отшлепать его,  как маль-
чишку; в результате вышла безобразная свара. Герцог поразительно осве-
домлен; интересно, кто из ближайших сотрудников Клавдия получает день-
ги в конвертах с государственным гербом.
     - Можно?
     Ивга стояла в дверях кухни.  Он поразился выражению ее лица;  под
глазами лежали густые,  как ночь,  синяки.  Губы было  неопределенного
цвета, почти такого же, как бледно-желтая кожа. В лисьих глазах стояла
смертельная усталость;  Клавдий ощутил одинокий,  но болезненный  укус
так называемой совести.
     - Иди сюда. Ты поела?
     - Да.
     - У тебя ничего не болит?
     - Нет.
     Он притянул ее к себе. Усадил рядом, на диване.
     - Прости.  Но у меня нет другого выхода.  САМ я не могу.  Я же не
ведьма...
     - Жаль, - сказала она с подобием улыбки.
     Он обнял ее за плечи.
     Любое прикосновение  к той же Федоре отзывалось в нем мучительным
напряжением, всплеском плотских желаний;  теперь,  ощущая  под  тонким
свитерком Ивгины ребра,  он испытывал только нежелание разжимать руки.
Будто она лисенок. Будто она его сестра или, что вероятнее, дочь.
     По мерцающему экрану телевизора беззвучно бегали яркие,  нарочито
ненастоящие люди.
     - Ивга... Я хочу, чтобы ты понимала. Я ведь не орден себе зараба-
тываю, мне на орден,  как ты понимаешь,  плевать... На нас надвигается
какая-то гадость,  и я не знаю,  где у нее,  у гадости,  предел. То ли
просто кадровые перестановки на всех уровнях Инквизиции, то ли...
     Он замолчал.
     Вон она,  книжка.  На самой верхней полке,  корешок из мешковины.
События, совершавшиеся четыреста лет назад, кажутся замшелой историей.
     "И царство их - на развалинах"...
     Откуда цитата?
     Тухлая вода, подтопившая четыре сотни лет назад город Вижну. Нес-
колько тысяч погибших...  По тем временам - весь город.  Эпидемия, от-
равленные колодцы, человеческие тела, зашитые в чрева коров...
     Тогда всех людей-то и было - несколько тысяч...
     Ивга вздрогнула. Он слишком сильно сдавил ее плечи.
     Великого Инквизитора звали тогда Атрик  Оль.  Зимним  вечером  на
центральной площади  города Вижны орда обезумевших ведьм сожгла его на
высоком костре. Во имя Великой матери...
     - Ты поможешь,  мне,  Ивга.  Вдвоем мы вытянем из них... Я узнаю,
что хочу.
     - Если это... так просто... ваш "перископ"... почему вы раньше?..
     Он криво улыбнулся:
     - Это НЕ ПРОСТО.  И потом, раньше, - он с неохотой выпустил ее, -
у меня не было человека... ведьмы, которой я мог бы доверять.

                                                   (ДЮНКА. МАЙ)

     Сперва он бежал, и прохожие шарахались с дороги, возмущенно орали
вслед. Потом он выбился из сил и перешел на шаг;  потом удалось  взять
себя в руки.
     Прямо перед глазами оказался веселенький навес какого-то  ночного
кафе; Клав  хотел заказать большой стакан чего-нибудь горького и креп-
кого, одним ударом отшибающего разум - но в последнюю минуту передумал
и заказал апельсиновый сок. Нечего впадать в истерику. Истерика не по-
может...
     Сок, одновременно сладкий и кислый,  застревал в горле; Клав нес-
колько раз закашлялся, прежде чем допил до дна. Кокетливый фонарик за-
ведения казался  нестерпимо ярким,  а фигуры людей,  проходивших мимо,
расплывались перед глазами, и Клав чувствовал себя испорченным аппара-
том, кинокамерой, которая мучительно старается удержать резкость.
     ...А ведь мог бы сейчас лежать на цинке.
     Он усмехнулся,  и молоденькая официантка отшатнулась, напоровшись
на эту усмешку. Решит еще, что маньяк... Вызовет полицию...
     А ведь мог лежать на цинке. И любопытно, что сказали бы полицейс-
кие медики. Самоубийство? Возможно...
     Он глубоко задышал,  пережидая новую волну головокружения. Светя-
щаяся река под ногами... невообразимо далеко. Летел бы, наверное, пол-
минуты. И заглядывал в освещенные окна...
     Какого пса ограда на крыше оказалась проломанной?!
