о
вблизи колодца находили мертвых детей, но промежутки между  убийствами
были так велики, что об  одном  маньяке  речи  быть  не  могло:  здесь
управились  бы  только   три-четыре   поколения.   Подозревали   некую
изуверскую секту, обязательных  в  таких  случаях  евреев,  оборотней,
вампиров: Говорили, что  если  бросить  в  ночь  новолуния  в  колодец
камень, то камень этот вылетит обратно со страшным воем, а  бросавшему
век не будет удачи в любви. И много чего другого говорили такого, чему
разумный человек никогда не поверит.

    Старички в Будапеште, как  и  везде,  невероятно  словоохотливы  и
горазды на страшные  байки.  Знай  я  венгерский,  установить  вход  в
гробницу можно было не за три недели, а за  три  дня.  А  если  бы  не
стреляли - то и за день.

    Но именно потому-то здесь и стреляли:

    Аттила знаком велел нам лечь, и мы легли. Две и потом еще две тени
беззвучно пересекли наш путь.

    Они шли вдоль реки и вряд ли были советскими разведчиками.  Скорее
всего, такие же повстанцы,  как  и  мы.  Координации  в  действиях  не
существовало никакой.

    Там, где находился Чертов колодец, было почему-то светлее.

    - Аттила,- шепнул я,- смотри:

    Он стал смотреть. И, наверное, что-то  увидел,  потому  что  вынул
нож.

    И через секунду - я тоже увидел что-то:

    Трудно описать словами то, чего на свете не бывает.  Так  выглядят
чудовища из страшного сна, который вы забываете сразу, как проснетесь.
Остается только липкий пот, сердцебиение и боязнь темных углов.

    С другой стороны,  это  был  безусловный  обман  зрения.  Чудовище
состояло из темных кустов, световых пятен, травы,  какого-то  шеста  с
висящей тряпкой: Но мы - все трое, и "слепой" Коминт тоже, видели  его
настолько  непреложно,  что  сомневаться  в  истинности   картины   не
приходилось.

    Чудовище двигалось, изгибало спину, переставляло лапы:  Пасть  его
раскрылась, и далекий раскат орудий обозначил его рев.

    Тень - из тех, пересекших нам путь? - обреченно поползла  к  нему,
упала:

    Когтистая  лапа  мелькнула,  тело  подбросило  над  землей  -  уже
неживое. И тут же сверкнула вспышка взрыва,  заставившая  нас  надолго
ослепнуть, но вот звук - звук так и не пришел, погаснув в пространстве
десяти шагов:

    На том берегу ударили два пулемета. Сиреневые пули по крутой дуге,
подобно струям фонтана, перелетали Дунай и широко сыпались вокруг нас,
как мертвые светлячки.

    Потом все стихло.

    Чудовища больше не было.

    Труп лежал совсем рядом с нами. Чуть дальше - еще один:

    - Посвети,- прошептал Аттила.

    Я вытащил свой трехцветный фонарик.

    Человек, лежащий  перед  нами,  был  одет  в  обтягивающий  черный
трикотажный костюм. На голове был шлем вроде танкистского  с  большими
наушниками. По груди его будто проехал грузовик:

    У второго была  раскроена  голова,  и  только  поэтому  мы  смогли
рассмотреть знак на груди: силуэт летучей мыши в светлом круге.

    - Интересно:- сказал Аттила и осмотрелся. - А где еще двое?

    Они лежали вблизи каменного кольца, обрамляющего колодец, один  на
другом, будто смерть застала их в самый неподходящий момент.

    - Где-то я видел такую эмблему,- произнес Аттила задумчиво. -  Где
же я ее мог видеть?..

    Я оставил его размышлять над  этой  проблемой,  а  сам  достал  из
вещмешка банку с разведенным мелом и кисть  -  и  обозначил  на  земле
защитный круг с необходимыми онерами. Потом вынул веревку.

    - Коминт,- позвал я.

    - Слушаю, командир,- впервые за несколько дней отозвался он.

    - Я пошел вниз.  Ты  прикрываешь.  Если  припрет  по-настоящему  -
бросай все и беги. Обо мне не думай. Тогда разбудишь его,- я кивнул на
Аттилу,- обычным паролем.

    - Понял, командир.

    - Ну, и - дай знать Фархаду, пусть шлет большой десант.  Заодно  -
расскажи про этих нетопырей, - я кивнул на мертвецов.

