анку с ее детенышем можно предоставить Раулю  и  Филиппу,  а  ей  еще
предстоит покончить с Генриеттой.
 
2871 год от В.И. 
Утро 4-го дня месяца Собаки. 
Эльтова скала 
 
   Дени Гретье кипел от ярости, в первую очередь на самого себя.  И  как
он еще с вечера не понял, что что-то случилось, уж больно рано  убрались
спать Жоффруа и Эдвар, а беднягу Александра  никто  не  видел  с  самого
обеда. И вот сегодня выяснилось, что малыш не ночевал дома. По тому, как
прятали глаза его братец и кузен, Дени сразу сообразил:  поганцы  что-то
знают, но не хотят говорить. Сигнора Эстела увела их к себе, вскоре  оба
с красными физиономиями под  присмотром  старого  Симона  отправились  в
темный подвал, а герцогиня изволила сообщить, что Александр  был  обижен
братом и кузеном и, видимо, убежал. И все. Сердца нет у этой  женщины...
Ведет себя так, словно не ее сын пропал, а щенок потерялся,  впрочем,  к
щенкам здесь, похоже, проявляют куда больше участия!
   Дени появился в Тагэре  совсем  недавно.  Когда  Шарль  после  долгих
колебаний  все  же  заявил  о  своих   претензиях   на   корону,   среди
безоговорочно поддержавших его был и  барон  Гуго  Валлок.  Увы,  герцог
погиб. В тот несчастливый день был убит и барон Валлок, а  его  молочный
брат Дени Гретье, прозванный Левшой, получил тяжелейший удар по  голове.
Шлем выдержал,  но  лумэновское  отребье  приняло  его  за  мертвого,  а
иссеченные в бою доспехи никого из мародеров не привлекли. Ночью,  придя
в себя, Дени выбрался из-под придавивших его тел и дополз  до  ближайшей
деревушки, где его приютила сердобольная крестьянка. Когда Гретье пришел
в себя, ему рассказали и о предательстве, и о казни.  Он  мог  вернуться
домой,  но  пошел  в  Гаэльзу  к  виконту  Тарве.  Ему  повезло  дважды.
Во-первых, он встретил, кого искал, на полпути, и, во-вторых, его  узнал
Рауль, запомнивший Дени еще по Кер-Оноре. После Бетока и  похорон  Шарля
Тагэре граф ре  Фло  определил  понравившегося  ему  капитана  временным
начальником эльтского гарнизона. Что бы там ни было, но вдова герцога  и
его уцелевшие дети должны быть в безопасности, тем паче  Эстела  наотрез
отказалась и от Мунта, и от переезда во Фло.
   Дени взялся за дело с тем  же  тщанием  и  умением,  что  в  Валлоке,
крепость была готова к любым неожиданностям, провожавший после коронации
герцогиню Рауль ре Фло прилюдно заявил,  что  теперь  он  спокоен  и  за
тетушку, и  за  кузенов,  и  отправился  к  ифранской  границе  добивать
уцелевших лумэновцев и приводить в чувство обнаглевших эскотцев.
   Душа Дени рвалась вслед за уехавшими,  но  он  знал  слово  "надо"  и
понимал, что ему доверено  самое  ценное.  Герцогиня  Эстела  приглашала
капитана стражи к своему столу, а младшие Тагэре и их кузен  Эдвар  Орат
часами пропадали на арсенальном дворе, наблюдая за тренировками  воинов.
Правду сказать,  Жоффруа  Тагэре,  носящий  титул  герцога  Ларрэнского,
Гретье не нравился. Громкоголосый, нахальный двенадцатилетний мальчишка,
он, несмотря на юный возраст, уже принадлежал к той  категории,  которую
Гретье ненавидел, а именно молодцов среди овец. Капитан подозревал,  что
третий сын великого Шарля в отличие от Эдмона и  Филиппа  не  храбр,  не
умен и не добр. Эдвар, двоюродный племянник герцогини,  был  на  полтора
года младше Жоффруа и во  всем  шел  у  него  на  поводу,  а  любимейшим
занятием обалдуев было  дразнить  младшего,  к  несчастью,  уродившегося
горбатым.
