им был господин Бертен, могущественный владелец  газеты  "Журналь
де деба" - официоза Луи-Филиппа, газеты,  наиболее  читаемой  во  Франции  и
наиболее распространенной за ее пределами.
     Этого могущественного человека называли "изготовителем министров", если
не королей. Он мог бы сказать: "Мое кресло стоит трона" {}.
     Через корифея критики Жюля  Жанена,  послужившего  посредником,  Гектор
смог  пробиться  к  этому   творцу   общественного   мнения,   чье   влияние
распространялось  на  весь  двор  и  самого  монарха.  И  когда   в   "Деба"
освободилось место  критика,  Бертен  предложил  вести  музыкальную  хронику
Гектору, ухватившемуся за такую исключительную  возможность  увеличить  свой
заработок и занять, по его выражению, "боевую позицию".  Потому  что  он  не
собирался преподносить  спокойные  и  безучастные  очерки  и  о  людях  и  о
произведениях своего времени. О нет!  Он  был  намерен  вести  тяжелый  бой,
мужественно, упорно и неустанно сражаться  за  независимость  в  музыкальном
искусстве,  беспрерывно  клеймить  мнимые,   однообразные   красивости,   не
выходящие за рамки тесных канонов.
     Во время его  долгой  работы  в  "Деба"  {Владея  высокой  классической
культурой, редко являющейся достоянием композиторов, легким,  живым  стилем,
точным и насыщенным юмором и каламбурами, Берлиоз  в  течение  тридцати  лет
оригинально и с совершенным знанием дела вел раздел музыкального фельетона в
газете Бертена,  предоставлявшей  ему  грозное  оружие  против  врагов.  Как
писатель, причем писатель  высшего  класса,  он  оставил  после  себя  свыше
семисот фельетонов и статей. Он составил из них  и  издал  несколько  томов:
"Вечера в оркестре", "Среди песен", "Музыкальные гротески". Его произведения
могут служить образцом стиля.} кое-кто из верховных жрецов гармонии пытался,
как принято говорить, образумить "бунтовщика".  Не  тут-то  было!  Ничто  не
могло изменить великого романтика и помешать его  исступленному  воображению
преодолеть  препятствия  музыкального  кодекса,  чтобы   раскрыть   себя   в
феерических фантазиях. Подчиниться писаным правилам - этому не бывать!

     В этом году  Гектор  уже  почти  добился  места  директора  музыкальной
гимназии, которое должно было приносить ему 12 тысяч франков в год,  как  он
писал Феррану, или 6 тысяч франков, о которых в другом письме сообщал Листу.
Но тут взбунтовались неумолимо злобные ненавистники Гектора. И, несмотря  на
влиятельность Бертена, прекрасный замок рухнул.
     "Тьер, - писал Гектор Ференцу Листу, - поступает так, чтобы  я  потерял
это место; он упрямо отказывается разрешить в  гимназии  класс  пения.  И  в
результате заведение, к которому я намеревался присоединить школу  хористов,
сейчас пришло в упадок и закрыто. Там дают балы..."
     Достоин  и  упоминания  "большой  драматический  концерт",  в   котором
участвовал Ференц Лист со 120  исполнителями.  Неслыханная  милость:  Король
Луи-Филипп забронировал ложу. Но,  увы,  успех  был  скромным.  Публику  как
следует обработали интриганы.