     Случайность. Совпадение. Всякий, кто поднимается на крышу, должен
помнить о земном притяжении и хрупкости собственных костей.  Сам вино-
ват...
     Но три раза подряд?!
     "Они НАВЬ. Пустые человеческие оболочки... Это не люди... если бы
к тебе пришел убийца в маске красивой девушки.  Или,  что еще хуже,  в
маске твоей матери..."
     Он увидел собственные пальцы,  побелевшие в мертвом хвате  вокруг
тонкого стакана;  еще мгновение - и здесь случится горстка окровавлен-
ного стекла. Зачем?..
     Вернув себе  власть над собственной рукой,  он осторожно поставил
стакан на светлую, под мрамор, поверхность столика.
     Страшно. Тоскливо и страшно. И не осталось ни капельки того чувс-
тва, которое он в последние  месяцы  привык  считать  счастьем...  Эр-
зац-счастье. Счастьезаменитель...
     А ведь можно не возвращаться в ту квартирку. Забыть. Дюнка... та,
кого он привык считать Дюнкой,  не нуждается ни в пище...  ни в чем не
нуждается...
     Кроме него,  Клава.  Его присутствие ей жизненно необходимо; она
не раз говорила об этом,  да и он сам,  появляясь  после  вынужденного
долгого  перерыва,  видел,  как побледнело и осунулось ее лицо,  каким
безжизненно-холодным сделалось тело...
     Он сжал зубы.  Что это,  игра в перетягивание каната? Он тянет ее
за собой, в жизнь... а она, выходит...
     "Навы, как правило,  общаются с людьми затем,  чтобы убить. Уров-
нять, так сказать, шансы..."
     - Молодой человек еще что-нибудь закажет?
     - Да. Еще сока. И... двести граммов коньяка.
     Девушка не удивилась. По-видимому, у Клава был вид человека, при-
выкшего пить коньяк из чайных чашек.
     Что, если оставить ее... оставить Дюнку в одиночестве? В запертой
квартирке?..
     В старике,  сидящем  на  столике напротив,  ему вдруг померещился
утешитель с кладбища.  Усталое заурядное лицо -  и  неотрывный  взгляд
из-под сведенных бровей: "Я всего лишь лум. Я делаю, что умею".
     Клав мигнул.  Нет, старик был совсем другой. Круглощекий и незна-
комый.
     Он сглотнул свой коньяк,  как глотают лекарство.  И чуть было  не
задохнулся; по счастью, его сильно ударили по спине:
     - Парень, не губи благородный продукт!!
     Все еще трезвый, Клав повернул голову...
     ...и не испугался. Кивнул чугайстру, как приятелю.
     От чугайстра  пахло мокрой шерстью.  Клав мотнул тяжелой головой,
стер с глаз навернувшиеся слезы; наверное, если попасть в меховой без-
рукавке под дождь...  то будешь пахнуть волком.  Но дождя-то нет, да и
мех-то искусственный...
     Все они вошли, вероятно, только что. Облюбовали столик в углу - а
Клав, поглощенный поединком с коньяком,  не успел их заметить.  Теперь
трое наблюдали из-за столика - один стоял перед Клавом...
     Они уже виделись.  Именно с ЭТИМ; только вот лицо его уже расплы-
вается,  и Клав не может собрать разбегающиеся мысли,  и не вспомнить,
где именно и о чем с ним разговаривал ЭТОТ, высокий, поджарый...
     - Парень, тебе плохо? Может быть, помочь?
     Клаву казалось,  что голова его - земной шар. Такая же тяжелая...
и вращается так же неудержимо.
     И тем более тяжело качнуть головой.  Прогнать  доброго  чугайстра
простым жестом, означающим отказ.

                                * * *

     Увидев среди кураторов Федору,  Клавдий понял,  что и на этот раз
день будет невыносимо тяжел.
     - Патрон...  К несчастью,  куратор Мавин тяжело болен,  и пожелал
чтобы в Вижне от его имени присутствовала я. Вот доверенность, переда-
ющая мне необходимые полномочия...
     - Благодарю... Господа, займем же свои места и побеседуем.
     Мрачный куратор Ридны чуть приподнял уголок рта. Чуть-чуть.
     Куратор Ридны,  любящий комфорт и ненавидящий ведьм, звался Варом
Танасом; ему  было  чуть за пятьдесят,  и пять лет назад именно он был
наиболее вероятным претендентом на пост  Великого  Инквизитора.  Он  и
сейчас не утратил надежду занять этот пост;  Клавдий знал,  что первые
полчаса беседы Танас обычно хранит молчание.