   Дени было искренне жаль  мальчишку,  переносившего  свое  увечье  без
единой жалобы,  и  он,  дивясь  на  самого  себя,  втайне  негодовал  на
герцогиню, которая Сандера словно бы и не замечала. Конечно, женщина,  в
один день  потерявшая  мужа,  отца,  сына  и  братьев,  имеет  право  на
некоторые странности, но и уцелевшие дети имеют право хоть  на  какую-то
ласку. Однако вся нежность сигноры  сосредоточилась  на  Филиппе.  Спору
нет, молодой король красив, умен, смел и как две  капли  воды  похож  на
своего отца, но Филипп  -  воин,  и  с  ним  непобедимый  Рауль,  а  вот
младшие... С девочками проще: выйдут замуж, и поминай  как  звали.  Одна
уже сейчас замечательно красива, да и другая явно будет  хорошенькой,  а
вот Жоффруа и Александр... Первому, на взгляд Дени, не  хватало  твердой
руки, а второму - тепла. Отнюдь не сентиментальный, Гретье не раз  ловил
себя на мысли, что ему  безумно  жаль  младшего  сына  убитого  герцога,
чужого в собственной семье.
   Капитан с  радостью  бы  предложил  сигноре  заняться  с  Александром
воинской наукой, но все в замке знали, что  младший  сын  герцога,  если
доживет до семнадцати (в Эльте бытовало мнение, что уроды часто  умирают
на пороге этого возраста), отправится в один из эрастианских монастырей.
Госпожа озаботилась пригласить к сыну монаха,  вколачивающего  в  голову
своего питомца  азы  богословия  и  древних  языков.  Александр  покорно
выносил придирчивость учителя, схватывая на лету то, что тот говорил, но
радости наука ему, похоже, не приносила. Да и что хорошего в  том,  чтоб
долбить изгрызенные мышами трактаты и знать, что настоящая жизнь не  для
тебя? Александр казался таким спокойным и послушным. Слишком спокойным и
послушным... Это должно было насторожить, но обитателям Эльты было не до
него,  а  теперь  мальчишка  пропал.  Похоже,  его  крепко  обидели  эти
оболтусы. Но куда же он делся?
   До полудня надеялись, что Сандер отыщется, потом  взялись  за  поиски
всерьез. Слуги, обшарив  весь  замок,  взялись  за  окрестности.  Далеко
маленький горбун уйти не мог, все лошади были на конюшне,  да  и  ездить
верхом мальчик не умел. Однако никто: ни горожане, ни крестьяне, с  утра
торчащие на полях, его не  видели.  Когда  очередной  слуга  вернулся  с
южного тракта и сказал,  что  проделал  три  весы,  расспрашивая  каждое
встречное дерево, и не нашел и следа, Дени не выдержал и  велел  седлать
Парда.  Уже  на  крепостном  мосту  капитану  пришла  в  голову   мысль,
показавшаяся ему слишком страшной, чтоб высказать ее вслух. А что,  если
Александр, доведенный до крайности издевательствами братца,  равнодушием
матери и осознанием собственного уродства, решил покончить со всем раз и
навсегда? Если так, искать надо у моря, вернее, у той скалы,  ходить  на
которую здесь почему-то побаиваются. Что ж,  он  поедет  туда,  там  еще
никто не был. Капитан уверенно повернул на узкую тропинку.
   Солнце припекало вовсю, в  пожелтевшей  траве  стрекотали  кузнечики,
узкая полоска воды  на  горизонте  ослепительно  сверкала.  Дени  Гретье
чертыхнулся. Если Жоффруа довел братишку до самоубийства, то, что бы там
ни думала герцогиня, он задаст паршивцу такую трепку, что он или  станет
человеком, или... Или распишется в том, что не достоин имени Тагэре.