    Те, кто шел здесь раньше меня, сделали основную работу:  разобрали
завал. Не то, чтобы разобрали совсем, но протиснуться было можно. Свет
фонаря упирался в темные грани каменных блоков со следами то ли тесла,
то ли когтей.

    Потом открылся уходящий вниз лаз, укрепленный частыми окладами  из
мореного дуба. Под ногами оказалось что-то вроде  приставной  лестницы
или рельсового пути с  неширокой  колеей.  Да  это  и  был,  наверное,
рельсовый путь, присмотрелся  я  -  для  деревянного  паровоза  пятого
века...

    Впрочем, все это было неважно.

    Когда в тридцать пятом - почти случайно - я был направлен вновь на

    Мадагаскар, шейх Али из Багдада соизволил,  наконец,  сделать  то,
чего  от  него   безуспешно   добивался   Шлиман:   поделиться   своим
многовековым опытом поиска кладов и грабежа могил.  Где  и  при  каких
обстоятельствах разжился шейх столь долгим веком, оставалось  загадкой
- во всяком случае, для всех, кого я знал.

    Шейх  любил  рассказывать   истоии   из   своей   жизни,   странно
напоминавшие сказки "Тысячи и одной ночи". Однако дело  свое  он  знал
великолепно. Он отметил своим присутствием  все  известные  погребения
Африки, Аравии, Азии и Европы, а узнав об  открытии  нового  материка,
немедленно крестился у самого Диего де

    Ланды перед отплытием в Юкатан...

    Сейчас все это могло мне пригодиться. Я перестал напрягать  зрение
и повел рукой перед собой, прислушиваясь  к  напряжению  материалов  и
породы. И сразу же обнаружил полость под ногами. Еще шаг - и я  рухнул
бы вниз на камни или колья...  Механизм,  отключающий  ловушку,  давно
вышел из строя. Пришлось по- кошачьи, цепляясь  за  крепь,  ползти  по
стене мимо опасного места.

    Дальше шло примерно то же самое. Строители гробниц были  изощрены,
но скованы догматами. А главное - надо постоянно  помнить,  что  самые
страшные  и  хитрые  ловушки  поставлены  не  на  того,  кто  пытается
приникнуть снаружи, а на того, кто может пожелать выйти изнутри...

    Несколько раз мне попались клочья одежды и осколки костей.

    Ворота в погребальную камеру стояли  распахнутыми  настежь  -  как
дверца  гигантской  мышеловки.  Я  остановился   в   створе   и   стал
рассматривать то, что предстало моим глазам.

    Со мной уже бывало такое: будто бы это я  недавно  видел  во  сне,
который забыл, когда проснулся, и вот только что вспомнил.  Так  было,
когда Аннушка заявила мне, примчавшемуся  из  Лондона  в  замороженный
Петроград, что разводится со мной: Я стоял перед нею  и  понимал,  что
проживаю этот  миг  уже  не  первый  и  даже  не  десятый  раз.  Некое
остановленое мгновение, похожее на вьюгу в стеклянном шаре, есть такая
швейцарская игрушка, я привез ее и берег до случая: мальчик на оленях,
и если встряхнуть шар, начинают кружить белые хлопья; эта метель может
кружиться и век, и два, и три, и мальчик не сдвинется с места, а будет
все так же нестись на своих оленях в  непроглядный  мрак;  я  вышел  и
разбил игрушку о камень: Вот и  сейчас:  я  будто  бы  попал  в  вихрь
времени: все это уже происходило много раз, я стоял и рассматривал то,
что было передо мной, и каждый раз видел что-то другое, и  каждый  раз
не то, что там было на  самом  деле,  и  осознание  неизбежной  ошибки
накатывало, захлестывало, лишало воздуха и решимости вдохнуть:

    Наконец я сбросил наваждение. Кое-чему нас все-таки учили.

    Я, конечно, знал заранее, что Аттила  похоронен  не  по  гуннскому
обычаю, а по обряду братства  Белого  Быка,  к  которому  впоследствии
принадлежал и молодой

    Тимур (повзрослев, он вырезал Братство до последнего человека).  И
все же...

    Аттилу не окружали скелеты рабов и солдат - настоящий  воин  и  на
том берегу

    Реки найдет себе и рабов, и дружину. Не был заколот любимый конь -
настоящий воин и на том берегу Реки добудет себе  скакуна.  И  уж  тем
более не было сосудов с вином и белых пшеничных лепешек...  Но  что-то
там все-таки было, и я долго, очень долго  не  мог  понять  того,  что
вижу.

    Глаз - страшно консервативный инструмент...

