ли мерять.
   Неревен спросил:
   - А правду говорят, что Марбод Кукушонок взял вдову суконщика
второй женой?
   - Ах, вот как, - сказала Айлиль, и тут же разбранила служанку,
ползавшую у подола: та невзначай уколола ее булавкой так, что на
глазах у Айлиль выступили слезы.
   Ни одна из накидок Айлиль не угодила. Наконец, взгляд королевны
упал на неревенову вышивку: белую, плетеную. Неревен свивал
последних паучков: послезавтра уходил в империю храмовый
караван, и с ним вместе подарки от короля будущему шурину и,
кстати, неревеново рукоделье.
   Девушка накинула покрывало на плечи, повертелась перед зеркалом
и сказала:
   - Подари!
   Неревен побледнел и покачал головой.
   Айлиль закусила губу, потом сняла с себя жемчужное ожерелье и
обмотала его вокруг шеи Неревена.
   Неревен готов был заплакать.
   - Сударыня! Я по обету шью его в храм Парчового Бужвы! Я... я...
обещал ему три таких покрова... Два отослал, это последний...
   И Неревен действительно расплакался.
   Девушка стояла в нерешительности. Ей вдруг очень захотелось
покрывала, но и бога обидеть было неудобно. Айлиль снова
закружилась: серебряные знаки обвили ее с головы до пят. Айлиль
замерла от сладкого святотатства: покрывало, посвященное богу,
напоенное светом, теплом и тайным смыслом от старых знаков,
утративших значение и потому трижды священных.
   - Ну, хорошо, - сказала грустно Айлиль, - оставь мне его на ночь
и день: я его сама уложу в походный ларь.
   Тут Неревен не посмел отказать.

   * * *

   А вечером, когда Айлиль продевала вышивку сквозь золотое кольцо,
в окошко влетел камешек. Девушка вспомнила про Зимнюю Деву,
обернулась белым покровом и сбежала в сад.
   Рододендроны у бывшего Серединного Океана цвели золотым и
розовым, а в кустах ее ждал Марбод Кукушонок. Марбод взял ее за
руки и хотел поцеловать. "Интересно, сколько раз он так в тюрьме
целовал ту, другую, горожанку", - подумала она.
   - Говорят, - спросила Айлиль, - вы берете к себе в дом вдову
суконщика?
   - Говорят, - спросил Кукушонок, - вы выходите замуж за экзарха
Варнарайна?
   - Мне велит брат, - ответила девушка.
   Тут Марбод засмеялся своим прежним смехом и спросил:
   - А если брат велит вам выйти за меня?
   Айлиль склонила голову набок и вдруг поняла, что Кукушонок не
шутит, а знает способ заставить короля отказаться от сватовства.

   - Экзарху Варнарайна, - продолжал Марбод, - тридцать шесть лет,
у вас будет шестилетний пасынок, он и станет наследником.
   Айлиль сняла с цепочки на шее медальон и стала на него глядеть.
Ночь была светлая: портрет в медальоне был виден в малейших
чертах. Девушка взглянула на Марбода, - а потом на портрет.
Кукушонок сидел, завернувшись в плащ, на краю болотца с
кувшинками: на нем был пятицветный боевой кафтан с узором
"барсучья пасть", и на плаще поверх - золотая пряжка. Рука
лежала на рукояти меча. Рукоять перевита жемчужной нитью, и
рукав схвачен золотым запястьем... Глаза его, голубые, молодые и
наглые, которые так нравились Айлиль, снова весело блестели в
лунном свете. "И стрелы его, - подумала Айлиль, - подобны дождю,
и дыханье его коня - как туман над полями, и тело его закалено в
небесных горнах..."
   А портрет? Марбод сказал правду: экзарх Варнарайна был, -
странно думать, - лишь на год младше Арфарры-советника. На
портрете, однако, следов времени на его лице не было: художник
выписал с необыкновенной точностью большие, мягкие, жемчужные
глаза, которые глядели прямо на тебя, откуда ни посмотри. Экзарх
был в белых нешитых одеждах государева наследника: просто белый
шелк - ни узоров, ни листьев, и этой шелковой дымке, за спиной,
Страна Великого Света: города и городки, леса и поля, аккуратные
каналы, розовые деревни, солнце зацепилось за ветку золотого
дерева...
   Закричала и кинулась в болото лягушка... Разве можно сравнить?
Этот - герой, а тот - бог...
   - Я, - сказала Айлиль, - хочу быть государыней Великого Света.
   Марбод подскочил и выхватил бы портрет из рук, если б не цепочка
на шее.
   - Не трогай, - закричала королевна, - дикарь!
   Марбод Кукушонок выпустил портрет и отшатнулся.
   - Это колдовство! - закричал он. - Вас опутали чарами! Этот
маленький негодяй Неревен! - и вдруг вгляделся пристальнее в
белое покрывало Айлиль и сорвал его, - серебрянные паучки
треснули, ткань взметнулась в воздухе... Девушка вскрикнула, а
Марбод выхватил меч, подкинул покрывало в воздух и принялся
рубить его. Айлиль давно уже убежала, а он все рубил и рубил,
потому что легкая тряпка рубилась плохо... Наконец воткнул меч в
землю, упал рядом сам и заплакал. Так он и проплакал целый час,
потом встал, отряхнулся и ушел. Ветер зацеплял клочки кружев и
волок их то в болотце, то к вересковым кустам.