   Сверкающая полоска становилась все шире,  копыта  Парда  зацокали  по
гальке. До Эльтовой скалы оставалось  не  более  полувесы,  когда  Левша
увидел неуклюжую фигурку, ковыляющую ему навстречу. Он  сам  не  ожидал,
что испытает такое облегчение.
   - Александр!
   -  Капитан  Гретье?  -  Мальчик  выглядел  усталым,  но  серые  глаза
светились странным восторгом.
   - Где ты был? - Капитан спрыгнул с лошади  и  бросился  к  маленькому
горбуну. - Мы чуть не рехнулись тут.
   - И матушка тоже? - В голосе  Александра  прозвучала  такая  взрослая
горечь, что Дени вздрогнул.
   - Ну, сигнора...
   - Она была бы рада, если б я не вернулся, но я решил вернуться.
   - Где ты был? - повторил Дени, потому что нужно было что-то сказать.
   - На Эльтовой скале. Я хотел с  заходом  солнца  броситься  вниз,  но
передумал, потому что это трусость. Судьба сделала меня уродом,  если  я
покончу с собой, значит, она победила.
   Дени слушал мальчика раскрыв рот. Даже  клирик  и  тот  вряд  ли  мог
говорить так умно, а Александр поднял глаза на высокого седеющего  воина
и спросил:
   - Ты понимаешь, что я хочу сказать?
   - Понимаю, - кивнул тот. - Ваш отец говорил, что бой проигран  только
тогда, когда сердце твое сдается.
   - Он так говорил?
   - Да, я сам слышал.
   - Дени?
   - Да?
   - Ты не будешь надо мной смеяться?
   - Нет! - воскликнул ветеран и с несвойственным ему жаром добавил:
   - Клянусь!
   - Ты можешь научить меня драться и ездить верхом? Но так,  чтоб  пока
никто не знал? Ведь бывало, что и калеки были воинами. Я читал.  Правда,
они были не с рождения, но ведь это неважно, правда?  Я  не  такой,  как
другие, но ведь можно же что-то придумать! Я не могу как все, но, может,
я смогу как-то иначе?
   - Погоди, - лицо Гретье просветлело, - дай подумать... А почему бы  и
нет?! Точно! Я выучу тебя драться  левой.  Если  ты  научишься  отбивать
первый удар, твоему противнику будет ой как паршиво. С  левшами  драться
не любят. А потом, ты уж извини, но твой горб... Если ты будешь на коне,
он тебе не помешает. Наоборот! Я знал нескольких  горбунов,  и  все  они
были куда сильнее обычных воинов, почему ты должен от  них  отличаться?!
Да я тебя и на земле драться  научу.  Тут  главное  -  придумать  что-то
такое, что можешь только ты... Решено! Завтра и начнем, но учти,  спуску
не дам!
   - И не надо, -  счастливо  засмеялся  Александр,  -  не  жалей  меня,
никогда не жалей!
 
2871 год от В.И. 
Ночь с 10-го на 11-й день месяца Зеркала. 
Фей-Вэйя 
 
   Сола сама не понимала, как она выдержала эти безумные дни, с криками,
причитаниями, молитвами и чудовищной злобой. То,  что  копилось  годами,
вдруг выплеснулось и затопило обитель от глубоких подвалов до  шпилей  с
оленями. Но теперь все  позади.  Генриетта  признана  виновной  и  скоро
умрет,  если  уже  не  умерла.   Анастазия   видела,   как   за   бывшей
настоятельницей Фей-Вэйи  и  тремя  ее  приближенными  опустилась  белая
плита, отрезая их от жизни. Сколько они проживут  в  тесном  склепе  под
Колонной Оленя, не ведомо никому, но смерть их будет долгой... Когда  их
уводили, Мария и Леокадия молили о пощаде,  Теодора  проклинала,  только
Генриетта шла с высоко поднятой головой.  Она  до  конца  отрицала  свою
вину, но улики были неопровержимы. В ее  вещах  нашли  и  яд  и  тетрадь
Виргинии с записями о его свойствах,  да  и  Мария  и  Теодора,  надеясь
вымолить прощение, рассказали даже то, чего не знали и знать  не  могли.