    Будто скомканная кошма устилала всю погребальную камеру, собираясь
у дубовой домовины высоким сугробом. И будто кусты из толстой железной
стружки поднимались над грудью и в ногах мертвеца...

    Полторы тысячи лет у Аттилы росли ногти и волосы.

    Когда я это понял, меня, привычного ко всему,  чуть  не  вывернуло
наизнанку.

    Я вдруг очень живо представил себе, как по знаку - что это  будет?
петушинное слово? труба архангела? рог  Хеймдалля?  -  Аттила  встает,
обламывает ногти, мечом, лежашим в той же домовине,  отхватывает  себе
лишнюю бороду и власы...

    Мы очень мало знали о братстве  Белого  Быка.  Можно  сказать,  не
знали почти ничего. Тимур постарался на совесть.

    Но проклятие древнего знания пало  и  на  него  самого.  ...Мы  не
знаем, будет ли это таким же кошмаром, как вскрытие могилы

    Тамерлана,  говорил  Софроний,  наставляя  меня;  но  мы   обязаны
предположить худшее...

    Я  вынул  три  бутылки  с  "тьмой  египетской",   содрал   с   них
предохранительную оплетку, потом связал их  крепко  репшнуром  -  и  в
образровавшийся между ними треугольник всунул детонатор  с  химическим
замедлителем. Потом пассатижами раздавил заключенную в  медную  трубку
ампулу с кислотой. Примерно  через  час  кислота  разъест  проволочку,
удерживающую боек...

    Путь назад был  сложнее.  Я  уже  говорил,  что  ловушки  обращены
преимущественно против того, кто хочет выйти.

    Я почти успел добраться до колодца, когда сзади негромко щелкнуло.
На миг  меня  охватила  паника.  Я  знал,  что  "тьма  египетская"  не
распространяется мгновенно и что времени у меня достаточно - и все  же
рванулся, зацепился рукавом, потом - чуть не застрял в завале... Я уже
крепко держался за веревку, дергал ее - тащи! тащи! -  когда  из  лаза
вслед за мной пришла тьма.

    Фонарик, пристегнутый к поясу, погас. Я  подтянулся  и,  торопясь,
полез к кругу синего с красными прожилками света над  головой.  И  тут
меня накрыло.

    Исчезло все. Не просто свет - и звук, и запах  разрытой  земли,  и
понятие верха и  низа.  Я  перестал  чувствовать  веревку  в  руках...
Исчезло само время, исчезли удары сердца, дыхание, голос.  Конечно,  я
кричал. Кто бы не закричал на моем месте?..

    Спасло меня то, что волна отхлынула. Мои руки и  голова  оказались
над тьмой, и я с отчаянием погребенного заживо стал выбираться наверх.
Когда я перевалился через край колодца, сердце колотилось,  как  после
рукопашной.

    - Коминт...- позвал я.

    - Не соврал,- сказал чей-то чужой голос.- Правда, пацан.

    Глаза снова привыкали видеть. Из множества  странных  пятен  вдруг
сложилось: лежащие лицами вниз Аттила и Коминт, а  над  ними  нависшие
темные фигуры. И еще раз сложение пятен - и  с  какой-то  запредельной
четкостью я вижу лица, различая бородавки, веснушки, шетину, седину  в
усах;  различаю  царапины   на   зеленых   пуговицах   с   выдавлеными
пентаграммами и нитки, которыми  заштопаны  дырочки  на  гимнастерках;
различаю зарубки на ложах автоматов...

    - Дяденьки! - выдыхаю я. - Они туда пошли, они все там! Я в стенку
вжался, не увидели, мимо прошли!

    - Кто пошел?

    - Да американцы же! Мы за ними от самой больницы  Эржебет  следим!
Они там на кладбище...

    - Дугин, Параськин, Азизов,  Баркан  -  вниз!  Хоть  одного  взять
живым!

    - Дяденьки, не ходите!  -  закричал  я  шепотом.  -  Там  мертвецы
лазиют! Гроб на семи колесиках...

    - Щас мы их посчитаем, эти  колесики...-  усатый  лейтенант  полез
первым. - Щас там мертвецы раком до самого ихнего Пентагона встанут...

    Итак, четверо ушли вниз, а оставшиеся двое  принялись  соображать,
откуда взялся русский пацан в мятежном Будапеште.

    - Ты, вообще, кто?  -  спросил  бородавчатый  капитан  с  шеренгой
золотых коронок по верхней челюсти. - Ты откуда здесь взялся?