   * * *

   Королевская сестра, естественно, не сказала Неревену, как и кто
порвал его вышивку. Положила в ларь золотой инисский покров, и
все. Наутро караван отправился в путь, и вместе с ним уехали
пятеро заморских торговцев со своим золотом. Королевский
советник Ванвейлен остался потому, что он вообще оставался в
королевстве, а Сайлас Бредшо остался потому, что уезжал через
три дня вместе с Даттамом, рассчитывавшим налегке нагнать
грузный караван.




   Глава ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Марбод Кукушонок берет в руки
чудесный меч, а король рубит колдуна мечом колдуна; в которой
оказывается, что гражданская война - неподходящее средство для
соблюдения законности, и что в истинном государстве не должно
быть ни нищих, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к
своеволию.


   Утром первого дня первой луны начался Весенний Совет. Все
говорили, что не помнят такого многолюдного совета.
   Тысячу лет назад на побережье вынули кусок Белой Горы, в вынутом
овале прорезали ступеньки. Во время оно на ступеньках сидели
граждане, слушали говоривших внизу ораторов и решали городские
дела. Потом, при Золотом Государе, внизу стали выступать актеры.
Государи внизу не говорили, а приносили жертвы на вершине
государевой горы. Потом на ступеньках Белой Горы пересчитывали
войска. Теперь ступенек не хватило, и люди заполнили еще и
равнину. Слышно, однако, было очень хорошо.
   Настлали помост. Король сел под священным дубом, триста лет
назад проросшим у основания скалы. На южной стороне дуба сел
Арфарра-советник, в простом зеленом паллии, издали почти
горожанин. Справа от него - советник Ванвейлен, слева -
обвинитель Ойвен, и еще множество горожан, рыцарей и монахов, в
простых кафтанах и разодетых.
   На северной стороне дуба собралась знать. Людей там было куда
меньше, чем простонародья, зато все они были в разноцветных
одеждах и с отменным оружием.
   Даттам и его люди расположились особняком на западном склоне
горы, где обрушились зрительские трибуны и удобно было стоять
лошадям. Заморские торговцы сегодня утром уехали с торговым
караваном. Кроме Ванвейлена, остался еще Бредшо. Теперь Бредшо
сидел рядом с Даттамом, потому что под священный дуб его бы не
пустили, а в общую давку ему не хотелось. Даттам был весьма
задумчив. Бредшо спросил его:
   - Чем, вы думаете, кончится дело?
   Даттам рассердился и ответил:
   - Если бы было известно, чем кончаются народные собрания, так во
всем мире было бы одно народовластие.
   Облили помост маслом, погадали на черепахе - знамения были
благоприятны. На Весеннем Совете имел право выступать каждый
свободный человек, и, пока он держал в руках серебряную ветвь,
никто не мог его унять. Почему-то, однако, простые общинники
редко брали в руки серебряную ветвь.
   И сейчас первым говорил королевский советник Ванвейлен.
   Советник Ванвейлен зачитал соборное прошение от городов и
присовокупил свои слова.
   Советник Ванвейлен говорил и глядел то снизу вверх, на народ, то
сверху вниз, на королевский дуб.
   У левой ветви сидел советник Арфарра, и кивал ему, а слева от
Арфарры сидел обвинитель Ойвен и очень вежливо улыбался.
   Дело в том, что городское прошение должен был зачитывать
обвинитель Ойвен. И это было, конечно, естественно, что прошение
зачитывает человек из самого крупного города и представитель
Ламассы в королевстком совете. И говорить Ойвен умел хорошо, и
выглядел бы хорошо в строгом черном кафтане и с серебряной
ветвью в руках. Одно было плохо: то, что вчера, как всем было
известно, господин Даттам взял обвинителя Ойвена за воротник и
размазал о столб для коновязи. И хуже всего было даже не то, что
обвинитель после этого не выхватил меч и не бросился на Даттама,
- тут уж как случится, бывает, растеряется человек. Хуже всего
было то, что сам Даттам и не подумал брать меч и резать Ойвена,
а так, сгреб и притиснул.
   Лучше всего было бы, выступать, конечно, самому
Арфарре-советнику, но тот никогда не мог перебороть свойственную
подданному империи боязнь публичных выступлений. И правильная,
между прочим, боязнь. Вот поругайся Арфарра и Даттам вчера с
глазу на глаз, и что бы было? А ничего бы не было.
   Мог бы, конечно, прочитать прошение представитель другого
города. Но тут бы пошли страшные склоки, потому что каждый город
королевства считал себя вторым после Ламассы.
   И поэтому прошение огласил советник Ванвейлен.
   Его слова всем настолько пришлись по душе, что, когда он
закончил, люди подставили щиты, чтоб ему не спускаться с помоста
на землю, и так понесли. Ванвейлен запрыгал по щитам, как по
волнам, и подумал: "Весенний совет имеет такое же отношение к
демократии, как золотая ярмарка к рынку. Облеките
законодательной властью вооруженный митинг..."
   Выпрямился и еще раз закричал:
   - Люди объединились в общество, чтобы пресечь войну всех против
всех, а сеньоры смотрят на жизнь как на поединок...
   Все вокруг закричали установленным боевым криком радости. А