Сола не ожидала, что Цецилия втянет в дело еще  и  их,  но  та,  похоже,
решила одним ударом избавиться от нескольких соперниц.
   Когда-то Леокадия была добра к Соле, и та даже  была  к  ней  немного
привязана, но какое это имеет значение  теперь,  после  смерти  Шарля  и
предательства Агриппины. Ее Иносенсия задернула занавески,  сняла  нагар
со свечи, затем задула огонь  и  легла.  Было  тихо  и  прохладно.  Лето
незаметно сменилось осенью, и  первые  золотые  листья  тихо  падали  на
отмытые до блеска мраморные плиты двора. Обитель спала или  делала  вид,
что спит, и только где-то глубоко под землей умирали приговоренные.
   Та, которую когда-то звали Соланж Ноар, лежала в  кромешной  темноте,
она безумно устала, но спать не хотелось. Она отомстила, и у нее впереди
осталась бесконечная вереница  дней,  которые  нужно  чем-то  заполнить.
Ветер  слегка  шевелил  занавесками,  донося  запах  доцветавших  ночных
фиалок, навеки потерянный для тех, под колонной, но ненужный и  ей.  Что
она станет делать завтра? И послезавтра?  А  ведь  нужно  будет  ходить,
есть, пить, говорить... Зачем все это?
   - Сола!
   Она вздрогнула от звука этого голоса. Не может быть!
   - Сола, ну зачем ты...
   Женщина вскочила и оказалась в  объятиях  Шарля.  Она  не  могла  его
видеть в темноте, но это было и не важно. Это был он! Она  не  могла  не
узнать его  губы,  руки,  голос.  Герцог  прижимал  ее  к  себе,  что-то
нашептывая, но она задыхалась от счастья и не  понимала  слов.  А  потом
тишину разорвало призывное конское ржанье.
   - Мне пора,  Сола,  -  в  его  голосе  слышалась  та  же  бесконечная
нежность, что и раньше.
   - Ты... Ты уходишь?
   - Я должен идти, Сола. Или, если хочешь, идем со мной. Я  буду  ждать
тебя, сколько смогу... У тебя есть время подумать. Если  ты  пойдешь  со
мной, то больше не вернешься. Я не знаю, куда я иду... Решай... - Кольцо
егоук разжалось.
   Она очнулась в своей  постели,  слушая,  как  бьет  колокол  Большого
иглеция. Два и три четверти. Это был сон, но  какой  правильный!  Теперь
она знала, что делать. Она уйдет за Шарлем, как и  собиралась  с  самого
начала. Они потеряли друг друга здесь, но они встретятся в  иных  мирах.
Пусть в преисподней, но она будет рядом с ним!  Ее  Иносенсия  торопливо
зажгла свечу. Зачем ждать столько лет,  если  со  всем  можно  покончить
немедленно?! Филипп обойдется без нее, а Арция и Благодатные  земли  тем
более!
   У нее больше не было Агва Закта, а если б и был, она не могла пустить
яд в ход, это могло оправдать Генриетту! Но вот  настой  белой  амаполы,
если его выпить много, это то, что нужно. И пусть думают, что после всех
переживаний она просто захотела успокоиться. Агриппина говорила, что для
того, чтоб на время отрешиться от всех бед, довольно пятнадцати  капель,
чтобы уснуть - двадцати. Для крепкого сна, когда не чувствуешь ни  боли,
ни шума, нужно двадцать пять, а пятьдесят - это тихая, спокойная смерть.
