о одному, по два сине-бледные люди, стоят, подняв руки. Их
торопливо отводят  в  сторону.  Наконец  приносят  взрывчатку.  Я  иду
первым, расшвыривая встречных.

    Две пули засели в левом плече, они дадут о себе знать,  но  потом.
Пока не больно. Мертвые эсэсовцы под ногами. Жар гонит на  поверхность
всех. Поворот, еще поворот. Флеминг хромает рядом, говорит  что-то,  я
отвечаю - и тут же забываю и реплику, и ответ. Все уже  кончено.  Если
стреляют, то в себя. Как  здесь,  например:  и  здесь.  Ведут  кого-то
страшно знакомого, только  потом  понимаю:  Гитлер.  Какие-то  бледные
девки с черными кругами вокруг глаз. Еще поворот. Вот этот  коридор  и
штольня. Морпехи обгоняют.  Не  только  жар,  но  и  дым,  едкий  дым.
Противогазы. Резина обжимает лицо. Здесь.

    Боюсь открыть калитку.

    Открываю.

    Темнота. Никто не стоит и не ждет.

    Закладываем фугас, шнур  в  коридор  -  займется  от  огня.  Бегом
наверх.

    Обжигает шею. Воздух полон огня. Горящие  бумаги  под  потолком  -
навстречу.

    Поворот.

    Сюда!

    Кто-то проскакивает и мечется теперь в дыму.

    Сюда, солдат!

    Бежим нестройной толпой.

    Резина раскалена. Не выдерживаю, срываю маску.

    Дым с запахом горящего камня.

    Падаем на снег.

    Взрыв, и взрыв, и взрыв под землей. Огонь и дым  вылетают  оттуда,
где мы только что были. Раскат - земля трясется всерьез.

    Мы отползаем, или нас оттаскивают. Рев.

    Черно-дымный ком вылетает из жерла шахты и катится  по  снегу,  не
желая остановиться. Автомобиль,  маленький  "хорьх"-амфибия.  Из  него
выпадает ком поменьше и катается по снегу.  Пламя  гаснет  на  нем,  и
черный закопченный человечек приподнимается на четвереньки:

    Я почему-то заранее знаю, что это Зеботтендорф.

    Дым бьет  из  шахты  подобно  черному  опрокинутому  водопаду.  На
небольшой высоте ветер перехватывает  его  и,  распластывая,  несет  в
море.

    В море наш корабль, осевший на корму.

    И вдали - высокие дымы эскадры:

    Дальше был новый бег, по леднику, хватая ртом воздух. Зеботтендорф
продолжал кричать: "Уходите! Уходите как можно дальше!" Он кричал  это
по- немецки, по-французски и по-английски, и -  странное  дело  -  ему
как-то сразу поверили.

    И потом, когда за спиной с грохотом армейского склада  боеприпасов
встала земля вперемешку со льдом и в небо ударил поток белого огня, мы
были уже достаточно далеко, чтобы уцелеть.

    Лед  подбросил   меня,   как   гимнастический   трамплин,   и   я,
распластавшись в воздухе, долго летел, пока  не  поймал  руками  снег.
Потом меня катило вперед, и  я  оказался  в  куче  многих  немецких  и
американских тел, задержавшихся в выемке под застругом.

    Было во всем этом что-то от штурма Шамбалы:

    Потом с неба стали падать камни.

    И мы бежали дальше под  этим  каменным  градом,  молясь,  чтобы  -
миновало:

    Кровавые ошметья оставались от человека, если его молитва не  была
услышана.

    Наконец, кончилось и это.

    Главное, дальше было некуда бежать: все мы,  правые  и  виноватые,
сгрудились на тупом, как сундук, обрубке ледяного  мыса.  Серые  волны
накатывались и ударяли в него своими свинцовыми головами, и то  ли  от
этого,  то  ли  от  бушующего  позади  катаклизма  лед  вздрагивал   и
томительно стонал. "Грант" качался в полумиле от нас  -  далекий,  как
Марс. К нему подплывали несколько шлюпок и плотов: часть десанта - та,
что осаждала главный вход - успела погрузиться.

    Я подошел к барону.  Он  был  красный,  как  вареный  рак.  Шкура,
опаленная местами дочерна, свисала с  него  лоскутами.  Тем  не  менее
барон твердо стоял на широко расставленных ногах, как старый боцман  в
зыбь. Кто-то  сердобольно  накинул  по  него  поверх  сгоревшей  формы
огромную шинель  рядового.  Рядом  хлопотал  санитар.  Вокруг  бродили
солдаты - большинство без оружия,  но  кое-кто  автоматов  не  бросил.
Уцелевшие моряки и морпехи поглядывали на них настороженно.

