ь за дурные мысли...
     -- Брат! Брат, они нашу скотину ворованной  обозвали! -- вылез из  угла
мохнатик.
     Экая  язва! Нет бы смолчать,  хоть из  уважения  к  гостям! Хотя,  чего
отпираться, -- впрямь хозяев ворами обозвали...
     Я покаянно опустил голову.
     -- Это  я так сказал! -- вывернулся из-за моей  спины Лис. -- Остальные
плохого и не думали даже!
     Лесовик пригляделся и вдруг звучно расхохотался:
     --  Да какая  же  лиса  скот чужой  не  поругает?!  Шутливо  подтолкнул
мохнатого рукой:
     --  Ты, братец,  со  своими  лошадьми  да  курами вовсе свихнулся, коли
хочешь от лисицы добрых слов услышать!
     -- Лисица! -- ахнул тот. -- Куры! Мои куры!!!
     Он  исполошно  заверещал,  клубком  покатился  в  темноту,  туда,   где
слышалось кудахтанье птиц.
     --  Проходите. --  Лесной Хозяин  подвинулся, отворил  двери  в  другую
клеть.  -- На брата моего обиды не держите. Он еще ничего -- другие Дворовые
куда  как привередливей и подозрительней. Людей меньше животины привечают...
Зато за скотиной присматривают -- залюбуешься! Толк в ней знают...
     В горнице тепло было, чисто. На невысокой скамеечке сидел Чужак, грел у
печи руки. На нас глянуть не повернулся даже... Зато  остальные обитатели во
все глаза уставились. Не ожидал я в лесной избушке столько народу встретить.
     Высокий, худой старик в  полотняной рубахе до пят сверлил нас безумными
черными  глазами, ладный мужичок,  с  пышной  копной  рыжих  волос,  потешно
большими  ушами  и огромными голубыми  глазами испытующе  всматривался из-за
стола, красивая молчаливая девушка с  чугунком  в руках застыла возле  печи,
оценивая умным и серьезным взглядом.
     -- Это Отец Лесной -- мой старший брат. -- Хозяин подвел нас к высокому
старцу. Тот склонил  в  приветствии  голову, но с  полатей не  поднялся.  --
Здоровьем он слаб, ни  на что не годен. Разве детишек из-под кромки  мне  на
науку приводить... Да и то лишь летом.
     -- Каких детишек? -- не понял Бегун.
     -- Обычных... Маленьких... Девчонок, конечно, лучше -- они науку скорей
постигают. Хотя хлопотно с ними потом становится -- все замуж выйти норовят.
Стонут,  плачут, носами хлюпают... В  мир отпустишь их, так назад ворочаются
-- требуют: "Жениха сыщи". Тут и думаешь -- какого ляда учил на свою голову,
пути-дороги  с  кромки  да  на  кромку  указывал? Вот и  стираешь у  них все
знания... А замуж выдавать все же  приходится -- коли не  выдашь, ни за  что
лесную науку не позабудут... Так-то...
     Хозяин  поймал  недоверчивый взгляд Медведя,  удивленно вскинул  густые
седые брови:
     -- Неужто о Лесном  Отце да  о  Девках  Лесных ни разу не слыхали? Вон,
тогда  на Полету  гляньте -- она у  нас  с малолетства живет, всему учена, а
теперь   присушило   ее   --   углядела   прошлым   летом  у  старого   дуба
паренька-охотника, так покою не дает. Жени, и все тут.
     Девушка  потупилась,  залилась румянцем и, поспешно  скрывая  смущение,
понесла чугунок на стол...
     -- Жаль такую красу да умницу в мир отпускать. -- Хозяин вздохнул. -- А
куда денешься? Она,  дура, думает, будто  ласки  да утехи любовные ей  слаще
лесного знания станут...
     -- Не думаю, деда, -- неожиданно заявила девка. -- Знаю!
     -- Все они таковы...