    - Я - Коля Тихонов. Из Москвы. Постойте. Дядя Коминт... - я  встал
на четвереньки и направился к лежащим. - Дядя Коминт...

    - Все нормально с ним, - сказал капитан. - Оглушили только.

    - Дядя Аттила...

    - Ты не смотри,- сказал капитан. - Ну, ошиблись малехо.

    - Эх, вы, - сказал я. - Он же за нас. Он же...

    - Война, брат,- капитан был суров. - Так что ты тут делаешь?

    - За американцами слежу. Они что-то раскапывают  здесь,  а  что  -
понять невозможно.

    -  Что-то  раскопали?  -  спросил  второй,  лет  сорока,  тоже   с
капитанскими звездочками,  только  ничего  военного  в  нем  не  было.
Кое-что другое - было...

    - Да. Но я издалека смотрел, не видно  ни  черта.  Что-то  длинное
тащили. Потом везли в таких ящиках - метра три длиной, зеленые...

    - Постой,- сказал настоящий капитан слегка оторопело. - Я  имел  в
виду - что ты здесь, в этом бардаке, забыл?

    - Ничего не забыл.  Жили  мы  здесь.  Пока  не  началось.  Отец  в
университете преподавал...

    - Почему же не уехали со всеми?

    - Так я же объясняю: американцы...

    Я встал, подтянул спадающие штаны. Теперь в  моих  руках  было  по
ножу.

    - Отец раскопками занимался. Американцы его похитить  хотели.  Ну,
мы и...

    Я как бы развел руками. Капитан в изумлении попятился, держась  за
грудь, и опрокинулся в колодец. Не-капитан сунулся  на  колени,  потом
упал ничком. Ноги его задергались...

    Я оттащил его к колодцу и тоже бросил вниз.

    Коминт уже пришел в себя и теперь стряхивал с  рук  путы.  Коминта
связать - это надо стараться неделю.

    Аттила был убит ножом в сердце.

    - Неплохо разведка  работает,-  сказал  Коминт.  -  Нюхали  пороху
парни...

    - Что ж ты не убежал, как я велел?

    - Да вот... - он засмущался. - Думал, справлюсь.  Да  и  справился
бы, в конце концов... Сделал, что хотел?

    - В общем, да. Теперь бы колодец обрушить...

    И тут, словно в ответ, земля вздохнула, пришла в движение и  сразу
же успокоилась. Я оглянулся. Каменного кольца не было.  На  его  месте
осталась воронка, как от небольшой фугасной бомбы. И кто-то  невидимый
прошел, ломясь, по кустам - и сгинул вдали...

    - Неужели все? - сказал Коминт.

    Я помолился над Аттилой и встал.

    - Да. Вроде бы все.

    - Как-то не верится.

    - Мне тоже. Но салюта все равно не будет.

    До ближайшего рума было две недели пути - пешком и по ночам.

     7.

                           Нужно  вредить  плохим певцам,  разрезая им
                           глотку, чтобы они не организовывали сборищ.
                                                        Атуа Мата Рири

    В удлиненные  горизонтальные  окна,  устроенные  чуть  ли  не  под
потолком, уже вовсю лился утренний свет, а  Каин  говорил,  говорил  и
говорил.  Как  будто  хотел  выговориться  за  многие  годы,  если  не
столетия. Речь его была сумбурна, он заплутал в собственных мыслях,  и
потому вынужден был то и дело возвращаться на особо  приметные  места,
чтобы оттуда двинуться  по  новой  дорожке.  ...Сначала  вы  надеялись
открыть Истину попутно, между делом, рассчитывали, что  она  сама,  по
доброй воле, нечувствительно познается вами,  а  потом  увлеклись  ею,
воспылали страстию, как Стенька к персидской княжне, и забыли о  своем
предназначении... Враг уже не у ворот, враг давно в городе, и помечает
дома крестами, вырезает караулы на башнях, лезет со свечой в пороховой
погреб...  Продажные  писаки,  художники,  лицедеи  уже   в   открытую
навязывают обществу - хуже того, детям - сказку про  доброго  дракона,
про хорошего ящера, про храбрых  черепашек  и  мудрых  удавов.  Упорно
внушается мысль,  что  чужое,  уродливое,  нечеловеческое  обязательно
должно быть милым, дружелюбным и совершенно безопасным. Чтобы детишки,
выросши, не пугались до тех пор, пока их не начнут  жрать...  И  когда
рухнут стены, и маленькие зеленые твари хлынут в  дома  искать  свежей
горячей крови - вот тогда мы сами, со своей свечой, спустимся  в  свой
пороховой погреб...

