обычаями
народов родного края  подвигли  его  на  научную  стезю,  и  в  тысяча
девятьсот   тринадцатом   году   мы   уже   видим    его    работником
естественно-исторического музея при отделении Географического

    Общества. Уже был составлен план монголо-бурятской этнографической
экспедиции, когда грянули залпы Великой войны.

    С  первых  месяцев  вольноопределяющийся  Москаленко  на   фронте.
Ранение,  школа  прапорщиков,  первый  офицерский  чин.  В   неудачной
кампании пятнадцатого года взвод подпоручика Москаленко в течение трех
суток удерживает безымянный железнодорожный разъезд, обеспечивая отвод
наших войск. За этот подвиг - первый Георгиевский крест и производство
по  службе.  К  марту   семнадцатого   года   Павел   Москаленко   уже
штабс-капитан и кавалер ордена  Св.  Георгия  III  степени  -  ордена,
который в то время мог быть пожалован самое малое полковнику.

    Отречение государя Императора Николая II штабс-капитан  Москаленко
воспринял крайне болезненно и  некоторое  время  был  близок  к  тому,
чтобы, подобно многим  офицерам,  оставить  службу  -  четыре  ранения
позволяли ему совершить это без урона чести. Однако солдаты батальона,
которым он командовал, не позволили ему сделать этот шаг, могший стать
роковым не только в его судьбе, но и в судьбе Отечества нашего.

    После неудачного июньского  наступления  полк,  в  котором  служил
Москаленко, был выведен на пополнение и переформирование в район Луги,
в лесной лагерь.

    По распоряжению  генерала  Корнилова  все  четыре  батальона  были
сведены  в  один,  командовать  которым  назначен  был   штабс-капитан
Москаленко.

    Интересно, что это  назначение  охотно  приняли  командиры  других
батальонов, будучи выше чином.  Доблесть  и  воинское  умение  бывшего
сельского учителя тем самым оказались общепризнаны.

    Благодаря некоторой удаленности лагеря от населенных мест, а также
железной  дисциплине,  установленной  новым   командиром   вразрез   с
практиковавшимся в армии  губительным  своеволием  нижних  чинов  (что
было, как ни покажется странным,  поддержано  батальонным  комитетом),
общее разложение  армии  не  коснулось  батальона.  Интенсивно  велась
учеба: командир поставил перед собой и  всеми  солдатами  и  офицерами
задачу создать архибоеспособное  подразделение,  заведомо  сильнейшее,
чем равное по численности германское. "Мы выбивались из сил,  для  сна
оставались считанные часы,- рассказывал  позже  майор  Корженецкий.  -
Мало того, что  солдатиков  необходимо  было  научить  всему  военному
искусству  -  их  требовалось  и  оградить  от   тлетворного   влияния
многочисленных  и  наглых  от  осознания   безнаказанности   вражеских
агентов. Бог знает, каким чудом нам удалось отстоять их умы и сердца:"

    После того, как генерал Корнилов, преданный Керенским,  "оказался"
мятежником и заговорщиком, с Москаленкой произошла некоторая перемена.
"Он будто бы увидел что-то впереди,- рассказывает далее  Корженецкий,-
и отныне был подчинен лишь достижению той невидимой нам цели:"

    И когда в октябре  к  Петрограду  были  двинуты  войска,  а  затем
остановлены  приказом  командующего  округом,  Москаленко  приказа  не
выполнил и продолжал движение к столице.

    Вечером двадцать  четвертого  октября  сводный  батальон  вошел  в
Петроград по

    Ижорской дороге.

    Уже было доказано с цифрами в  руках,  что  мятеж  в  столице  был
обречен на неудачу, что против едва  десяти  тысяч  плохо  вооруженных
боевиков и матросов разложившегося от безделья Балтийского флота  было
повернуто сто пятьдесят тысяч штыков верных правительству частей,  что
гарнизон  восстание  не  поддержал  и  оставался   по   крайней   мере
нейтральным,  что  имевшемуся  у  мятежников   крейсеру   негде   было
развернуться между мостами и набережными, и что нужно было всего  лишь
дождаться прибытия этих самых частей, чтобы одним моральным  давлением
заставить мятежников разойтись по домам: Все это, разумеется,  так.  И
все же что-то заставляет все  новые  и  новые  поколения  историков  и
публицистов доказывать и доказывать и доказывать это,  по  их  мнению,
очевидное.