     Хозяин махнул рукой, повернулся к голубоглазому мужику:
     -- А его Вострухой кличут -- за слух хороший. Он поступь лиха-несчастья
издалека  слышит,  заранее  о  бедах  упреждает.  Дальняя  мне  родня...  Из
Домовиков. Хороший  паренек,  жаль, шибко домашний -- от хозяйства и печи не
оторвешь. Они вечно с Полеткой в ссоре -- друг друга за все ругают.
     -- Я ее за дело  ругаю! -- набычился  Воструха. -- Готовить  не  умеет,
прибирать не умеет, а за все хватается!
     -- Я  ей все  делать  велел! -- цыкнул на него Хозяин.  -- А ты отдохни
пока... Как девку замуж отдам, коли она ничему по хозяйству не учена?!
     --  Возишься с ней, как  с  торбой писаной!  -- разобиделся  Воструха и
полез куда-то за печь.
     Зато девка  засияла  от счастья, видать,  не  надеялась,  что Хозяин ее
сторону примет, пригласила:
     -- Согрейтесь у нас, гости дорогие, отведайте угощения небогатого...
     Красивая девка... Умная, ласковая... Повезло тому охотнику, коего она в
мужья выбрала...  Сам,  небось, не ведает  -- как  повезло.  И люд в избушке
лесной вовсе  не  таков подобрался,  какой я  себе выдумал...  А  ведь  едва
услышал от Чужака про Лесного Хозяина -- Лешачиху вспомнил...
     --  Лешачиха не мне жена, -- угадал он мои мысли. -- Лешаку...  Лешаков
много, а я  им всем  -- дед и  хозяин.  Так меня и  кличут -- Дед Белый  иль
Хозяин Лесной...
     Медведь,  его не слушая, лихо принялся за угощение, а я все по сторонам
глазел. Дивно было  видеть  семейство лесное  и  знать -- не люди они. Глаза
зрили не духов -- мужей да девку, а нутро чуяло нежитей...
     Да, как бы ни звались -- коли они к нам с добром, так и мы без зла...
     Чужак за стол так и не сел, остался  возле печи в огонь глядеть. Хозяин
его не задевал -- знал волхскую натуру, и он к Хозяину с расспросами не лез.
Шло  все  чинно-мирно,  но не выдержал Эрик. Едва вкусил пищи --  поднял  на
Лесовика яркие глаза:
     -- Благодарствую за угощение. Скажи -- не видал ли где Ядуна с девушкой
солнца краше?
     Хозяин покосился на него,  потемнел. Таким и  виделся мне в детстве дух
Лесной    неведомый    --    грозным,    страшным,     с    руками-крючьями,
глазами-молниями...  Молчал бы лучше ньяр, ждал,  когда волх сам о деле речь
заведет! Спешка лишь при ловле блох хороша, а  в остальном она -- всем бедам
первая зачинщица...
     -- Не тебе, ньяр, рот в моем  доме открывать!  -- загрохотал Хозяин. --
Не тебе вопросы задавать! Волх  умен -- прежде чем вас  кликать, для всех, с
ним  пришедших, у меня  приюта  и милости выпросил!  Разве  мог я знать, что
приведет он с собой  врага лютого?  А кабы  знал -- не приветил бы никого из
вас!
     Меня от его голоса аж передернуло -- нежить, а ненавидит, будто человек
простой, -- до дрожи телесной! Нелегко придется ньяру на кромке,  коли столь
приветливый  дух его убить готов, не раздумывая. Одна  надежда  --  Чужак...
Пока ньяр ему для битвы с Ядуном нужен  --  будет прикрывать его, а после --
сохраните Эрика боги!
     -- А  все же, Лесовик, ответил бы гостю, --  негромко  посоветовал,  не
поднимаясь от печки, Чужак.
     Хозяин смолк, сверкнул недобро глазами:
     -- Ты мне советовать будешь?!
     -- Буду, -- невозмутимо ответил волх.