1836

     33 года.
     Новые  козни.  Провал  "Эсмеральды"   {По   отвратительному   либретто,
написанному по роману Виктора Гюго.} - произведения дочери властелина прессы
мадемуазель Бертен - был злонамеренно поставлен  в  вину  Гектору  Берлиозу,
совершенно неповинному и неспособному на создание подобной безвкусицы.
     Чтобы  ознакомиться  с  событиями,   прочтем   прежде   всего   статью,
появившуюся в "Ревю де де монд" за подписью Гюстава Планша.
     "Утверждают, будто г. Виктор Гюго страстно  жаждет  пэрства  и  что  он
стучится в дверь Академии, только чтобы войти в  Люксембургский  дворец.  На
пути к достижению этой двойной цели "Журналь де деба" отнюдь не кажется  той
поддержкой, которой стоит пренебречь. И отношение г. Бертена к другу дома не
назовешь простой благосклонностью..."
     Виктора Гюго, Бертена и в ту же кучу, без разбора, Гектора  Берлиоза  и
мадемуазель  Бертен.  То  была  новая   отравленная   стрела,   пущенная   в
композитора.
     "Зсмеральда" была впервые поставлена 14 ноября. Нурри  исполнял  партию
капитана Феба и сделал все, что мог, для успеха оперы. Однако,  несмотря  на
то, что были собраны лучшие таланты - Нурри, Левассер, Массоль и мадемуазель
Фалькон, -  успех  "Эсмеральды"  был  весьма  скромен.  Спустя  месяц  после
постановки  "Эсмеральда"  еще  подвергалась  жестоким  атакам.  Сами  друзья
признали затянутость вещи. Сократив ее на один акт, на столько же  сократили
и скуку зрителей, а милый балет "Дочь Дуная" вознаградил их за неприятности.
Но тем дело не кончилось: Нурри, отчаявшись  в  успехе,  отказался  от  роли
Феба. Как-то публика подняла оглушительный шум и не  пожелала  даже  слушать
последний акт...
     Для клеветников хороши  любые  средства,  и  вот  Гектор  пригвожден  к
позорному столбу. Но, неизменно оставаясь мушкетером, он  сумел  промолчать.
Разве мог он ответить: "Если опера и плоха, то при чем тут я? Я к  ней  даже
не прикоснулся"?
     Он был не способен проявить такую бестактность - дать  пощечину  своему
покровителю.
     Но в письме другу Феррану Гектор написал:
     "Я не причастен, абсолютно не причастен к сочинению мадемуазель Бертен,
и тем не менее публика упорно считает меня автором арии Квазимодо.  Суждения
толпы отличаются ужасающим безрассудством".
     Дону Базилио годилось все.

1837

I

     Год "Реквиема", которым Гектор Берлиоз вновь  заявил  свой,  патент  на
бессмертие.
     Пэр  Франции  граф  де  Гаспарен,  происходящий  из  древней,   истинно
гугенотской знати, имел тогда портфель  министра  внутренних  дел.  Он  чтил
религию, жил мыслями о боге и полагал, что его приход к власти  послужит  на
пользу религии в час ее упадка. Поэтому он и учредил  премию  в  три  тысячи
франков для ежегодного присуждения молодому композитору, которому поручалось
сочинить духовное музыкальное произведение.
     И на ком он остановил свой выбор? На Гекторе.
     Но почему? Потому что  он,  тонкий  любитель  музыки,  восхищался  этим
воинствующим гением, с живой симпатией следя за его упорной борьбой. Занимая
ранее пост префекта Изеры, он был знаком с семьей Берлиоза, а  один  из  его
сыновей постоянно бывал в доме близкого друга Гектора.
     Вот удача! Тем более что по положению о премии государство принимало на
себя все расходы при первом исполнении произведения.
     Исключительно лестный для Гектора выбор  вынудил  его  с  остервенением
пробиваться сквозь тысячи препятствий, воздвигнутых  ненавистью  в  союзе  с
завистью.
     Прежде  всего  инцидент  с  его  врагом  номер  один  -  могущественным
Керубини. Высший жрец и сам автор реквиема  вовсе  не  намеревался  уступить
дорогу  молодому  "фантазеру",   пренебрегавшему   священными   музыкальными
канонами.
     Он клеветал, плел интриги, заговоры. Напрасный труд! Благодаря "Деба" и
г. Бертену молодой Берлиоз (о, чудо!) одержал верх над знаменитым  Керубини.
Шуму было на весь Париж!
     Потом он натолкнулся на враждебность департамента  изящных  искусств  и
прежде всего его директора - господина Каве, заядлого керубиниста,  который,
не убоясь своего  министра,  упрямо  воздерживался  от  подготовки  решения.
Гектор тщетно хлопочет, наконец взрывается и подает жалобу самому  господину
де Гаспарену. Тот требует, чтобы  официальный  документ  был  немедленно  же
представлен ему на подпись. Волей-неволей пришлось так и поступить.
     Теперь все?
     Не тут-то было!
     Но прежде чем продолжить, укажем на одну черту Гектора, достойную  быть
упомянутой, - безобидную мстительность, просто ради внешнего эффекта.
     Уже  оказавшись  победителем,  Гектор  притворился,  что  верит,  будто
Керубини сам забрал назад свое произведение - из такта и уважения к молодому
сопернику. Комизм положения состоял в  полной  неправдоподобности.  Спесивый
Керубини, ныне посвятивший себя духовной Музыке, никогда никому не  уступал,
будь то царь царей, а кроме того, он смертельно ненавидел Гектора. Последний
же самым красивым почерком написал музыкальному властелину:
     "Сударь!
     Я глубоко тронут благородным самоотречением, которое  толкнуло  вас  на
отказ представить замечательный реквием  для  церемонии  в  Доме  инвалидов.
Примите  уверения  в  моей  глубокой  признательности.  Однако   я   намерен
настоятельно просить вас не думать больше обо мне и не лишать  правительство
и ваших поклонников шедевра, который придал бы столько блеска  торжеству.  С
глубоким уважением, сударь, преданный вам