    Батальон по дороге рос, как снежный ком: к нему присоединились две
казачьи сотни, шестидюймовая батарея, бронеавтомобильный взвод;  кроме
того, вооруженные студенты и гимназисты, вышедшие в отставку офицеры и
рабочие образовали милиционерскую роту  под  командованием  прапорщика
Гринштейна.

    Около полуночи произошло первое вооруженное  столкновение:  группа
пьяных матросов попыталась остановить продвижение колонны:

    Всю ночь и большую часть  дня  батальон  метался  по  городу,  как
рикошетящая пуля, терзая  и  разя.  Но  не  следует  все  жертвы  этих
действительно страшных часов взваливать на печи москаленковцев: и если
чудовищный разгром на

    Миллионной улице и в Смольном - дело рук, безусловно, усмирителей,
то побоище на Мойке учинили латышские стрелки и  саперы,  замаливающие
свое участие в мятеже. Разрушения же  в  городе  произведены  были  по
большей части снарядами "Авроры".

    Да, наличие крейсера было серьезным козырем в руках мятежников. Но
одно дело грозить из жерл неподвижным и беззащитным дворцам - и совсем
другое вести борьбу с того же калибра  орудиями,  бьющими  с  закрытых
позиций.  Два  часа  отряды  мятежников,  столпившись  на  Арсенальной
набережной, наблюдали из безопасного далека за ходом сражения; наконец
малоповоротливое и слабобронированное времен Цусимы чудовище  получило
четыре попадания кряду, загорелось и врезалось в быки Двоцового моста:
В сущности, это был конец мятежу, но еще долгих десять часов  свистели
пули и лилась кровь.

    Позднее хмурое утро  двадцать  пятого  было  отмечено  исходом  из
города матросов: на миноносцах и лодках, катерах и ялах  они  плыли  к
Кронштадту. Им стреляли вслед, но лениво. А чуть позже  разбрелись  по
домам и боевики- "красногвардейцы". Патрули измученных  москаленковцев
блуждали по пустому холодному городу. В здании городской Думы для  них
устроили временную столовую; проглотив по несколько ложек горячей каши
и по кружке сладкого кипятка, они  шли  дальше,  на  ветер  и  колючий
летящий снег. Поздно вечером  к  перрону  Балтийского  вокзала  прибыл
первый эшелон с фронта:

    Вот тогда оказалось, что гарнизон исправно несет свою службу.

    Тем   временем   Москаленко   арестовал    командующего    округом
Полковникова и объявил себя "временным диктатором" столицы:

    Два дня спустя собравшийся в Народном доме  второй  Съезд  Советов
осудил  авантюру  большевиков  и  анархистов   и   призвал   временное
правительство к скорейшему созыву Учредительного собрания.

    А тридцатого октября вернувшийся с  войсками  Керенский  арестовал
Москаленко за превышение власти и неподчинение приказам:

    Лишь в двадцать втором году он вышел  из  тюрьмы  -  последний  из
арестованных по октябрьским событиям. Уцелевшие в ночь мятежа  главари
повстанцев либо были спроважены за границу, либо заседали в Думе.  Так
что амнистией, дарованной Алексеем  Николаевичем  по  случаю  принятия
Конституции, воспользовался он один.

    Два года спустя Павел Григорьевич  Москаленко  вернулся  в  родной
Иркутск.

    Музей принял его и  долгие  годы  был  ему  надежным  пристанищем.
Однако жизнь

    Павел Григорьевич вел уединенную и никаких бесед о  прошлом  ни  с
кем не вел.

    В сорок втором году, вернувшись из Китая, он  заболел  двухдневной
малярией и больше не встал. В завещании указал, чтобы  его  похоронили
без памятного знака. Единственные его родственницы, двоюродные сестры,
исполнили это пожелание, правда, не совершенно: на  его  могиле  лежит
беломраморная плита, но на плите ничего не написано.

    Кто-то так же безымянно ухаживает за могилой."

    - Вы уже прочитали это несколько раз,- услышал Николай  Степанович
голос

    Фламеля.

    -  Да.  Я  был  знаком  с  этим  человеком.   По   фронту.   Осень
четырнадцатого. Потом виделись: за границей. Последний раз  в  Париже,
он работал таксистом:

    Потом я получил о нем весточку из Америки - незадолго до войны.  И
все.