     Вышел к столу, оперся  на него руками, склонился  к Лесовику. Заплясали
волхские глаза разноцветными огнями, заворожили:
     -- Не ньяр у тебя спрашивает о Ядуне -- я ответа прошу...
     Хозяин  упрямо  нахмурился,  качнул  головой.  Ох, худо  будет... Девка
быстро выскользнула за  дверь  --  от беды  подальше.  Тощий  старик замычал
что-то неразборчивое  с  полатей,  силясь  защитить  Лесного  Хозяина,  лишь
Воструха, сидя  под печью, невозмутимо ковырял в носу маленьким,  похожим на
волосатую гусеницу пальцем.
     Лис начал приподниматься, тянуться за отложенным в сторонку оружием, но
я сдернул его обратно, на  лавку. Нечего лезть туда, где толку не разумеешь.
Нежити  сами меж собой разберутся, а коли нет -- тогда  и вмешаемся. Незачем
голову подставлять, никто нас о том не просил!
     Чужак легонько  прихлопнул  по  столу  тонкой  ладонью.  Браслетки-змеи
звякнули мелодично  и замолчали, будто испугавшись чего-то. Слова  в  тишине
поплыли  медленно,  словно  облака  погожим  днем. Слово  -- тень, слово  --
свет...
     -- Забыл, Лесовик, как молил меня о помощи, когда рубили  дуб-столеток?
Когда плакал он на весь  свет,  а ты за брата жизнь отдать хотел? Забыл, как
на  болото пришел  и кланялся  мне,  малолетке,  в  ноги, чтоб  выручил,  не
позволил людям зло свершить? Кто тогда брата твоего спас? Забыл?!
     Хозяин гнулся под тяжестью  слов,  угасал. Пропадал помаленьку  грозный
Лесовик -- всей нежити лесной хозяин, оставался пред нами слабый старый дед,
коему вот-вот и за кромку заступать время приспеет...
     Я ту историю про дуб-столеток тоже слыхал. Только не ведал, что замешан
в ней наш Чужак, думал -- байки все это...
     Я еще мал был,  когда принесли нам вести из  дальнего печища. Гонец,  с
вестями  пришедший,  странное сказывал --  будто нашли их  охотники  посреди
болота поляну сухую да ровную, а  на ней  дуб-столеток. Отец послал людей --
проведать, так ли это,  а коли  так  -- выдрать дуб со всеми  почестями, ему
сообразными, а поляну вспахать и рожью засеять. Земель пахотных у нас всегда
не  хватало, а тут --  такая удача! Только не  вышло  ничего у  посланных...
Воротились они через семь дней и стали всякие сказки рассказывать. Мол, едва
принялись дуб рубить --  стала их всякая нежить одолевать... Являлись ночами
чудища мохнатые, кричали, подвывали  по-человечьи  да  по-звериному,  топоры
гнули, одежду рвали.  Только наши мужики тоже упрямы оказались, коли взялись
за  дело --  не отступятся,  как ни  пугай... Подрубили  дуб  почти до самой
середки,  и тут впрямь диво случилось. Пришла ночь  --  открылось дерево,  и
вышел из него мальчонка малой.
     -- Коли убить  кого невтерпеж, так меня убейте, а дуб не трогайте... Он
самого Лесного Хозяина брат...
     Молвил так  да  вновь в дерево вошел. Кора за ним сомкнулась, скрыла от
взоров. Наутро мужики наши посудачили о сне странном, помялись возле дерева,
а топором ударить не решился никто. А  ну как ребенка беззащитного зарубишь,
внутри  сокрытого?  Наши, хоть и  упорны, да  добры --  взяли топоры и пошли
восвояси...
     Кто  верил  этим  сказкам,  кто  смеялся  над  ними,  а  к дубу  начали
потихоньку с просьбами ходить и с гаданиями...