потом вышел Марбод Белый Кречет. На нем был белый боевой кафтан,
шитый облаками и листьями, и белый плащ с золотой застежкой.
   Даттам издали увидел его, хлестнул подвернувшийся камень плеткой
и сказал:
   - Так я и знал, что сегодня он хромать не будет.
   Марбод вспрыгнул на помост, взял в руки серебряную ветвь и
сказал:
   - Много слов тут было сказано о своеволии знати и о ее
сегодняшнем прошении - раньше, чем оно было зачитано. И
гражданин Ламассы Ванвейлен даже сказал, что не меч, а топор
палача ждет тех, кто такие вещи предлагает народу и королю.
   И знатнейшие люди королевства, подумав, решили, что гражданин
Ванвейлен прав, и отказались от своего прошения.
   Две вещи сказал гражданин Ванвейлен. Один раз он сказал, что не
всякое своеволие называется свободой и что тот, кто хочет
свободы для себя, должен хотеть ее для других. В другой раз он
сказал, что сеньоры хотят права на гражданскую войну, и что
скверное это средство для соблюдения закона.
   И я думаю, что гражданин Ванвейлен прав.
   И я думаю, что если знатный человек хочет, чтоб королевские
чиновники не отнимали насильно его имущество, - то он должен то
же самое обещать своим вассалам.
   И, если знатный человек хочет, чтоб его судили лишь равные - то
и это правило должно касаться всех.
   Гражданин Ванвейлен говорил сегодня о своеволии сеньоров. Чем,
однако, заменить его? Уж не своеволием же короля? Если господин
притесняет своего вассала, тот может бежать к другому господину,
а куда бежать, если притесняет король?
   Вот сейчас города радуются, что король избавил их от произвола
сеньоров и от грабежа. Но даже вор с большой дороги украдет не
больше того, что есть. А вот король - если он потребует налог,
превышающий городские доходы, - что скажут горожане тогда?
   И если знатные люди считают, что король не вправе облагать их
налогами без их на то позволения и совета, то и горожан нельзя
облагать налогами без их на то согласия.
   Гражданин Ванвейлен говорил о том, что право на войну - плохая
гарантия для закона... Он, однако, иной не предложил. Вот и
получается,что слова закона, не подкрепленные делом, приносят
мало пользы, а война, ведущаяся из-за слов, приносит много
вреда.
   А ведь королевский произвол уже начался. Я говорил со многими
гражданами Ламассы, и они недовольны: почему интересы их
представляет такой человек, как Ойвен? Только потому, что
чужеземец, Арфарра-советник, на него указал? Городские коммуны
сами избирают себе бургомистров и судей. Разве они дети, что не
в состоянии сами избрать того, кто будет защищать их интересы в
королевском совете?
   И я думаю, что если король не сам будет назначать своих
советников, а по всем городам свободные люди будут их выбирать,
то такой совет и будет гарантией закона, лучшей, нежели добрая
воля короля или гражданская война.
   И такой совет не допустит ни своеволия знати, ни самоуправства
королевских чиновников, и не разорит налогами своих собственных
избирателей, потому что знать и народ будут в нем сидеть бок о
бок, а не так, как сейчас, когда одни готовы выцарапать глаза
другим. И в таком совете будут все люди королевства, и не будет
только иностранцев, которым не известны ни законы, ни обычаи
страны, и которые зависят лишь от королевской воли.
   Тут Марбод Кукушонок начал читать свое прошение, прошение,
которое вчера заново составили и подписали все собравшиеся в
замке Ятунов. Обвинитель Ойвен наклонился к советнику Арфарре и
растерянно сказал:
   - Никогда не предполагал, что Кукушонок способен думать.
   Арфарра ответил:
   - У него хватило времени подумать в камере. А у вас хватило
глупости его выпустить.
   Помолчал и добавил:
   - Это безумие! Народ всегда стремится к соблюдению закона, а
знать - к господству над народом, и интересы их нельзя
примирить. И король - зависит от знати и бессилен, а государь -
опирается на народ и побеждает. А знать - знать обманет народ.
   Один из сотников охраны снял с плеча колчан с рогатыми стрелами,
ободрал королевское оперение, белое с двумя черными отметинами,
и сказал:
   - Я согласен подчиняться королю, но не ста двадцати лавочникам.
   Изломал стрелы и ускакал.
   Король благосклонно посмотрел ему вслед, ухмыльнулся и спросил:
   -Это чего ж Кукушонок хочет?
   Начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик, подошел к королю и
сказал:
   - Он хочет жениться на вашей сестре и стать во главе выборного
совета. Глава выборного совета будет издавать указы, а король
будет указы подписывать, как секретарь.
   - А... Ну-ну, - усмехнулся король.
   Марбод Кукушонок читал статью за статьей, пока не начался третий
прилив и не прошли часы, благоприятные для совета.
   Все пошли варить пищу и трепать языками. Многие считали, что
прав Марбод Белый Кречет, потому что обвинителя Ойвена вчера
побили, говорят, хворостиной... Другие считали, что прав
советник Ванвейлен, потому что в замке Ятунов недаром выпал
кровавый снег и два дня не таял.
   - Зато, - возражали им, - Марбод Кукушонок женился на горожанке.