    - Умер в сорок втором. В конце ноября. Разрыв сердца:

    - И что все это значит? Кто-то научился переводить стрелку?

    - Какую стрелку?

    - Железнодорожную. На путях. Вправо-влево:

    - М-м: В общем, да. Одному человеку это удалось. Правда, на пользу
это ему не пошло. Вот, посмотрите еще эти заметки:

    Юрий Осипенко

    НИКОМУ НЕ ДОЗВОЛИМ !

    Михаил Шолохов, "Тихий Дон". Журнал "Дон", NN 1, 2, 3 за 1966 год.

    К сожалению, некоторые литераторы ,  слишком  буквально  восприняв
призыв

    Никиты Сергеевича Хрущова и Александра Исаевича Солженицына  "жить
не по лжи", тут же обрушили  на  отечественную  историю  поток  густой
грязи, которую они заботливо  пестовали  в  своих  письменных  столах.
Отринув традиции, завещанные нам Буниным, Фадеевым и Алексеем Толстым,
они развернули  разнузданную  кампанию  очернительства  и  клеветы,  к
сожалению, тут же поддержанную некоторыми издательствами и  редакциями
литературных, с позволения сказать, журналов. К сожалению, не  остался
в  стороне  и  журнал  "Дон",  до  сих  пор  высоко  державший   знамя
коммунистической морали.

    Особенно нетерпима подобная публикация  сейчас,  в  период,  когда
партия  обнародовала  Моральный  кодекс  строителя  коммунизма,  когда
советские  люди  в  едином  порыве  преодолевают  последствия   культа
личности, когда на волне  огульных  "разоблачений"  всплывает  грязная
пена  протаскиваемой   тихой   сапой   буржуазной   морали,   западных
"ценностей", кулацких "идеалов" и казачьей вольницы.

    Должно быть, прошедший недавно по экранам страны фильм  "Унесенные
ветром" и был тем творческим импульсом, который  подвиг  известинского
очеркиста Шолохова взяться за перо и на скорую руку  слепить  свой,  с
позволения  сказать,  роман,   рассчитанный,   главным   образом,   на
неискушенного,  но  пресыщенного  западного  читателя,   которого   не
удовлетворило пресное сочинение господина Пастернака:

    - Читайте, читайте, - усмехнулся Фламель.

    Игорь Виноградский

    ПО ПРАВУ ПАМЯТИ

    Михаил Шолохов, "Тихий дон", книга 1. Журнал "Дон", NN 1, 2, 3.

    Наше время полно сюрпризов. Вот и  журнал  "Дон",  уже  приучивший
своих  читателей  к  благоглупостям  сочинителя   Шолохова-Синявского,
отважился  наконец  на  публикацию  собственно   Шолохова,   человека,
тернистый путь  которого  не  решились  бы  описать  ни  автор  "Ивана
Денисовича", ни "Повести о пережитом",  ни  "Колымских  рассказов".  И
даже сам автор "Тихого Дона" на вопрос вашего корреспондента, не  ждет
ли нас новый роман, в основу которого будет положена  его  собственная
судьба, ответил, что нет, не ждет, ибо это свыше человеческих  сил,  и
почти дословно повторил фразу Варлама Шаламова: "Это никому не  нужно,
ибо опыт этот не столько страшен, сколько бесполезен".

    На эту фразу ссылаются сегодня те, кто хотел  бы  засыпать  ручеек
"лагерной прозы", не понимая того, что партия  с  болью,  с  трудом  и
великим напряжением преодолевает последствия культа личности не только
в масштабах государства, но и в  масштабах  каждого  отдельно  взятого
советского человека. И "лагерная проза" - горькое,  однако  совершенно
необходимое лекарство, прививка; конечно, как  всякое  лекарство,  его
следует точно дозировать.

    Возможно, что солженицынский "Архипелаг ГУЛАГ" можно будет  читать
нашим детям и внукам, уже получившим необходимый иммунитет; для нас же
это - операция без наркоза.

    Но вернемся к роману Михаила Шолохова:

    И еще вырезка...

    Абрам Терц

    ГЕРОИЧЕСКИЕ ГРЕЗЫ

    (К последней литературной сенсации)

    Старый лагерник рассказывал мне, что казаков придумал Александр

    Серафимович, лежа в тридцать четвертом году на  нарах  в  тифозном
бараке пересыльного пункта номер пятьдесят  шесть.  Легенда  оказалась
живуча:

    - Я, видимо, переутомился. Не понял совершенно. Что значит?..