     --  Долг платежом красен, --  наконец устало  признал Хозяин. -- Видели
Ядуна с девицей в Шамахане. Да еще сказывали -- повздорил он с Мореной...
     --  В  Шамахане так в Шамахане.  -- Чужак успокоился, вернулся  к печи,
присел рядом с Вострухой. Тот даже посторонился слегка, уступая место.
     -- Не след тебе в Шамахан ходить, -- неохотно промолвил Лесовик.
     Чужак недоуменно вскинул на него глаза. Тот замялся, спрятал взор:
     -- Сидит там Княгиня. Волховка...
     Ну и что? Не  беда это,  наоборот  -- удача... Чай, родич родичу скорей
поможет, чем чужеземцу...
     Чужак, видать, иначе думал -- скрыл лицо в ладонях:
     -- Давно?
     -- Да...
     Что за печаль, коли Княгиня из его рода?
     -- Плохо... -- Волх тяжело вздохнул,  принялся потрошить свою  котомку.
Воструха споро вытянул из нее старую шкуру, постелил на пол да сам на ней  и
пристроился. Чужак подпихнул его слегка, лег,  закинул руки за голову, глаза
закрыл и лишь выдохнул слабо:
     -- Все одно -- нет у меня пути иного...
     --  Чего  это он  расстроился? --  Лис  склонился  к Хозяину,  зашептал
горячо. -- Чем ему Княгиня не по нраву?
     Лесовик поднял руку, мягко положил ее на плечо Лиса:
     -- Не место волховке в городище, а  тем паче подле власти. Большие беды
она себе несет, а еще большие тому, кто гнать ее станет...
     -- А Чужак тут при чем?
     -- Ему ее гнать. Его дорога через Шамахан пролегла. Его боги с Княгиней
столкнуть пожелали. Никто, кроме волха, волханку не осилит. По всему выходит
-- ему ее с Княжьего места  сбрасывать... Коли она о том прознает --  никого
не  пожалеет,  в  пыль  вас сотрет.  Хорошо  еще, если с  ним один  на  один
схватится, как положено. Ни ей, ни волху никто мешать-помогать не  станет --
честной будет драка. А прослышит  она про  ньяра, что с ним вместе  идет, --
подберет себе рать немалую. Здесь ньяру да  помощникам его  добра  никто  не
пожелает... Так-то...
     Что  ж,  в  каждой  земле своя правда.  Коли нет других  путей  -- этим
пойдем. Чай, воевать не впервой...  Жаль, не придумать никакой хитрости и не
спрятать натуру ньярову...
     Утром,  солнце еще не взошло, меня затрясла Полета. Руки у нее дрожали,
голос срывался громким шепотом:
     -- Волх зовет... Поднимайся... Беда!
     Беда?! Я выметнулся из теплой постели, хватанул привычно рукоять меча.
     -- Не спеши, -- раздался над ухом приглушенный голос волха. -- Одевайся
тихо да на двор выходи...
     Я  уж  не  помню,  как  в полутьме  нашарил  порты,  как натянул  их  и
проскользнул  через теплый хлев в рассветный сумрак зимнего леса.  Чужак  на
лыжах стоял у ворот, вглядывался вдаль.
     -- В чем дело? Что за беда? -- еще не перестав таиться, шепотом спросил
я.
     Волх молча указал на убегающие в лес полоски -- следы от чьих-то лыж. Я
не понимал. Он покачал головой, усмехнулся:
     -- Эрик нас пожалел, не захотел кровавого дела... Со  сна мысли  ленивы
--   шевелятся  медленно,  а   все   же  вспомнился  вчерашний  разговор   о
Княгине-волханке   и  о  рати  великой,   что,  про  ньяра  вызнав,  на  нас
поднимется...
     Чужак уловил в моих глазах понимание, кивнул:
     --  Ушел  ньяр...  Один  ушел --  нас  от беды  оградил... Вернуть  его
надобно, пока жив еще, -- без него Ядуна не взять!
