--
в  жизнь. Тогда ему было всего-то пятнадцать лет. Жертвами первой трубы пали
две соседские курицы, околевшие тотчас же после того, как  отравленная  игла
впилась  в глаз одной и в задницу другой. Кух, довольный таким блистательным
результатом, направился прямиком к Сестре Большой Пчелы, чтобы сделать  свои
идеи   достоянием   Воинов  Пчелы.  Одним  словом,  чтобы  поделиться  своим
изобретением  со  всеми  членами  племени,  которое  хотя  и   не   питалось
исключительно  охотой, но отнюдь не брезговало доброй жареной куропаткой. Но
вместо благодарности Кух заслужил  лишь  презрение  и  в  конце  концов  был
выдворен из племени прочь.
     Чтобы рассеять удивление Эгина, Куху пришлось совершить путаный экскурс
в историю  нравов  своего народа. Его соплеменники знали лишь одно оружие --
меч. Но меч был для них чем-то гораздо более важным, чем просто  оружие.  Он
был  стержнем  существования каждого мужчины. Его честью и достоинством. Его
мужской гордостью. Его красой и силой. Его братом и учителем. И пропуском  в
Мир Обильной Еды.
     По  сути  дела,  горцы  знали  всего  два  сакральных  понятия, которые
наполняли их жизнь живительной влагой сверхъестественного.
     Первым был меч, а вторым -- пчелы и  поставляемый  ими  мед.  Все,  что
касалось этих двух вещей, было опутано догмами, предрассудками и суевериями.
А прочее бытие было лишь приправой к мечам, пчелам и меду.
     Изобретение  Куха было воспринято его современниками как посягательство
на  святыни,  веками  считавшиеся  незыблемыми.  Как  презрение  к  обычаям,
которыми  жили деды и отцы. "Ты -- трус", -- заключила Сестра Большой Пчелы,
когда Кух отказался выбросить прочь свое изобретение и забыть о нем  навеки,
продолжив  пользоваться  мечом.  Мечом для охоты. Мечом для войны. Мечом для
рубки хвороста. То же самое  сказали  и  все  остальные.  Но  Кух  продолжал
упорствовать, как то свойственно юношам в его возрасте. За что и поплатился.
     Очень  скоро  для  Куха  настал  весьма ответственный момент: вместе со
своими немногочисленными одногодками он должен был пройти  обряд  инициации,
после  которого ни у кого больше не возникло бы сомнений в том, что Кух, сын
горшечника, -- мужчина. Притом настоящий мужчина, а не какой-нибудь  трус  с
деревянной  трубочкой  и  отравленными  иглами.  А  после  ему  должны  были
пожаловать меч, загодя выменяный у людей Багида  на  мед.  Убийство  желтого
медведя  было частью обряда -- юноши должны были завалить и убить вдесятером
одного медведя при помощи одних лишь рогатин.  Вот  там-то  Кух  и  допустил
непростительную  оплошность. В какой-то момент ему показалось, что косолапый
вот-вот одержит верх. По словам Куха, он боялся не  за  себя,  но  за  жизнь
своих  товарищей,  а  потому  достал  свою  заветную  трубку  и  выпустил  в
разъяренный медвежий оскал полдюжины отравленных иголок.  Этого  было  более
чем достаточно. Медведь захрипел и, захлебываясь почерневшей слюной, упал на
землю мертвым.
     Но  товарищи не оценили мужества Куха и проявили вполне обычную в таких
случаях неблагодарность. Ничтоже  сумняшеся  они  рассказали  обо  всем  его
родителям, членам племени, а затем и Сестре Большой Пчелы. Это был последний
день  Куха  в  родном  племени.  Как  уже  раньше слышал Эгин, Кух отказался
умереть в горах, хотя именно на этом настаивали его отец и мать, не желавшие
навлекать позор на свой честный род. А потому, получив  довольствие  на  три
дня пути и немного меду в наглухо запечатанном воском горшке, Кух был взашей
вытолкан  прочь  в долину, где, по словам Сестры Большой Пчелы, "живут такие
же трусы, как и он".
     Оканчивая свой рассказ, Кух не преминул заметить, что  теперь  "гиазира
подарит ему меч и научит его им делать убей-зарежь" и тогда его соплеменники
перестанут  относиться к нему как к трусу и, может быть, разрешат ему иногда
навещать родные места.
     -- Ведь правда, господина?
     -- Угу, -- сказал Эгин, проваливаясь в сон у копыт коня.
     А Кух, обнадеженный и очень довольный, бодрствовал до утра, отгоняя  от
Эгина мошкару и рассматривая звезды.

      * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОРЦЫ *

     ГЛАВА 14. ХЕНА

     x 1 x

     МОРЕ САВВАТ
     Пятый день месяца Алидам
     --  Итак,  мы  спасли  твою  жизнь, варанец, -- голос Вирин был немного
высокомерным, но в целом достаточно доброжелательным. -- Это не очень много,
но это и не очень мало. И, скажу откровенно, мы не стали  бы  этого  делать,
если  бы не рассчитывали на то, что ты сможешь помочь обеим нашим странам. И
Аюту, и Варану.
     Зал, занимавший добрую половину  кормовой  надстройки,  был  прекрасен.
Большие  картины  в строгих рамах из черного дерева по стенам. Четыре статуи
неведомых Тэну морских существ с женскими телами и головами акул.  В  центре
-- круглый стол, за которым сидят пятеро.
     Он,  Тэн  окс  Найра.  Его  сломанная рука почти не болит и покоится на
перевязи. Его желудок наполнен отборными яствами.  Он  переодет  в  шелковый
халат, умыт, выбрит.
     Люспена,  которая представилась как Куна-им-Гир, но он, Тэн, знавший ее
несколько лет  под  простым  северным  именем,  никак  не  может  привыкнуть
называть ее так -- на сложный аютский лад.
     Вирин   --   сорокалетняя  черноволосая  воительница,  тронутая  ранней
сединой. Вирин владеет варанском языком  почти  столь  же  свободно,  как  и
Люспена. Вообще, по уверениям Люспены, Вирин является ее начальницей и одним
из  лучших  офицеров Гиэннеры. Однако, как мог заметить Тэн, отношения между
строгой начальницей и ее подчиненной довольно странные. Поцелуи  при  каждой
встрече,  нежные  прикосновения  к  запястьям  и, наоборот -- требовательные
пощечины при малейших разногласиях. Пощечины, впрочем, Тэн видел только один
раз, но это был весьма примечательный случай.
     Наутро после бегства из Ваи они зашли в аютский порт Сим-Наирн  на  том
сравнительно небольшом "купеческом" судне, которое прикрывало Люспену и Тэна
огнем  "молний  Аюта",  а  после  выслало  им  навстречу  баркас.  В  порту,
совершенно  непохожем  на  варанские  порты  и  больше  напоминающем  не  то
гигантский  сад с озерами, не то архипелаг из десятка цветущих островов, они
пересаживались на тот большой военный корабль, который несет  их  сейчас  на
северо-запад.  И  там,  уже  на  борту  этого,  Шилол его раздери, "Лепестка
Персика", Люспена, ткнув пальцем в устрашающие жерла "молний  Аюта",  что-то
требовательно  заявила  Вирин.  Та,  тонко  улыбнувшись,  ответила  короткой
фразой, в которой Тэн разобрал единственное слово  --  "варанни",  то  есть,
надо  полагать,  "варанцы".  И  тут  Люспена  влепила  Вирин  со  всего маху
пощечину,  за  что  получила  три  таких  же  и,  сразу  след  за  ними   --
прикосновение  чувственных  губ  черноволосой  бестии.  А  когда Тэн, улучив
подходящий момент, спросил у Люспены, в чем,  собственно,  заключался  спор,
ответом  ему  опять  же  послужила  оплеуха.  В общем, Стража Сокровенного и
Предвечного  (более  известная  в  Круге  Земель  под  сокращенным   аютским
названием "Гиэннера"), жила весьма кипучей и загадочной личной жизнью.
     Кроме Люспены (то есть Куны-им-Гир), Вирин и Тэна, за столом сидели еще
двое мужчин.  Оба  были  очень высоки, широкоплечи, прожорливы, молчаливы и,
судя по всему, выполняли роль телохранителей, хотя Тэн ни разу не  видел  их
вооруженными. Имен их Тэн не знал и знать не хотел.
     --  А  помочь нам, -- продолжала Вирин, -- ты можешь одним-единственным
способом. Подтвердить наши правдивые речи перед вашим гнорром. Говорить мы с
ним будем обо всем, что происходило в последние дни на Медовом Берегу.  И  о
том, что может произойти там в ближайший месяц.
     --  Как  видишь,  это  совсем  просто,  --  подхватила  Люспена.  -- Ты
расскажешь обо всем, как оно было. А как оно было -- услышишь от меня.