Соланж плеснула себе не  меньше  ста.  Выпила.  Теперь  нужно  ждать.  С
пол-оры или что-то вроде того. Чем же их занять? Она застелила  постель,
затворила окно,  переоделась  во  все  чистое,  распустила  и  расчесала
волосы, как это  нравилось  Шарлю.  Свечи  медленно  оплывали.  Колокола
отзвонили  три  оры  ночи.  Сола  все   еще   не   чувствовала   истомы,
предшествующей   смертному   сну,   наоборот,   ее   охватило   странное
возбуждение, желание что-то делать  и  куда-то  идти.  Но  куда?  Взгляд
женщины упал на шкатулку  с  реликвией,  она  откинула  крышку  ларца  и
залюбовалась игрой света и красных камней. Какие они  все  же  красивые.
Тонкая рука коснулась диадемы...  Почему  бы  ей  не  умереть  в  полном
облачении?
   По рождению мелкая эстрийская ноблеска, Соланж  Ноар  стояла  намного
ниже герцога Тагэре, но перед смертью они  уравняются.  Предстоятельница
ордена  святой  равноапостольной  Циалы  может  стоять  рядом  с  дважды
Волингом! Сола надела драгоценности, и их мерцанье словно бы окружило ее
таинственным ореолом. А теперь в зал Оленя! Она уже решила, что умрет  в
кресле Предстоятельницы. Хорошо, что теперь все ключи у  нее.  Анастазия
еще раз глянула на себя в зеркало. Если Шарль и в самом деле ждет  ее  у
порога и если он еще способен различать земную красоту, он не  останется
равнодушным...
   Ее  Иносенсия  стремительно   прошла,   почти   пробежала   сумрачным
коридором, отперла дверь в зал Оленя и, дрожа как в лихорадке, принялась
зажигать свечи. Вскоре  зал  был  залит  светом,  и  тут  силы  оставили
женщину. Кое-как на  заплетающихся  ногах  она  добралась  до  кресла  и
рухнула в него. Пламя  свечей  превратилось  в  рой  маленьких  огненных
мотыльков, закружившихся в странном  танце,  раздался  звон,  словно  от
разбившейся хрустальной чаши, в лицо  пахнуло  осенней  дымной  горечью.
Сола стояла  на  узкой  тропке,  вьющейся  среди  полуоблетевших  кустов
барбариса,  усыпанных  гроздьями  ягод,  светящихся  рубиновым   светом.
Рубины? В Тагэре? Откуда?
   Ветер пошевелил ветви. Ей на щеку упала водяная капля, потом  другая,
третья. Дождь? Или просто роса?  Но  надо  спешить,  у  нее  очень  мало
времени... Очень! Сола торопливо  пошла  вперед,  уже  зная,  что  тропа
выведет к подвесному мосту без перил через глубокую и  быструю,  хоть  и
узкую Арту. Она всегда боялась этого места, а Шарло над ней  смеялся,  а
однажды взял  да  и  перенес  на  руках  через  качающийся  мостик.  Она
зажмурила глаза от страха,  а  герцог  не  придумал  ничего  лучше,  чем
приняться ее целовать, остановившись над самой стремниной. Святая Циала,
неужели он ждет ее у переправы?! Только не там. Ну, пожалуйста, не там!
   Сола пробежала мимо зарослей лещины, в которых таился шалаш, где  они
не раз любили друг друга. Вот и старая рябина  с  обломанной  верхушкой.
Святая Циала, сколько же на ней ягод! И какие  они  странные.  Рябиновые
гроздья всегда отливают добрым золотом, а эти - нет. Эти словно вино  из
черного винограда или атэвские рубины... И дрожащий  от  страха  и  боли
осинник горит на солнце тревожным рубиновым светом... Какое все красное!
Вот и берег. Сжатое поле, затянутый дымкой лес на  горизонте,  сгоревшая
сосна у переправы. Мост совсем сгнил, наверное, по нему никто не  ходит,
да и кому ходить, если Шарля давно нет ни в Эльте, нигде.  Но  ведь  она
идет к нему!