    - Безнадежен, бригадефюрер, -  сказал  мне  с  тоской  санитар.  -
Ожоговый шок.

    Боюсь, что он ничего не понимает:

    - Все я понимаю, - зло и  сипло  сказал  Зеботтендорф.  -  Что  вы
сделали с "горячей

    Гретхен", Николас?

    Похоже, что удивить его своим появлением здесь не смог  бы  и  сам
царь Ашока.

    - Гретхен у меня не было ни одной, - сказал я. - Тут я чист.

    - Я имею в виду термические бомбы. Как вам удалось разбудить их?

    - Не знаю, - сказал я. - Похоже, мы не добили кого-то из обслуги.

    Он посмотрел на меня, понял, что я не вру, и заплакал.

    - Предусмотрели все, - сказал он. - Все, кроме этого:

    - Не расстраивайтесь так, барон, -  сказал  я.  -  Сами  виноваты.
Дался вам тогда этот тетраграмматон:

    - Дался! - гордо смахнув слезы, сказал барон.  -  Все-таки  дался.
Арийский гений возобладал.

    - Гений:- я поежился, вспомнив кошмарную железную леди.  -  Кто  у
вас делал эти фигуры?

    - А вы что, видели?

    - Видел.

    - И как, понравилось?

    - Именно так я и представлял себе валькирий.

    - Мой эскиз! - с гордостью сказал Зеботтендорф. - Вот, не  желаете
ли - сувенир: - он похлопал себя по карману - вернее, по  тому  месту,
где должен быть нагрудный карман. -  Пропал:  ах,  Олаф,  Олаф!  Такой
славный викинг!..

    - Был и карманный экземпляр?

    - Да, очень милая игрушка:

    - Слушайте,  барон.  Велели  бы  вы  своим  людям  сдаться.  Война
действительно окончена, стоит ли усугублять страдания?

    - Война не кончается никогда, вы это знаете не хуже меня:  Солдаты
и офицеры! - внезапно закричал он, и я приготовился стрелять, если  он
выкинет что-то не то. -  Приказываю  вам  не  оказывать  сопротивления
неприятелю. Мы не потерпели поражения! Мы всего  лишь  отложили  время
нашего возмездия! Я благодарю вас за службу! Родина  не  забудет  вас,
герои последнего шага! Луна и рассвет!

    Он обернулся ко мне. Рот его исказила судорожная улыбка.

    - Вам уже приходилось умирать, Николас? - спросил он.

    - Да, конечно.

    - Мне тоже. После  десятого  раза  становится  скучно.  Величайшее
приключение превращается в процедуру вроде вырывания гланд:

    Нас ощутимо тряхнуло. Настолько ощутимо, что барон упал.

    Жар,  исходящий  от  новорожденного  вулкана,  иссушал  лица.  Лед
оплывал тонкой водяной слизью.

    - Что это за бомбы такие? - спросил я. Приходилось почти кричать.

    - Не дождетесь! - барон  поднял  обугленый  указательный  палец  и
энергично помахал им перед моим носом. - Это вам не атомные  пфукалки,
которые годятся разве что для  производства  моментальных  фотографий!
Это солидные немецкие бомбы, каждая из которых способна  за  три  часа
сжечь дотла Москву или Нью-Йорк!

    - Ник:- подошел и встал рядом Флеминг. - Вы знаете этого человека?

    - Имел удовольствие быть представленным, - сказал я. - Рекомендую:
барон

    Рудольф фон Зеботтендорф - Ян Флеминг.

    - Флеминг? - спросил барон. - Какой Флеминг? Который пенициллин?

    - Нет, - сказал  Флеминг  и  стиснул  зубы.  -  Который  свинцовые
пломбы: Ник, вы знаете, что  этот  человек  руководил  лабораторией  в
замке Ружмон?

    - Увы, знаю, - сказал я.

    - И после этого вы спокойно беседуете с ним?

    - В свое время я беседовал с дьяволом, - сказал я.  -  Разумеется,
тогда я был много моложе и наверняка  глупее.  А  вам  не  приходилось
беседовать с дьяволом, Ян?

    - В нашей службе эту тематику не разрабатывали, - сказал Ян.

    -  Еще  бы,  -  хмыкнул  Зеботтендорф.  -  Англичане  -  известные
материалисты.

    - Ну, не скажите, барон: - я наклонился и почесал  занывший  после
сегодняшних приключений шрам, заработанный в доме доктора Ди.

    И тут раздался вопль.