    - Да, это подлежит толкованию. И дополнительному пояснению. Начало
простое: прошедший огни и воды человек пишет роман. Такой, какой можно
написать только однажды в жизни.  Выплеснуть  в  него  все.  Перенести
себя. И вдруг обнаружить, что роман не то чтобы никому не нужен, а как
бы  это  сказать?..  излишен  в  этой  жизни.  Выламывается  из   всех
отведенных для романов рамок. И вот его не  печатают  год,  два,  пять
лет: автор настаивает - и  начинает  наживать  неприятности:  Говорят:
исправить вот тут и  тут.  Вот  это  слишком  кроваво,  а  вдруг  дети
прочтут? А здесь дух эпохи неверно передан, не так все было:

    Наконец, провинциальный журнал маленьким тиражом начинает печатать
- и все, статья в "Правде", главного снимают... И тут появляется некий
змей-искуситель.

    Не буду приводить всю историю обольщения: это  долго  и  интересно
разве  что  для  психиатров.  Но  автор  вдруг  проникается  исподволь
подсказанным решением: переправить рукопись:  нет,  не  за  границу  -
тогда судьба

    Пастернака, а он к этому не  готов,  он  изношен,  надломлен:  Ему
нужна такая слава, чтобы без неудобств. И он переправляет  роман  себе
самому - молодому.

    Понимаете?  Начинающий  писатель,  автор  десятка   средней   руки
рассказов в  модном  тогда  орнаментальном  духе.  Получает  вдруг  от
себя-старого гениальное произведение. По-настоящему  гениальное.  И  -
пугается! Пугается всего. Ведь - герой воюет против нынешней власти. А
с другой  стороны  -  очень  хочется  издать.  Соблзн!  Несколько  лет
борений. И - начинает править роман.

    Переписывать. Делать так, чтобы - можно было напечатать.  То  есть
творить то, на что не пошел старый: И вот - роман  выходит.  Сенсация,
победа, слава,

    Нобелевская, все в рот смотрят: Хоть слово скажи, ждем,  изнываем:
А сказать-то больше нечего!  Но  опять  же:  слава,  деньги,  сытость,
власть:

    - Да, - сказал Николай Степанович. - Я его видел где-то  в  начале
шестидесятых.

    Он действительно производил впечатление вора. И как странно - ведь
уличить его в воровстве было решительно невозможно - однако же:  Итак,
вы сумели меня удивить. Что же дальше?

    - Только удивить? Не заинтересовать?

    - В моем случае это одно и то же. Демонстрация  вашего  могущества
была впечатляющей. Как я понимаю, это  были  не  единственные  примеры
вмешательства?

    - Не единственные - но единичные. Человек,  осуществивший  первое,
вскоре  пал   жертвой   собственного   предприятия.   При   подавлении
Петроградского мятежа у него погибла вся семья: родители,  жена,  двое
детей:

    - Он обратился к вам?

    - Нет, конечно. Но он был талантливым  поэтом,  причастным  многим
тайнам не только поэтического ремесла - а вот  эти  тайны  открыл  ему
один из нас. Но много  раньше  и  по  другому  поводу.  В  невероятном
потрясении  горем  он   внезапно   создал   инкантаментум,   в   итоге
перевернувший мир:

    - Надеюсь, это был не я?

    - Не вы. Впрочем, не пытайтесь угадать: вы не были знакомы  лично,
и имя его вам вряд ли что скажет. В мир поэзии он не вошел - не  успел
или не пожелал.

    Было напечатано лишь одно  его  стихотворение:  впрочем,  это  уже
неважно. Он заплатил жизнью за свое искусство и за свой  поступок.  От
человека нельзя требовать большего.

    -  Значит,  при   определенном   стечении   обстоятельств   словом
действительно можно остановить солнце:  Я  так  и  думал.  Хорошо.  Вы
говорите мне, что я могу овладеть всеми этими умениями и применять  их
по собственному благорассуждению. Так?

    - Совершенно верно. Конечно, это потребует времени,  и  достаточно
большого - но конечного.

    - И все-таки я не понимаю ваших резонов.

    - Все очень просто. Мангасы смертны. Золотой дракон тоже... не  то
чтобы смертен, но - ограничен временем. Со  смертью  их  пропадут  все
знания

    Создателей.  И  людям   придется   добывать   их   самостоятельно.
Неизвестно, хватит ли у них времени и сил. Особенно - времени.