     - Господа, прежде чем выслушать ваши соображения, я хотел бы ска-
зать несколько слов о положении дел - каким я его вижу...
     Он говорил  семнадцать  минут;  Федора,  сидящая на месте Мавина,
смотрела ему в висок.  Он с трудом удерживался от желания потереть бо-
лезненную точку - мозоль от ее взгляда.
     - ...Я хотел бы,  чтобы мы вышли сегодня на максимальный  уровень
откровенности. И максимальный уровень ответственности за свои поступки
- возможно, ситуация, в которой мы все оказались, не имеет аналогов...
По крайней мере,  не имела аналогов последние четыреста лет...
     Они все прекрасно поняли, что именно он имеет в виду. Кроме, воз-
можно, куратора округа Берст.  Тот сидел, отрешенный, и, вероятно, ду-
мал о своем.
     - Теперь я хотел бы услышать ваши соображения... По поводу ненор-
мальной активности ведьм.  По поводу их странного стремления к общнос-
ти.  По поводу... да чего там, по поводу кольца, в котором все мы ока-
зались. Кольца, которое сжимается...
     Куратор Ридны снова поднял уголок рта. Федора вздохнула.
     И тогда слова попросил куратор Альтицы.  Молодой брюнет с тяжелым
неповоротливым телом и вертким, как угорь, мускулистым нравом; Клавдий
меланхолично подумал,  что  кресло  Великого  Инквизитора когда-нибудь
придется приспосабливать под обширное седалище Фомы из Альтицы. Навер-
няка; у толстяка ясный ум и железная хватка. Сегодня он вступит в аль-
янс с ридненским куратором.  И первым метнет в Клавдия свой дротик - в
угоду Танасу из Ридны...
     Клавдий прогнал навязчивую мысль о сигарете.
     Фома был краток, но эмоционален.
     Да, положение  в Альтице оставляет желать лучшего - однако основ-
ной причиной  этому  послужил  не  предполагаемый  всплеск  активности
ведьм, а последний указ,  полученный из Вижны. Альтица - земледельчес-
кий округ, где традиционно много оседлых неагрессивных ведьм; железные
меры, навязываемые Великим Инквизитором,  произвели эффект пачки дрож-
жей, брошенной в нужник.  Скверна полезла из всех щелей; ведьмы, деся-
тилетиями жившие в своих одиноких избушках без официального учета, од-
нако под негласным надзором - эти самые неучтенные ведьмы кинулись кто
куда, потому что,  выполняя приказ,  Инквизиция Альтицы вынуждена была
заполнить неучтенными ведьмами все тюрьмы округа...  Бюджет  претерпел
значительный урон. Ведьмы содержатся в переполненных изоляторах, в не-
подобающих условиях - отсюда рост агрессивности,  отсюда паника и дес-
табилизация, отсюда трагедии,  вроде той,  когда тринадцатилетняя дев-
чонка, инициированная своей же учительницей математики, нарисовала на-
сос-знак зубной пастой на щеке спящего брата...
     Фома сделал паузу. Жуткий случай, который в других обстоятельствах
вменился бы  ему в вину,  сегодня должен был проиллюстрировать правоту
его слов. Яркая иллюстрация. Кричащая.
     Фома скорбно склонил тяжелую,  отягощенную множеством подбородков
голову. Он, в общем-то, закончил. Обстановку в округе с большим трудом
удалось стабилизировать  - только потому,  что он,  взяв грех на душу,
отступил от неукоснительного выполнения последнего приказа  из  Вижны.
Теперь он,  вероятно, ответит за самоуправство и неподчинение; кто-ни-
будь другой предпочел бы погубить округ с точном соответствии  с  инс-
трукцией. Все; он, Фома, сказал все и готов отвечать на вопросы...
     Клавдий, во время всей речи просидевший с неподвижным  благожела-
тельным лицом,  теперь  явил  на  свет одну из самых обаятельных своих
улыбок:
     - Господа,  я предложил бы сперва высказаться всем...  Потом вер-
нуться к вопросам. так сказать, комплексно.
     Фома пожал  тучными  плечами  и осторожно сел.  Он любое движение
проделывал осторожно;  отчаянным,  отважным и непредсказуемым  он  мог
быть только в словах и поступках.