    Кричал Филя на партизанском наречии:

    - Командир, этот пидор соленый своих мудозвонов заколдовал, как ты
тогда! У них глаза снулые, что у пьяных налимов!

    С  предупреждением  Филя  запоздал,  как  доктор  Зорге.  Под  его
многоэтажный мат трое эсэсовцев подошли к  краю  обрыва  и  шагнули  в
пустоту:

    Я развернулся и дал барону по морде. Под кулаком что-то хрустнуло.
Но это уже ничего не могло изменить.

    Попытки образумить или напугать "черных  рыцарей"  такой  мелочью,
как стрельба поверх голов, были тщетны. Только потом, когда уже добрая
половина из них отправилась, распевая "Оду к радости", на дно, морпехи
догадались валить недавних противиков на лед и связывать  чем  попало.
Но слишком неравны были силы.  Удержать  при  жизни  удалось  тридцать
шесть  человек  из  всего   гарнизона.   Среди   них   был,   конечно,
Зеботтендорф, которого к обрыву вовсе не  тянуло,  и  четыре  Гитлера,
причем один из них говорил только по- венгерски:

    - Интересно, барон, - сказал я, - а если  вам  привязать  к  ногам
колосник горелый  и  ржавый,  да  утопить  в  глубоком  месте  -  тоже
воскреснете?

    - Так ведь веревка-то  перегниет,  -  сказал  барон.  -  Рано  или
поздно. Топили. Не один вы такой мудрый.

    - Мистер Флеминг так сердит  на  вас,  что  наверняка  изыскал  бы
какой-нибудь способ. Рудольф, а вас бросали в расплавленный металл?

    - Мистер Флеминг не станет рисковать  своей  карьерой,  -  резонно
заметил барон.

    - За меня с него снимут шкурку,  набьют  чучело  и  будут  сжигать
каждый год за компанию с Гаем Фоксом:

    Дверь адмиральской каюты распахнулась, как от удара, и появился М.
Таким я его не видел никогда.  Так  мог  бы  выглядеть  доведенный  до
белого каления

    Будда.

    - Прошу вас, джентльмены, - проговорил он медленно. - Ник, я хотел
бы потом поговорить с вами еще раз. Ян, а вы  можете  заняться  своими
текущими делами.

    - Да, сэр, - Ян с трудом поднялся и пошел вдоль по коридору. Филя,
стоя по стойке смирно с автоматом на груди, проводил его глазами.

    - Пожалуй, Николас, мне пора в отставку, - сказал  М.  -  Впрочем,
пойдемте, адмирал ждет.

    - Он хочет поблагодарить нас за отлично проведенную операцию?

    - Он охотно бы вас расстрелял, но Конгресс его не поймет: И  зачем
вы только приволокли сюда эту гнилушку?  -  М.  кивнул  на  барона.  -
Теперь американцы вытянут из него, что захотят.

    - Тянули некоторые, - мрачно сказал барон. - И где они все?

    - Привык я к нему, - сказал я.  -  Сколько  лет  в  одни  бирюльки
играем:

    Адмирал был зол и не скрывал этого.

    Вся  документация  по  немецкой   антарктический   военной   базе,
доставшаяся в свое время союзникам, состояла  из  трех  полуобгоревших
страниц, чудом уцелевших в груде бумажного пепла. Бумажки  эти  больше
года пролежали  где-то  среди  малозначащих  документов  Нюрнбергского
трибунала, пока не попались на глаза - совершенно случайно  -  ребятам
Донована, которые  сумели  извлечь  из  них  кое-что  существенное.  В
частности, сведения о наличии таинственного супероружия и  планах  его
применения. Под это дело  и  была  экстренно  организована  экспедиция
Бирда. И  вот  вместо  желаемой  и  искомой  базы  -  след  применения
желаемого и искомого сверхоружия: обширный - с Онежское озеро -  залив
в море Росса, вода в котором все еще кипит в центре и вряд ли  остынет
в ближайшие несколько лет:

    - Хотите, я назову  этот  залив  вашим  именем,  Бонд?  -  спросил
адмирал сквозь зубы. - По праву, так сказать, первооткрывателя?

    Он явно ожидал, что я отвечу "нет", и я ответил:

    - Нет, сэр. Я не настолько честолюбив.

    - Отлично, - сказал он. - Тогда я назову его именем своего шурина:

    - Наверное, редкая сволочь, - сказал я, повернулся и вышел.

     10.

                                             Не следует складывать все
                                             яйца в одну мошонку.
                                                           Чак Норрис.

    Ворота закрылись.  В  морозной  темноте  подземелья  дыхание  было
громким и искаженным - как из телефонной трубки. Луч фонаря дрожал.