   "Сола!" Герцог махал ей с той стороны.  Он  был  в  доспехах,  словно
перед боем, только без шлема, и ветер играл золотистыми волосами.  Рядом
нетерпеливо рыл копытами землю Пепел. Значит, конь  тоже  жив,  а  Мулан
сказал, что Шарло дрался пешим...  При  чем  тут  Мулан,  все  это  было
страшным сном, но теперь она проснулась. Он протянул к ней руки,  но  не
двинулся с места.
   - Сола!
   Да,  конечно,  он  в   тяжелых   доспехах   не   может   ступить   на
разваливающиеся доски, связанные перепревшей веревкой.  Она  легче.  Она
может пройти. Поток внизу глухо шумел, возникали и исчезали  водовороты,
ослепительно блестела белая пена на казавшейся черной воде. Черной?  Или
темно-темно красной? Шарль стоял на том берегу и смотрел на нее.  И  она
решилась.  Доска  предательски  скрипнула,  но  она,  дрожа  от  страха,
перепрыгнула  на  следующую.  Шаг,  второй,  третий,  четвертый...  Мост
раскачивался и  скрипел,  словно  жалуясь  на  свою  несчастную  долю  и
предупреждая,  что,  если  разорвется  веревка,  он  не  виноват.  Страх
буквально душил ее, она чувствовала его  ледяные  пальцы  на  горле,  на
висках... Анастазия знала, что ни в коем случае нельзя смотреть вниз, на
несущуюся воду, только  вперед  и  вверх,  но  облака  отчего-то  начали
отливать красным.
   - Брось это, - крик Шарля вырвал ее из рубинового марева, -  брось  и
беги! Скорее!
   - Бросить? Что  бросить?!  -  Она  покачнулась,  выпрямилась,  что-то
тяжелое и холодное сжало ее руку. Браслет! Бросить его?
   - Бросай их, - в голосе  Шарля  звенело  отчаянье,  -  бросай...  Она
остановилась,  лихорадочно  срывая  драгоценности.  Первым   полетел   в
багровую  воду  браслет,  затем  диадема,  серьги...  Сола   лихорадочно
расстегивала ожерелье, но замок не поддавался. Ноги ее словно приросли к
качающемуся мосту. Как же он дрожит! В застежке запутались  волосы,  она
рвала их, на глазах выступали слезы. Не  получается!  Мост  трясся,  как
загнанная лошадь. Не в силах сделать даже шага, Сола с тоской глянула на
тот берег. Лес и дальние стога скрылись в вечернем тумане. Пепел уже  не
бил копытами, а стоял, понурив голову, и в боку у него торчал арбалетный
болт. Темная кровь ручьем стекала  по  лоснящейся  шерсти,  но  жеребец,
казалось, этого не замечал. Доспехи Шарля тоже были  иссечены  и  залиты
кровью, но чужой, уж это она знала точно.  У  его  ног  валялись  чьи-то
тела, но он смотрел не на них, а на нее, смотрел с ужасом  и  отчаяньем,
близкий и невозможно далекий, как отражение звезды в озере.
   - Сола, - его голос дрогнул, - зачем?!  Ну  зачем?!  Она  не  поняла,
пытаясь поймать его взгляд, но он смотрел не на нее, а на что-то  за  ее
спиной, любимое лицо,  и  без  того  бледное  и  измученное,  стадо  еще
бледнее. Что же там такое?
   - Во имя Эрасти, не оглядывайся! Скорее! Ну, скорее же!
   Но ее ноги словно приросли к месту. Она не видела, что там, сзади, но
чувствовала спиной, как оно  приближается.  Она  все-таки  оглянулась  и
столкнулась взглядом с Леокадией. Сестра в одной лишь  холщовой  рубашке
стояла в шаге от нее.
   - Пусти меня, - раздраженно бросила Леокадия, - я спешу.
   Пустить ее к Шарлю? Чтобы он все  узнал?  Да  и  как  она  может  это
сделать? Разойтись невозможно.
   - Уходи, - прошипела Сола, с ненавистью глядя на циалианку, -  уходи,
или я...
   - Что ты? - з