     Я глянул на следы. Жаль ньяра... Умен, красив, силен... Жаль...
     -- А Княгиня? -- спросил я Чужака. Он вновь вскинул на меня глаза:
     -- Славен так никогда б не спросил -- сразу  кинулся бы друга выручать.
Ведогон ты...
     -- Так и ты не лучше, -- беззлобно отозвался я. -- Чай, не стал бы  его
догонять, кабы  не Ядун... Так как же Княгиня Шамаханская? Может, прав ньяр?
Сперва с ней разберешься, а после и его сыщем...
     -- Не выйдет. Ньяру  в  одиночку  долго  на кромке  не  продержаться...
Врагов много, а друзей  вовсе нет. -- Волх легко двинулся  по  следам.  -- О
Княгине не волнуйся, она -- моя забота. А вот Эрик -- твоя...
     Ладно, не мне судить о делах, кои не ведаю. Коли так он говорит, знать,
так тому  и  быть!  Эрик  --  моя забота... Надо  его  нагнать до того,  как
проснутся болотники, а то еще подумают  -- утащила  нас неведомая  нежить...
Хотя Полета  объяснит  все... Главное, после ее пояснений не кинулись бы они
за нами, сдуру да сгоряча...
     Я ухнул, побежал следом за  Чужаком. Блестел впереди снежный путь, а за
спиной вставало солнышко, золотило вешним светом древний  лес, грело озябшие
деревья... Какой  бы ни была земля, каким  бы  миром ни  звалась, одно в ней
неизменно  --  несет радость  солнечный свет, дает надежды,  коим,  может, и
сбыться не суждено...
     Согрей, Солнце милое, душу мою заледеневшую, сохрани да спаси ее!

БЕЛЯНА

     Ждала я плохих дней, сердцем чуяла --  что-то не так с Олегом в Ладоге,
неладное  что-то.  Ночами  спалось плохо,  все  казалось --  не  вернется он
больше,  а коли вернется, то не  скоро... Корила себя, что не воспротивилась
мужней воле, не пошла с ним вместе -- да как ему воспротивишься?  Олег -- не
Славен...  Тот  строптивость простил бы,  а этот только  вид сделает,  будто
простил,  а  на деле  запомнит, затаит  обиду. Не  хотелось  мне вновь  мужа
сердить,  не хотелось с ним ссориться -- вот и ждала, как давно уж привыкла,
тихо, безропотно.  Хозяйствовала помаленьку,  девку взяла в услуги  -- Рюрик
прислал,  принимала редких гостей, чаще из Олеговых хирдманнов...  Они после
его отлучки ходили понурые -- обижались,  что с собой не взял. Оттар и вовсе
себя уж братом Олеговым числил -- дулся, косился смурными глазами в сторону,
говорить о нем не хотел...
     --  Он  к другу давешнему  уехал, --  объясняла я. -- К такому, который
чужих людей не привечает...
     -- Что ж это за друг тогда? -- спрашивал Оттар.
     Сперва я и ответа не находила, лишь плечами пожимала, а потом решила --
будь  что будет, совру, так хоть камень с души Оттаровой  сниму -- парень-то
он неплохой, да и впрямь никого у него не осталось, кроме Олега моего. Схожи
мы с ним оказались...
     -- Друг  этот  --  волх. Колдун по-вашему...  Олег из-за  меня  к  нему
отправился -- о ребенке вызнавать. Сон мне  недобрый приснился, будто что-то
случиться должно с ребеночком, коего ношу, -- вот и спровадила мужа...
     Врать  тошно было, но посмотрела на посветлевшее  лицо Оттара и радость
почуяла -- не зря обманула. Легче ему стало...