    - Пойдем? - неуверенно сказал Николай Степанович.

    Гусар молча потрусил вперед. Оглянулся, оскалив  зубы.  И  Николай
Степанович вдруг понял, что Гусар идет налегке.

    Что-то мигнуло в сознании.

    Нет, вторая связка бутылок аккуратно уложена в рюкзак. А Гусар нес
на  спине  проглота.  Непонятно,  как  это   соотносилось   с   грубой
действительностью, но из квартиры можно было взять все: пачку  любимых
турецких  папирос  "Эльмалы",  их  в  Москве  почему-то  не   достать,
неоткупоренную бутылку "мартеля" - и проглота, который вдруг взбесился
в террариуме и без которого Гусар уходить отказался.

    И вот теперь Гусар шел налегке:

    - Ты его оставил в усыпальнице?!

    - Грр.

    - С ума сошел! Он же вымахает с кита!

    - Грр.

    - То есть ты уже все решил, да? И все понял? Что нас покупают, что
мы зачем-то нужны? И даже догадался, зачем?

    - Грр.

    - А  ведь,  с  другой  стороны  -  разрешаются  миллионы  проблем.
Наверняка -  долой  болезни,  долой  быструю  смерть,  проблемы  пищи,
энергии - все уходит. Что они еще там  могли?  Создавать  новые  миры,
отличные от старого или такие же в точности?

    - Грр.

    - А мы, значит,  гордые:  Я  знаешь  когда  вздрогнул?  Когда  про
Шолохова услышал. Ведь мне, в  сущности,  предложили  то  же  самое  -
только не роман гениальный, а - судьбу России переделать.  Не  меньше.
Ведь знали, кому предлагать и  что  предлагать:  Ч-черт!  Ведь  только
правду говорил он, только правду!.. А сложилось все в такую приманку:

    - Грр.

    - Сами мангасы не могут дать нам свою  премудрость.  Не  позволяет
тот могучий инстинкт. Только Золотой дракон, который в сущности - что?
Библиотека?  Нет,  больше.  Средоточие   премудрости,   информационный
снаряд: исполинский вирус: Он может делиться сведениями с кем  угодно,
без ограничений - потому что кто же еще,  кроме  Спящих,  обратятся  к
нему, запертому вместе с ними? И тогда возникает - как бы само  собой,
случайно, без конкретного умысла - решение: создать новых мангасов. Из
людей. У которых не будет внутреннего запрета: Их начинают отбирать  -
способных к роли; потом гонят по лабиринту:

    Нужна тысяча лет? Какие проблемы: И вот - финиш! И - главный приз!

    Должность господа Бога вакантна - просим, просим!..

    - Грр.

    - Вот именно. И я соблазняюсь ею и начинаю творить добро. И  через
меня в мир потоком идут древние знания. И мы медленно и незаметно  для
себя начинаем превращаться в Великих Древних: Не знаю, изменимся ли мы
внешне, а уж внутренне-то - всенепременно:

    - Грр. Грр-грр:

    Они вышли к месту перехода в  румы.  Девять  широких  полукруглого
сечения колонн окружало плоский камень. Николай Степанович поставил на
камень связку бутылок, две свечи и две карты.  Зажег  свечи.  Поставил
карты так, чтобы тени на нужной колонне совпали:

    - Иди,- сказал он.

    Гусар нырнул в тень.

    Николай Степанович шагнул следом, доставая  "узи",  обернулся.  Из
тени все было видно, как через тонированное стекло.  Он  дал  короткую
очередь и во вспышках огня успел  заметить,  как  брызнули  в  стороны
кусочки стекла и непроницаемой тьмы:

    Шестое чувство (Париж, 1968, октябрь)

    - Внутри "роллс-ройс" гораздо больше,  чем  снаружи,  уверяю  вас,
Ник. Дорогие машины не похожи на дешевые.

    - Вы правы, Билл. Потому что они стоят дороже.

    Маленький буксир волок по Сене огромную баржу. На барже  шла  своя
жизнь, совершенно отдельная от береговой.  Там  висело  белье,  бегали
дети и собаки.

    - Пойдемте, Билл, - сказал я. - Во-он там есть  еще  одно  славное
кафе.