     За решетчатыми окнами зала стелилась  сияющая  под  полуденным  солнцем
гладь  моря  Савват.  Впереди  лежал  Новый  Ордос.  Там была родина Тэна --
мрачная страна, где строят огромные крепости и обширные гавани, где в портах
не цветут персики и где надо всем простерта тяжелая длань Свода. И  все-таки
его влекло туда так, как не влекло бы, наверное, и в Святую Землю Грем.
     Над  сердцем  Тэна  простерла свои крылья щемящая тоска. Ему до сих пор
было стыдно за ту ночь в Вае, когда он ударился  в  бегство,  оставив  своих
солдат  на  растерзание  нежити.  И еще ему было очень неприятно чувствовать
себя беспомощным мужчиной среди таких  сильных  и  самоуверенных  баб.  Они,
видите ли, спасли его жизнь, хотя могли бы этого и не делать!
     -- Нет, -- неожиданно для самого себя сказал Тэн окс Найра.
     --  "Нет"  это значит "да", -- улыбнулась Вирин. Но ее слова только еще
больше раззадорили Тэна и он продолжал:
     -- Только у вас, милые дамы. А у нас "нет" это значит "нет". Я расскажу
все так, как видел своими собственными непросвещенными глазами. Я  расскажу,
что ваш проклятый корабль болтался возле Ваи с самого начала лета и что в ту
ночь,  когда  люди бежали из города, а нежить истребляла их на улицах, вы не
помогли им огнем  своих  "молний",  нет.  Вы  прикрыли  только  отход  своей
шпионки.  И  те  фиолетовые  твари, которые притащили меня на берег, не были
использованы вами, чтобы защитить нас. Ваша шпионка сидела в  Вае  несколько
лет,  Шилол  ее  раздери!  Если бы вы действительно хотели помочь нам, вы бы
вступили в переговоры с нашими тайными советниками. Вместо этого  предыдущий
советник  погиб,  его  тело  исчезло  и  теперь  я, кажется, понимаю, что за
существа похитили его. С новым советником, Йеном  окс  Таммой,  вы  тоже  не
вступили в сношения...
     (При  этих  словах Тэна глаза Люспены влажно блеснули, но он не обратил
на это ни малейшего внимания.)
     -- ...и он теперь почти наверняка погиб. А...
     -- Довольно! -- прервала его Вирин, похожая на разъяренную волчицу.  И,
обращаясь  к  Люспене  нарочно  по-варански,  чтобы  Тэн  понимал  ее слова,
сказала:
     -- Я говорила тебе, что лучше не связываться с этим варанским мужичьем.
От твоего любимца одно сплошное хамство.
     В этот момент неожиданно заговорил один из мужчин,  которые  сидели  за
столом.  Он задал какой-то вопрос по-аютски и Вирин с Люспеной начали что-то
наперебой  втолковывать  ему.  Тот  некоторое   время   слушал,   а   потом,
ухмыльнувшись,  посмотрел  в  глаза  Тэну  и  выразительным движением ладони
словно бы перерубил свое горло. Дескать, конец тебе, брат.
     Тэн, которому терять было нечего, показал ему "добрый хрен".
     Черноволосый гигант на том конце стола вскочил,  с  грохотом  отодвигая
стул,  и  в  его  руке  неожиданно  оказался  гнутый  металлический предмет,
напоминающий не то кочергу, не то молоток  со  стальной  ручкой.  Откуда  он
появился -- Тэн не понял, да его это сейчас и не интересовало.
     Люспена   что-то   крикнула  ему,  второй  мужчина  и  Вирин  отчего-то
расхохотались, а тот, с  кочергой,  посмотрел  на  Люспену  исподлобья,  как
затравленная  собака,  заткнул  кочергу  за кушак, который, оказывается, был
намотан у него под рубахой на животе, подошел  к  Люспене,  припал  на  одно
колено  и  поцеловал  ей  руку.  А та, нежно потрепав черноволосого вепря по
волосам, лукаво покосилась на Вирин и сказала Тэну:
     --  Она  говорит,  что  сделает  из  твоих  яиц  погремушки  для  своей
племянницы.  Моему  мужу,  --  она  похлопала коленопреклоненного гиганта по
темени, -- эта идея пришлась по душе. Но мне все-таки кажется, что раз уж  я
спасла твою жизнь, то явно не для того, чтобы потешить племянницу Вирин.