     Один за другим поделились куратор Корды и  новый  куратор  Рянки;
речь первого  была  нетороплива,  неконкретна  и  переполнена намеками
опять же на недальновидное и слишком назойливое руководство из  Вижны,
а также туманными жалобами на ведьм, которые действительно чрезвычайно
агрессивны. Речь второго - свеженазначенного куратора Юрица -  свелась
к отчету о мерах, принятых на новом посту. Меры сводились прежде всего
к тому,  чтобы тщательно искоренить все, насажденное предшественником;
Клавдий мял  под  столом пачку сигарет.  Юриц талантлив - откуда в нем
эта мелочность?..  Еще двадцать минут - и Клавдий  объявляет  перерыв.
Перекур...
     Речь Антора, куратора из Эгре, обернулась едва прикрытой нападкой
на позицию Фомы из Альтицы.  Эгрянин совершенно точно вычленил из эмо-
циональной речи Фомы убийственный, с его точки зрения, факт: обилие не-
учтенных "земледельческих",  "неагрессивных"  ведьм, проживающих в из-
бушках "под негласным надзором".  Один этот вскрывшийся факт в  старые
времена служил  поводом  не то что для снятия с поста - для увольнения
из Инквизиции за профессиональную непригодность; Антор говорил негром-
ко, в голосе его звучал металл,  Клавдий чуть прикрыл глаза,  глядя на
солнечный луч,  ползущий по белой  полировке  стола.  Формально  Антор
прав; однако НА ДЕЛЕ прав,  конечно, Фома. Методы, пригодные для боль-
ших городов,  часто отказывают среди разбросанных по полям  хуторов  и
местечек...
     Он скосил  глаза  на  листок,  лежащий в приоткрытом ящике стола.
Последние данные по округам - полученные,  между прочим, не впрямую от
кураторов, а исподтишка, от шпионов. Самый благополучный округ... гля-
ди-ка, Альтица. Еще вчера самым благополучным был Эгре. А самый небла-
гополучный...
     Он коснулся виска. Федора смотрела, а он не отвечал на ее взгляд.
     Самый неблагополучный - Одница.  И положение усугубилось.  Вплоть
до того,  что наместник Одницы послал куратору Мавину официальный зап-
рос...
     Антор, куратор из Эгре,  закончил.  Постоял,  поочередно глядя на
присутствующих; потом сел,  вернее, упал на стул. Ему была свойственна
некоторая небрежность - в движениях и в одежде,  но не в делах. На ко-
го-кого, а на Антора Клавдий мог положиться...
     Фома, которого речь Антора достала-таки,  уязвила,  теперь желчно
улыбался своим большим мягким ртом.  Желал реванша - и, как показалось
Клавдию, нервничал. Слишком много было поставлено на карту, Фома мог и
слететь с поста, под общий-то шумок, под горячую руку...
     Все смотрели на Танаса,  куратора из Ридны.  Первые полчаса давно
прошли - настало время для веского слова.
     Танас молчал.  Оба уголка его тонких губ были опущены - один чуть
больше, другой чуть меньше. Все ожидали; Танас молчал.
     Чем мы занимаемся,  подумал  Клавдий  с  запоздалым  отвращением.
Акробатический этюд с участием высокого кресла.  Кого-то подсажу,  ко-
го-то - подсижу...  Ты залезешь в кресло,  а я буду стоять  у  правого
подлокотника, а он у левого; потом я с его помощью столкну тебя, и его
столкну тоже, а у подлокотника будет стоять совсем другой человек...
     Он открыл было рот,  чтобы объявить перерыв - и увидел, как кура-
тор Берста, медлительный, вечно погруженный в себя, отрешенный и блед-
ный, поднимается со своего места.
     Ведьмы прозвали Выкола,  куратора округа Бернст,  "железной змею-
кой". Он  был  неповоротлив - и неотвратим.  Железная тварь,  гремящая
сочленениями, в конце концов догонит самую верткую курицу.  И придавит
без жалости - мимоходом...
     Клавдий не любил Выкола.  Именно за эту отрешенность.  Клавдин не
понимал, как инквизитор может быть равнодушным.
     - Господа... - именно этим, лишенным всяких эмоций голосом, Выкол
разговаривает со своими ведьмами.  - Получив приказ господина Великого
Инквизитора о чрезвычайных мерах в отношении всех категорий ведьм, а в
особенности попытавшись  претворить его в жизнь...  я был раздражен не
меньше, чем коллега Фома.
     Выкол замолчал. Вероятно, одна такая пауза способна вогнать в пот
самую упрямую из упрямых ведьм.
     - Господа...  Теперь я вынужден признать,  что меры, предложенные
Великим Инквизитором,  недостаточны. Мы стоим на краю пропасти, госпо-
да... и стараемся смотреть в сторону.