    - Сейчас меня прежде всех  прочих  знаний  интересуют  два  мелких
практических вопроса. Первое - что можно сделать с воинством Каина?  И
второе - кто и зачем наслал Черный дождь?

    - История с Черным дождем - темная. Вам говорит что-нибудь понятие
"Рах"?

    - Если я ничего не путаю, в мифах банту так называют бога  пауков.
Очень нетипичное для банту имя, поэтому запомнилось.

    - Совершенно верно. Как долго может  жить  имя:  Рах  -  это  плод
неудачной второй попытки создать человека. То есть в то время считали,
разумеется, что неудачной была первая попытка. Видите  ли,  на  людей,
вышедших из обезьян, слишком сильное, слишком  положительное  действие
оказывало содержимое яиц мангасов - и наши аналитики обеспокоились: не
возникнут ли в будущем проблемы: вы меня понимаете.

    - Да. Проблемы возникли.

    - И еще какие: И тогда решили создать человека  заново,  из:  м-м:
если разрешите, я отпущу подробности.

    - Можно отпустить всю историю и прямо ответить на вопрос.

    - Хорошо. Рах  не  есть  воплощение  абсолютного  зла.  Но  он  не
различает добро и зло  так  же,  как  дальтоник  не  различает  цвета.
Чрезвычайная его долгоживучесть и высокая  неуязвимость:  извините.  Я
просто: да.

    - Ничего.

    - Единственный существующий ныне рах на  земле  вам  известен  под
именем  барона  Рудольфа  фон  Зеботтендорфа.  Впрочем,  он  даже   не
настоящий рах. Его создал по древнему  синопсису  Парацельс.  И  потом
бедняга Парацельс двадцать лет гонялся за ним по Европе. Но кадавр сам
настиг его в родном Базеле... Вот этот самый барон  -  чужими  руками,
конечно - и произвел необходимые действия:

    - С целью уничтожения Пятого Рима?

    -  Скорее  всего.  И  Союза  Девяти.  И,  разумеется,  сателлитных
организаций:

    - Всех, практиковавших ксерион?

    - Если ксерионом  вы  называете  вещество,  содержащееся  в  яйцах
мангасов и предназначенное для:

    - Да.

    - Тогда -  всех.  Однако  возникшее  в  результате  этих  действий
искажение мировых линий не распространилось  на  Новый  свет  и  часть
тихоокеанского побережья

    Азии.

    - Все равно не понимаю, почему это не коснулось меня.

    - Скорее всего, вы оказались в  мертвой  зоне.  Но  могут  быть  и
другие объяснения.

    - Итак, мой друг барон решил убрать конкурентов?

    - Может быть. Другая возможная  причина  -  это  то,  что  рах  по
природе своей антагоничен ксериону.  Как  для  него  непереносима  эта
субстанция,  так  и  сам  он  непереносим  для  процессов,  в  которых
участвует ксерион. Скажем, его дыхание останавливает рождение  золота.
Естественно, при раскрытии мировых раковин:

    - Чего же он хочет в итоге?

    - Это было как раз в той части, которую вы попросили отпустить: Мы
не знаем.

    Мы не способны понять логику рахов. Равно как и вы. Именно поэтому
у нас и возникли в свое время осложнения с ними.

    - Ясно: Ну, а первый вопрос?

    - Все  зависит  от  того,  что  вы  хотите  получить.  Перехватить
управление?

    - Нет. Вернуть этих бедняг в люди.

    - Безумно сложная и рискованная миссия. Необходимый  инкантаментум
есть  в  рукописи  Сюань-Цзана,  а  вся  процедура  изложена  в  книге
"Джаханнам": нужно взять последние абзацы каждой главы и расположить в
обратной последовательности: Оба источника вам доступны.

    - Да, я помню. Хорошо. Спасибо вам: месье Фламель.

    - А как же наша основная тема?

    - Мне следует подумать.

    - Хорошо. Я буду ждать вас здесь же.

    По дымному следу. (Антарктика, море Росса, 1947, январь)

    Советские дети приучены мечтать о  полярных  путешествиях,  потому
что знают наперед: Африка им  заказана.  Не  ходите,  дети,  в  Африку
гулять, - слышат они еще в колыбели. Лучший детский  роман,  созданный