     x 2 x

     --  Руку,  руку свою береги, -- хихикнула Люспена, когда Тэн попробовал
крепко обнять ее.
     -- М-м-м, -- ответил ей Тэн, впиваясь  сухими  шершавыми  губами  в  ее
розовый  сосок  и,  не  удержавшись,  пристроил  сломанную  руку между бедер
Люспены. Желание превозмогало боль.
     -- Варвар, -- промурлыкала Люспена, мягко, но  требовательно  заваливая
Тэна на спину.
     И  когда  офицер  Гиэннеры  Куна-им-Гир  оседлал, словно бы породистого
скакуна, офицера варанской береговой пехоты Тэна окс Найру,  в  голове  Тэна
словно  бы  щелкнула  тетива,  сорвалась  неведомая  стрела  сомнения  и он,
подставив ей под очередной поцелуй щеку вместо распахнутых уст, сухо сказал:
     -- Я понимаю, такова цена моего предательства, которое мне  еще  только
предстоит совершить. Но в чем предательство Сорго, которому ты платила своей
влажной монетой несколько последних лет?
     Удар  был такой, что зубы Тэна клацнули капканом для распущенного языка
и его слюна мгновенно приобрела медный  привкус  крови.  Нет,  это  была  не
пощечина. Это был тяжелый кулак офицера Гиэннеры.
     --  Идиот,  --  прошипела  Люспена,  в  глазах  которой  мелькали  тени
пробудившихся духов кровопролития.
     -- Какой идиот! -- повторила она, с силой сжимая  бедра.  --  Какие  вы
вообще,  варанцы,  идиоты.  Ты  бы  еще  спросил,  почему  это я сверху и не
прячется ли под кроватью офицер Опоры Благонравия. Вот ты,  Тэн  окс  Найра,
скольких девок перепортил на Медовом Берегу?
     -- Одинна... ну что-то около десяти, -- буркнул Тэн, сглатывая кровавую
слюну.
     -- И всегда был сверху? -- деланно осведомилась Люспена.
     --  Да,  --  ответил  Тэн,  к  ужасу своему заметив, что щеки его горят
пунцовым огнем стыда. Как у тринадцатилетнего мальчишки, которого  спросили,
был  ли  он когда-нибудь со своим учителем фехтования. И не важно -- был или
не был. Важно что спросили.
     -- Я же говорила -- варвар, -- прошептала она и нежно поцеловала его  в
скулу, где уже проступил след будущего синяка.
     Но  на  этот  раз  Тэн окс Найра не отвернулся и не подставил ей другую
щеку, нет. Он жадно перехватил ее уста своими губами и вложил в свой поцелуй
все, что хотел и не мог высказать словами -- возмущение, восхищение, мужское
превосходство и преклонение перед Женственностью Тысячеликой.
     Тэн опрокинул Люспену на спину и, подумав, но не  сказав  "Я  и  сейчас
буду  сверху",  попытался  показательно овладеть ею. Но не тут-то было. Люди
Гиэннеры искушены в отказе. И когда, после пяти коротких колоколов постыдной
возни, Тэн бессильно оросил ее жесткие кудри, он  получил  по  морде  второй
раз.
     --  А  вот  теперь все будет по-моему, -- заключила Люспена, подсовывая
под голову оглушенного Тэна круглую подушку, на которой были вышиты юноши  и
девы, юноши и девы -- бесконечная цепь пар без конца и начала.