   Тодди Одноглазый, из бывшей свободной общины Варайорта, покачал
головой и сказал:
   - Однако, зря Марбод Кречет всех чужеземцев обидел. Вот
советники Арфарра или Ванвейлен - разве это плохо? Другое дело
пиявки всякие вроде Даттама. А вот у нас соседняя деревня - вот
их бы передушить, хуже чужеземцев.
   В том, что Марбод Кукушонок не того чужеземца обидел, сходились
все.
   Марбод Кукушонок подскакал к Даттаму и спросил тихо:
   - Ну что? Остается ли ваше предложение в силе?
   - Разумеется, - ответил Даттам. - И, конечно, новый король
Варнарайна не обязан быть связан этим самым... выборным советом,
который он навязывает королю старому.
   Никто не слышал этого разговора, однако Бредшо, улучив минуту,
спросил у Даттама:
   - Что ж? Верите ли вы, что Марбод Белый Кречет добьется, чего
хочет?
   Даттам сел на старую, раскрошенную ступеньку амфитеатра,
поковырял камешки.
   - Еще нигде, - ответил он, - и никогда в мире выборные советы не
управляли странами... Я видал, как пытались создать новое и
небывалое, и видал, чем это кончалось.
   Бредшо поглядел и сухо заметил:
   - Я заметил, что чудеса время от времени происходят в природе.
Почему бы им иногда не случаться в истории?
   Даттам засмеялся и ответил для Даттама весьма неожиданно:
   - Новое рождается не на торжище или собрании, оно рождается в
тишине.