    Атсон устроил мне экскурсию по Парижу моей юности. Верно  сказано,
никогда не следует возвращаться туда, где тебе  было  хорошо.  Мы  уже
побывали и на бульваре Сен-Жермен, 68, и на рю де ля Гет, 25, и на  рю
Бара, 1, и на рю

    Бонапарт, 10, и на рю Камбон, 59. Дома  казались  другими,  и  сам
себе ты казался другим, и только Париж был прежним.  У  Мишо  подавали
устриц с легким белым вином, у Жако - все  ту  же  пулярку,  а  старый
Бриганден, конечно, давно умер, и в его  заведении  хозяйничал  сын  -
тоже старый Бриганден. А может быть - внук. И тоже  старый  Бриганден.
Один я был молодым в этом древнем городе.

    - У французов хватило ума не устраивать драку на улицах, -  сказал
Атсон, когда мы  двинулись  вдоль  набережной.  Атсон  был  в  дешевых
бумажных синих штанах, в пиджаке  с  замшевыми  заплатами  и  какой-то
залихватской вельветовой кепчонке.  Я  облачился  в  джинсы  и  свитер
грубой вязки. Я сейчас походил на студента Сорбонны - но не  прежнего,
1909 года образца (тогда мы косили под апашей), а нынешнего, одного из
тех, что в  недавнем  мае  переворачивал  машины  и  швырял  в  ажанов
булыжники. Ажаны косились на меня с подозрением.

    Черный  "роллс-ройс"  Атсона  тихонько  катил  следом   за   нами,
терпеливо ожидая у дверей различных забегаловок, ни одну из которых мы
старались не пропустить.

    День был ясный и тихий.

    - Никогда не представлял, что этой кислятиной можно так набраться,
- сказал

    Атсон и полез в карман пиджачка за фляжкой,  памятной  мне  еще  с
Атлантики.

    - Уберите  виски,  Билл,  -  сказал  я.  -  Пить  виски  в  Париже
невообразимая пошлость.

    - Тогда ведите меня туда, где есть коньяк, - сказал Атсон.

    И мы пошли туда, где был коньяк, и я сказал Атсону, что  настоящий
"мартель" содовой отнюдь не разбавляют.

    - Учите, учите меня, - проворчал Атсон. -  Будто  я  в  Париже  не
бывал. Только тогда, в двадцатых, мы сами устанавливали свои  порядки,
потому что у нас были  доллары.  Представить  страшно,  сколько  тогда
можно было выпить на один- единственный доллар... Гарсон, два абсента!

    - Билл, - сказал я. - Опомнитесь. Абсент давным-давно  запрещен  и
изъят из обращения. Ученые определили,  что  он  вызывает  необратимые
изменения в мозгу.

    - Ученые ничего не понимают в выпивке, - сказал Атсон. Французский
его был чудовищен, как некогда у меня.

    - Теперь нужно что-нибудь проглотить, -  сказал  я.  -Гарсон,  две
foie de veau!

    - Это что за зверь? - изумился Атсон.

    - Неужели вы забыли? - ответно изумился я. - Старая добрая телячья
печенка.

    Молодая.

    К печенке полагалось божоле в  высоких  стаканах.  Заведение  было
недорогое и не rafinee, но очень приличное. Нас сперва даже не  хотели
пускать,  но  телохранитель  Атсона  пошептался  с  хозяином,  и   все
устроилось.

    - Да, раньше все здесь было по-другому, -  сказал  Билл.  -  Здесь
сидели художники со своими шлюхами, бандиты, поэты. Я  не  понимал  ни
слова по- французски, но чувствовал, что нахожусь среди полубогов.

    - Да, - сказал я. - Тогда можно было  просидеть  здесь  полдня  за
чашкой кофе, а первый попавшийся оборванец мог прочесть тебе лекцию об
искусстве Египта

    Второй династии.

    - А теперь тут одни разбогатевшие проходимцы  вроде  нас,  Ник,  -
сказал Атсон. -

    И толкуют они исключительно о биржевых курсах, если не  о  методах
ограбления банков. Один был настоящий мужик на всю Францию, де  Голль,
и того они спровадили на пенсию. И все они тут герои Сопротивления...

    Он поймал за бок проходившего мимо господинчика  в  серой  тройке,
подтянул к себе, и, наморща лоб, довольно грамотно спросил:

    - Месье - герой Сопротивления, не правда ли?

    Герой,  не  сопротивляясь,  подтвердил   свое   участие   в   этом
замечательном движении. Атсон притянул его  ближе,  чмокнул  в  лоб  и
милостиво отпустил.

    Месье одернул пиджак и ускоренным шагом направился к выходу.

    - Знаете, Билл, - сказал я. - В Белоруссии я сидел  в  болотах  со
своими людьми и стрелял в немцев. И сидели  мы  в  болотах  два  года.
Поэтому  здешний  Резистанс  представляется  мне  скаутским  пикником.
Представьте себе - в миленький, уютный домик la bel