     x 3 x

     Над  горячей  водой  подымались  тяжелые  пряные  испарения, от которых
кружилась голова.
     Тэн сидел в посеребренной лохани, которыми на "Лепестке  Персика"  были
снабжены  едва ли не все каюты, а Люспена, низвергая на его голову очередной
ушат  благовонной  воды,  говорила  быстро  и  четко,  как  перед   коллегий
наставниц.  Совсем не так, как Тэн привык слышать от своих прежних любовниц,
с которыми в свое время не отступал ни на шаг от Уложений Жезла и  Браслета.
Те  либо  засыпали  на  его  плече,  либо  морозили что-то про замужество. А
Люспена и не спала, и в мужья его не зазывала, а напротив, после двух  часов
усердных  трудов  над  разомлевшим  Тэном,  была свежа, как весна в Северной
Лезе.
     -- Гиэннера недовольна,  что  по  всему  Кругу  Земель  мужская  измена
считается   привычным  делом  и,  как  правило,  воспевается  с  театральных
подмостков, в стихах и на пирушках. Мужчине все сходит с рук, а  женщину  за
это в Асхар-Бергенне могут побить камнями, в Харрене отлучить от детей, а на
Юге  --  вытворить  такое,  что  язык  не  поворачивается  сказать. Гиэннера
считает, что мужчины и женщины --  равноплодоносные  ветви  одного  великого
мирового  древа  и ни тем ни другим не дано излишней власти друг над другом.
Но, коль уж скоро женщина родит детей, кормит их грудью и более  пристрастна
в конечном наслаждении чем мужчина, ей в Аюте воздают больше почестей, чем в
других  странах.  К тому же, судьба Аюта такова, что защитить его от внешних
врагов могут  только  женщины,  дочери  Океана  и  Земли,  причастные  к  их
изменчивому  могуществу.  Мужчины, сыновья Жгучей Звезды и Ветра, слабее, но
мы очень редко указываем им на это. Вот почему у нас полное равенство.  Один
достойный  мужчина  может  иметь  нескольких  жен,  а одна достойная жена --
многих мужей. И если ваш Свод, говоря о любви и власти, истребляет овечек из
своей  возлюбленной  паствы  во  имя  того,  чтобы  "порченые"  не  заразили
остальных,  то  у  нас,  в  Гиэннере,  Учение  Двух  Лагинов  блюдут  в  его
первозданной чистоте. Добро лежит в естестве мира, значит, быть естественным
--  быть  добрым.  Зло  --   противоестественно,   Измененная   материя   --
противоестественна  и, следовательно, зла. Воздержание противоестественно и,
следовательно...
     Тэн вяло хлопнул Люспену по ягодице.
     -- В общем, у вас любая измена не является изменой.
     -- Является. Но изменой у  нас  считается  только  то,  что  искривляет
естество вещей. А то, что его восстанавливает -- конечно же нет.
     С  этими словами Люспена ушла за шелковую ширму, которая перегораживала
каюту надвое, и вернулась с ножницами и маленьким стеклянным флаконом.
     -- И когда я, например, спала с милым Сорго -- я дарила ему свою любовь
совершенно бескорыстно. Столь же бескорыстно, как и тебе. Впрочем,  в  твоем
случае  следует  еще учесть не только твое, но и мое удовольствие. То есть в
этом смысле я была небескорыстна.
     Тэн слушал  вполуха,  любуясь  не  столь  уж  совершенными,  но  такими
"своими",  познанными формами Люспены. На краю его сознания мелькнула мысль,
что Люспена, конечно, лукавит, но в этот момент  рука  Люспены  с  ножницами
потянулась к его чреслам и Тэн, заслоняясь рукой, запротестовал:
     -- Э, э, э! Эт-то еще что!?
     --  Это  плата  за  твою жизнь, -- сказала Люспена совершенно обыденным
тоном, отводя руку Тэна и ловко отхватывая клок волос над  его  перепуганным
удом.
     И,  не успел Тэн облегченно вздохнуть, она -- в одной неуловимой связке
произрастающих друг из друга и входящих одно в другое движений --  отбросила
прочь  ножницы,  опрокинула  содержимое  стеклянного флакона Тэну на голову,
вложила внутрь опорожненного флакона клок  его  волос,  плотно  закрыла  его
пробкой  и,  после  того как он бесследно исчез где-то в складках ее халата,
принялась ожесточенно массировать обеими руками голову Тэна.
     От  аютского  снадобья  шел  острый  и  безжалостный  аромат.  У   Тэна
закружилась  голова  и  его  тело вкупе с сознанием полностью растворились в
небытии, из которого до времени не было и не могло быть возврата.

     x 4 x

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ
     Вторая неделя месяца Алидам
     Они забрались в горы уже очень далеко.  Идти  было  тяжело,  дышать  --
тоже.  Конь  был  теперь почти бесполезен, но зато шардевкатранов можно было
вообще не опасаться. Сколь бы ни были они сильны, но прокладывать  подземные
ходы  в крепких скальных породах, прорываться сквозь толщи черного греоверда
и срывать прочь утесы -- это, кажется, даже им было не по силам.
     Эгин постепенно приходил в свое излюбленное цинично-деловитое состояние
духа.  Постепенно  события  стали  складываться  в  стройные  цепи,  природа
перестала  казаться враждебной, а будущее -- неопределенно гнетущим. Правда,
на привалах кошмары начали допекать аррума  с  новой  силой,  но  что  такое
кошмары  во  сне по сравнению с кошмарами наяву? Просыпался Эгин обыкновенно
очень рано и вместе со сном стряхивал с плеч воспоминания о том, где  и  как
его душа провела прошедшую ночь.
     Вопреки  пессимистическим  ожиданиям  Эгина,  Кух почти не доставал его
своими россказнями. Горец обладал одним очень полезным и редким даром, какой
всегда ценится просвещенными народами. Он очень тонко  чувствовал,  настроен
болтать его хозяин или нет. И если нет, то он мог преспокойно идти вперед по
четыре часа кряду, не открывая рта.
     Среди   этой   идиллии   как-то   само