   * * *

   Всю дорогу советник Арфарра ни с кем не говорил, а внимательно
читал копию новой хартии.Во дворце Ванвейлен и Арфарра прошли в
третий кабинет. Ванвейлен, по привычке сел за низенький столик
для игры, развернул перед собой свиток. Арфарра убедился, что
они одни, и, против обыкновения, мягко ходя по ковру, спросил:
   - Ну, и что вы об этом думаете?
   Ванвейлен разглядывал подписи под прошением.
   - Я, конечно, не знаю, как ему это удалось, - сказал Ванвейлен.
- Потому что сеньоры вовсе не глупы, и, не будь города так
сильны, никогда бы этих подписей не поставили. Ну и, наверное,
все были пьяны и веселы, и знали, что Марбод Белый Кречет
владеет приемом, "орел взлетает на небеса" и "ящерица ловит
муху", и меч его - как молния, и дыхание его коня как туман над
полями... Вы сами говорили мне, что лучший полководец тот, кто
выиграл войну, не начав. И вы этого добились, ибо даже знать
готова помогать вам в укреплении народовластия.
   Советник сел в кресло и стал оглядывать стены. Третий кабинет
был его любимый: гобелены, синие с золотом; золотое зеркало у
потайных дверей, и рисунок на гобеленах подчинялся не законам
живописи, а законам повествования: художник рисовал зверей не
так, как они есть, а так, как ему было важно - кое-где
прорисовал скелет, а кое-где не нарисовал хвоста, а глаза и усы,
как самые важные части, изобразил во всех местах тела по много
раз.
   Советник Арфарра поглядел на Ванвейлена и спросил:
   - Какого - народовластия?
   Вопрос был вполне уместный. Отчет о последнем случае
народовластия, приключившемся в городе Мульше две недели назад,
лежал у Ванвейлена на рабочем столе и заканчивался так: "И как
только они показывались, народ схватывал их и без жалости
убивал, так что многие погибли по наговору соседей и еще больше
- из-за денег, данных в долг".
   - Такого, - cказал Ванвейлен, - при котором то, что касается
общего блага, решается общим волеизъявлением, как и велит закон,
при котором города сами избирают своих представителей, как
предлагает Кукушонок, и при котором люди не опасаются утратить
имущество и преумножают его ремеслом и торговлей, что вы и
поощряете.
   - Я, естественно, поощрял торговлю, - сказал Арфарра, ибо нет
ничего, что бы так разрушало существующий строй. И я поощрял
города, ибо они - противники знати...
   Ванвейлен побледнел и сказал просто:
   - Я думал, вы стремитесь к народовластию.
   Арфарра усмехнулся:
   - Знаю, что вы так думали. Да, - продолжал Арфарра, -
народовластие - неплохая форма правления для маленького города.
Там оно способствует по крайней мере тому, чтобы каждый был
обеспечен куском хлеба, каждый гражданин, то есть. Без поддержки
сверху век его, однако, короток и там. Возьмите Кадум. Как он
попал под власть графов? Люди дрались храбро, но злой рок
преследовал кадумских военачальников, рок под названием народное
собрание: и не было ни одного, который не был бы устранен после
выигранной битвы и не казнен после проигранной. В таких городах
много выдающихся людей, и все они - изгнанники.
   Лицо Ванвейлена, вероятно, было ужасно в эту минуту. Арфарра
заметил все и понял как подтверждение своих старых догадок.
   - Да-да, - сказал он, - вот и с вами произошла подобная история,
хоть вы и стесняетесь о ней говорить. Это делает вам честь, что
вы, несмотря на изгнание, не отказываетесь от приверженности
строю родного города... Но поверьте, - ваш политический опыт
ничтожен из-за молодости ваших городов. История здешнего
материка насчитывает тысячелетия, - и в ней еще не было примера
народовластия в рамках большой страны. Так что выбор может идти
лишь между страной, где царит закон и государь, и страной, где
власть государя ограничена беззаконием.
   "Да он надеется меня переубедить", - вдруг понял Ванвейлен смысл
разговора.
   - К тому же, - продолжал Арфарра, - и пр