     В наступившей тишине громко, непристойно громко прозвучал длинный
вздох.
     Никто не повернул голову сразу. Все медленно сосчитали про себя -
кто до пяти, а кто и до семи - и только тогда позволили себе взглянуть
на Федору Птах,  второго куратора Одницы,  бывшую - и все это знали  -
любовницу Клавдия Старжа.
     Один только Клавдий не шелохнулся.  Не отвел взгляда  от  верхней
пуговицы на пиджаке куратора Выкола.
     Выкол выждал минуту. Голос его ничуть не изменился, когда, обведя
взглядом молчащее собрание, он проговорил размеренно и четко:
     - Поведенческие изменения ведьм невозможно  объяснить  ни  плохой
погодой, ни тяжелыми временами,  ни чьими-то промахами; я надеюсь, что
Великий Инквизитор дальновиднее всех нас. Что он имеет собственные со-
ображения на этот счет...
     Тогда Клавдий посмотрел наконец-то на  Федору.  Она  поправилась.
Она  явно  пополнела за те две недели,  что они не виделись;  говорят,
многие женщины от огорчения начинают слишком много есть...
     Полнота пошла Федоре на пользу. Сгладила некоторые резкости лица,
округлила плечи, даже, кажется, увеличила грудь...
     О чем он думает?! Это и есть его замечательные "собственные сооб-
ражения", которыми он собирается поделиться с коллегами?!
     В красивых Федориных глазах,  не на поверхности, а глубоко-глубо-
ко, стояла совсем некрасивая паника.
     "Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?.."
     - Вы будете смеяться, - сказал Клавдий буднично. - Но мы наблюда-
ем, по-видимому, всего лишь пришествие ведьмы-матки.

                                * * *

     В сарае пахло сеном и землей. И влажной древесиной.
     Крыша сарая прохудилась, как старый котел, и зияла дырами и щеля-
ми; в дыры острыми лучиками врывался свет. Свет луны...
     Нет, это не крыша. Это небо; иглы лучей на нем - звезды...
     Ивга бежала,  запрокинув лицо, не чуя дороги - но не споткнувшись
ни разу, будто ноги сами несли ее.
     Иглы лучей на черном небе. Тонкая игла в ее собственной руке.
     Хоровод светящихся пятен. Помрачение.
     Люди, серебристые тени,  приколотые к небу - за сердце. Парят, не
тяготясь серебряным гвоздиком в груди; смигнуть, прогоняя слезы - нету
людей, только звезды.  Смигнуть еще раз - вот они...  Тени, нанизанные
на белые иглы. Бело-голубые, бело-розовые, зеленоватые...
     Красиво.
     Ивга засмеялась; длинная портновская иголка в ее руке задрожала.
     Красивый мужчина с мягкими белыми волосами,  незнакомый Ивге,  но
вызывающий глухую ненависть... Запах ненависти. Запах железа.
     Острая звезда среди прочих звезд...
     Она тянется.  Она видит, как острие иглы и острая звезда - совме-
щаются...
     Ивга колет.  Иголка до половины входит в небо -  и  выскальзывает
обратно. Ржавая.
     Звезда тускнеет...
     Дуновение ветра.  Запах расплавленного парафина; свечи, камфорный
спирт, бледнеющее незнакомое лицо.  Ивга смеется, бросая ржавую иглу в
колодец.
     Белый глаз луны,  глядящий с далекого подземного блюдца.  Луна на
дне колодца, ржавая иголка - соринка в недовольном глазу луны...
     Ивге легко.  Так легко,  как никогда еще не бывало; земля несется
далеко внизу.  Ивга ловит ветер ртом,  и,  уже попадая к ней в легкие,
этот воздух все еще остается ветром. Холодным и диким.
     Земля хрустальная. Ивга видит, как голубовато отсвечивает подзем-
ный родник.  Как тускло желтеет сундук, оплетенный корнями, как белеют
чьи-то кости, забытые на дне оврага...
     Ни звука - только запахи. Бесконечно разнообразные запахи ветра.
     Ивга смеется.

     ...Она очнулась; ведьма, стоящая перед ней, продолжала тупо смот-
реть сквозь нее,  в несуществующую даль; в подвальчике было жарко. Ка-
жется, было трудно дышать. Кажется, ритуальный факел коптил.
     Несколько минут она приходила в себя.  Вместо  сладкого  ветра  -
спертый воздух  допросной.  Сотни иголочек,  покалывающих руки,  ще