                                                                 Г. Берлиоз"

     Разумеется,  необычное  послание  ходило  по  всем  редакциям  и  среди
оторопевших берлиозцев. Гектор ничего не умел делать без шума.
     Вполне понятно, почему у него было столько врагов.  Вместо  того  чтобы
осторожно нейтрализовать их, он рисовался храбростью и бретерски  насмехался
над ними.
     А Керубини, против которого  главным  образом  и  были  направлены  его
атаки, воплощал в себе наисвятейшее, официальное искусство.
     Выходец из Флоренции, он  двадцати  лет  поставил  в  Александрии  свою
первую оперу  "Квинт  Фабий",  а  затем  обосновался  в  "Париже  и,  приняв
французское подданство,  поднялся  до  самых  высоких  должностей:  главного
инспектора   музыки,    руководителя    королевской    капеллы,    директора
Консерватории.
     Этот человек мог гордиться своим участием  в  формировании  бессмертных
композиторов Галеви,  Обера  и  Буальдье  -  фанатичного  защитника  музыки,
услаждающей слух, непримиримого врага музыки сильной и поражающей,  звучащей
разбушевавшейся бурей и смятением страстей.  Он  резко  оспаривал,  если  не
презирал, творения самого Бетховена. Этот спесивый человек  держал  в  своей
сильной руке скипетр "здоровой" музыки, музыки "подлинной", пренебрежительно
относясь  ко  всякому  признаку  фантазии,  казавшейся   ему   мятежной   и,
следовательно, еретической. Талант, считал он, повелевает быть  правоверным.
И вот  с  этим  чрезвычайно  ограниченным  сиятельным  сановником  ежедневно
осмеливался мериться силами безрассудный Гектор. Но последуем за событиями.

II

     Гектор  понял,  что  настал  ответственный  час  в  его  жизни.  Он   с
вдохновением работает. "В первые дни, - писал он своей сестре Адели,  -  эта
поэзия заупокойного гимна опьяняла и возбуждала меня до такой  степени,  что
на ум не пришло ни одной ясной мысли; голова моя кипела, все кружилось перед
глазами. Сегодня извержение уже усмирено, лава прорыла себе русло, и  теперь
с божьей помощью все пойдет хорошо. А это - самое главное!"