    Семеновского   лейб-гвардии   полка   отставной   поручик   Сергей
Илларионович

    Бахметьев  нынешнее  свое  прозвище  получил  еще  от  собственных
крепостных и  дворовых  людей  не  столько  за  бурую  печать  посреди
высокого лба, сколько за физиологические над этими самыми  крепостными
и дворовыми людьми опыты.

    Штудии сии предполагали  благую  цель  -  бесконечно  повысить  их
трудолюбие и плодовитость. Временные неудачи не смущали  пытливый  ум.
Когда вопли подопытных достигли высочайшего слуха, матушка-императрица
живо распорядилась богомерзкие штудии  прекратить,  имение  забрать  в
опеку, а любознательного поручика посадить на цепь в доме скорби.  Там
его, в свою очередь, тоже присмотрели для опытов. Екатерина  Романовна
Дашкова,  посетившая  заведение  на  Пряжке,  прониклась  интересом  к
возвышенному  образу  мыслей   достойного   сына   века   Просвещения.
Пресловутого маркиза в ту пору никто не читал - оттого,  должно  быть,
что он еще ничего и не написал.

    Многоученая княгиня забрала  несчастного  к  себе  в  дом,  где  и
поселила вместе со своими длиннохвостыми питомцами в каменном подвале.
Ему было предложено продолжать прерванные опыты - но  на  ином,  более
благодарном материале.

    С годами Сергей Илларионович выяснил, что крысы - вовсе не то,  за
что они себя выдают. Что они,  как  и  люди,  делятся  на  варваров  и
эллинов, причем  эллины  -  отнюдь  не  язычники,  поскольку  почитают
единого создателя и подчиняются апостолам его. Обращены господа пасюки
в свою катакомбную ересь были еще в Александрии двенадцатого века  все
тем же безумным арабом

    Аль-Хазредом.  Ад  представлялся  крысам  в   виде   бесконечного,
лишенного стен и крыши амбара со сплошным каменным полом, по  которому
бродят на бесшумных лапах тощие египетские кошки; рай  же  имел  форму
большого кожистого яйца, оболочку которого следовало прогрызть.

    Не все, но многие "эллины"  находили  в  те  года  дорогу  в  свой
парадиз.

    Всего за два века была создана подземная  империя,  простиравшаяся
от Тихого океана до Атлантического. Передовые отряды конкистадоров уже
готовы были к броску в Новый свет,  но  люди  еще  не  проложили  туда
дорогу. И тут грянула беда.

    Чума, собственно говоря, была  нацелена  неведомым  врагом  прежде
всего на крыс. Их потери были гораздо выше  людских,  и  даже  высокая
плодовитость  уже  не  спасала.  Европа  была  потеряна  полностью,  в
Передней Азии сохранились едва тлеющие очаги цивилизации. Пришло время
варваров... Темные века тянулись бесконечно.

    Самым мудрым, наконец, стало ясно, что без помощи людей не  выжить
и в рай не попасть.

    В рукописях Аль-Хазреда цветистым  арабским  слогом  расписывалось
возвращение  на  Землю  людей-змей   и   людей-крокодилов.   Екатерина
Романовна и Сергей Илларионович, склонившись щека  к  щеке  над  рыжим
пергаментом, проникались грядущей опасностью. Сердца их отныне  бились
во имя спасения человечества.

    Именно Екатерина Дашкова и представила своего фаворита Брюсу. Яков

    Вилимович поразился тайным знаниям и превеликому  жару  отставного
поручика.

    По прошествии необходимого срока и должной подготовки (школы на

    Мадагаскаре тогда еще не  было,  обучение  проходило  в  ските  на
высоком берегу

    Тобола), новик был допущен к малым тайнам. Что интересно, о крысах
он никогда и ни с кем не говорил.

    В рядах Пятого Рима  Каин  пробыл  недолго  -  до  наполеоновского
нашествия.

    Последний раз его видели в горящей Москве...  ...Каждый  раз,  как
доходило до дела, ваш драный орден бросал все и начинал делить еще  не
захваченные трофеи. И ничего ему не нужно было, кроме мирской власти -
что бы там ни врал ваш монашек. Вы уже прибрали к рукам Грозного -  но
перестарались, и он просто спятил, а в  моменты  просветления  пытался
вас же  истребить.  Вы  навели  морок  на  всю  Русь  и  заставили  ее
отступиться от