     Произведение закончено.
     Музыка,   устремленная   ввысь,   грандиозна   и   патетична.   Картины
фантастических видений. Чудесное произведение должно быть событием века.
     "Человеческий род стонет, предчувствуя рассвет  судного  дня.  Внезапно
звучат трубы, возвещающие воскрешение, несметные сонмы мертвецов восстают из
вековых могил; взывают к Христу души в чистилище,  томящиеся  в  кровянистой
грязи дантевских топей; в небе лучистые голоса, божественное  сияние,  песнь
света..." {Адольф Бошо, Берлиоз.}.
     Начались репетиции. Триста, может быть, четыреста исполнителей. Вскоре,
по выражению Гектора, "все настроено как рояль Эрара". И вдруг -  проклятие!
Тысяча чертей! Выходит министерское постановление об  отмене  мессы  в  Доме
инвалидов и замене ее обычной службой в нескольких парижских церквах.
     Как решился Распарен пойти на подобное вероломство?
     Нет, Гаспарен тут ни при чем, он уже не у власти. Министерство  Моле  -
Гизо пало, и совет министров сам принял такое решение.
     Чтобы войти в курс этой "министерской подлости", как назвал это Гектор,
стоит прочитать его письмо отцу, с которым он теперь охотно переписывался.
     "Господин де Монталиве {Господин де Монталиве заступил место  господина
де Гаспарена на посту министра внутренних дел.} велел спросить меня, как  он
может возместить убытки, единственной причиной которых, как он заявил,  были
политические соображения. Я ответил, что в деле  подобного  рода  невозможно
возместить убытки иначе, как исполнением моего произведения.
     "Журналь де деба" была  раздражена.  Арман  Бертен  направил  Монталиве
гневное письмо, которое я видел и лично передал. Но все без толку, все те же
заявления: "таково решение совета министров  и  т.  д."  и  другие  фарсы  в
подобном же вкусе.
     Но это еще не все, мне следовало возместить расходы. Господин Монталиве
признает их и не намерен отказываться от уплаты. Прежде всего четыре  тысячи
франков причитаются мне, затем три тысячи  восемьсот  за  переписку  нот  и,
кроме того, расходы за три репетиции хоров по частям. Ведь  я  готовился,  и
все шло как нельзя лучше -  наслаждение  было  наблюдать  за  воодушевлением
вокальных масс. К сожалению, мне не удалось дойти до генеральной  репетиции,
и поэтому я не смог даже ознакомить артистов с грандиозной партитурой, столь
сильно возбуждавшей их любопытство. Такое поведение правительства я попросту
называю кражей. У меня, крадут мое  настоящее  и  будущее,  потому  что  это
исполнение имело бы  для  меня  большие  последствия.  Ни  один  министр  не
осмелился бы во времена Империи вести себя подобным образом,  а  поступи  он
так, я думаю, что Наполеон отчитал бы его. Ибо,  я  вновь  повторяю,  -  это
явная кража.
     За  мной  посылают,  спрашивают,  не  пожелаю   ли   я   написать   это
произведение. Я предъявляю условия (музыкальные),  их  принимают.  Письменно
дают обязательство организовать исполнение 28 июля. Я заканчиваю музыку, все
готово, но дальше дело не пошло. Правительство считает возможным отречься от
важной  статьи  заключенного  со  мной  договора.  Это  же   злоупотребление
доверием, злоупотребление властью, подлость, мошенничество, грабеж.
     Теперь  я  остался  с  самым  крупным  из  когда-либо  мной  написанных
музыкальных произведений, словно Робинзон со своей шлюпкой: отправить его  в
плавание невозможно - нужны большой собор и четыреста музыкантов..."

     Если бы только против ненависти должен был  бороться  Гектор,  это  еще
куда ни шло! Но была и глупость, которую ему  нередко  приходилось  на  себе
испытывать. Вот деталь, достойная упоминания.
     За свой замечательный "Реквием"  Гектор  получил  медвежью  похвалу  от
бравого генерала Лобо, воскликнувшего с искренним  восхищением:  "Боже  мой!
Как этот Берлиоз талантлив! И самое великолепное в его музыке  -  барабаны!"
Барабаны!  Разве  барабан  подтверждает  гениальность?  Несчастный  генерал!
Остается пожелать, чтобы в военной стратегии он разбирался лучше.
     Так обрушилось огромное здание, а с ним развеялась и великая мечта.

III

     Шли месяцы. Гектор был раздражен, но чужд разочарованности и уныния. Он
не падал духом никогда. Впрочем, однажды тяжелая, мрачная завеса окутала его
душу: в покое и славе умер добрый учитель Лесюэр.
     В смятение и ярость на время вкрались тяжкие раздумья и скорбь.

     Депеша из Тулона сообщила  (22  октября),  что  Константина  взята,  но
генерал  Данремон  {Шарль-Мари-Дени  Данремон  (1783-1837)   -   французский
полководец,  генерал-губернатор   Алжира.   Возглавлял   экспедицию   против
алжирского города Константины, был убит перед его  взятием.}  с  несколькими
солдатами "пал героический смертью"  при  взятии  города".  Король  приказал
захоронить останки генерала в Доме инвалидов и провести траурную церемонию.
     Теперь вновь предоставим слово Гектору.
     "Я начал уже терять терпение, - писал  он,  -  когда  однажды  вечером,
выходя из кабинета господина X, после оживленной дискуссии с ним  по  поводу
моего "Реквиема", я услыхал выстрел пушки  Дома  инвалидов,  возвестившей  о
взятии Константины. Спустя два часа  за  мной  прислали  с  просьбой  спешно
вернуться к министру. Господин  X.  нашел  способ  отделаться  от  меня.  По
крайней мере он так думал... Торжественная служба должна была  состояться  в
соборе Дома инвалидов.  Церемонией  распоряжалось  военное  министерство,  и
генерал Бернар, возглавлявший его в то время, согласился на исполнение моего
"Реквиема". Такова была  неожиданная  новость,  которую  я  узнал,  придя  к
госпо