     Ему-то легче,  а мне... Недаром говорят  люди  -- помянешь беду, она  и
явится. Проснулась я как-то поутру, да вставать не захотела -- разнежилась в
теплой  постели,  прижимая к себе пояс  Олегов, мужа  вспоминая -- дни  наши
счастливые, ночи жаркие. Лежала, поминала и вдруг услышала негромкий шепоток
у  оконца. Сперва  показалось  --  девка-чернявка друга  сердечного завела и
милуется  с  ним, от  хозяйки  втайне.  Хотела уж  прикрикнуть  на нее,  что
вылезала,  не пряталась -- глупо любовь свою по углам скрывать, но услышала,
как сказала она  имя Олега,  --  и  не крикнула.  Наоборот,  глаза  закрыла,
оставив лишь малые щелочки -- углядеть, коли на свет выйдет, с кем это она о
муже моем судачит... И углядела! Углядела, да не девку, а двух птиц больших,
белохвостых, с черными клювами и быстрыми глазами. Выпорхнули они  от окна к
самой  моей  лавке. А  когда  стала в их клекоте слова разбирать --  чуть не
завыла  с испуга,  хорошо -- сдержалась вовремя,  сообразила, что сплю да во
сне сорок-вещиц вижу. Наяву разве такое увидится?
     Сороки-вещицы  твари не  простые  -- ведьмы они,  из тех,  что  птицами
оборачиваются. Прилетают они к беременным бабам, когда мужья  в  отлучке,  и
подменяют  плод  в  животе.  Когда  на  веник-голяк,  а  когда  на  горбушку
хлебную... Бабе,  чтоб уберечься  от них, всегда надо  под рукой мужнюю вещь
иметь.
     Хоть и сон  это  был,  а страшно стало -- неприметно согнула  руки  под
шкурами,  подтянула поближе  к  ребеночку Олегов пояс. Вещицы не заметили --
шибко меж собой спорили.
     -- Давай, веник подложим! -- убеждала та, что побольше казалась. Черной
она была, будто сажа, лишь белое перо в хвосте торчало...
     -- А коли ведогон вернется? -- сомневалась другая, белобокая с красными
глазками.
     -- Не вернется! Он с волхом на Бессмертного пошел.  Бессмертный их всех
убьет, а то и в Мореновы спутники скинет.
     -- А если вернется все же? Олег больше ведогон, чем человек, -- выживет
и найдет  половинки наши, не птичьи, в подвале спрятанные... Сама ведаешь --
нет в нем  жалости... А за ребеночка и вовсе сожжет. Останемся  тогда навеки
птицами брехливыми.
     -- Экая ты трусиха! -- застрекотала большая. -- Вернется не вернется, а
ребеночек -- вот он, тут, -- вытащим да съедим! Никто и косточек не сыщет...
А баба,  коли родит потом веник  голый, так  ведогон  и  знать не будет -- с
чего...
     -- Ладно, сестра,  --  наконец согласилась белобокая. -- Только смотри,
чтоб не проснулась она... Крепкие чары напусти.
     Они поскакали ко мне по полу, звонко цокая коготками.
     Пусть и сон все  это, а себя оборонить я и во сне  сумею! Я попробовала
шевельнуться.  Сон  тем  и плох,  что тела своего  в  нем не  чуешь,  --  не
поднялась  у меня рука,  даже  палец не дернулся... А  детоубийцы уже близко
постукивали коготочками -- еще немного, и на лавку заскочат...
     Девка! Где же девка?! Почему не прогонит глупых птиц?! Ах да, ведь сплю
я, а во сне не все, как взаправду, случается.
     Маленькая круглая головка поднялась над шкурами, холодные красные глаза
заглянули в мои прищуренные.
     Белобокая... Она глухо стрекотнула, испуганно отпрыгнула:
     -- Сестрица, она не спит!
     Другая  сорока у меня на груди копошилась, пыталась сбросить  клювом да
лапами шкуры, живот прикрывающие.
     Ринула  бы  я маленькую гадкую  тварь, уберегла  ребеночка, внутри меня
живущего, да все тело омертвело -- не двигалось...
     --  Ну и  что? -- Старшая  уже последнюю шкуру стягивала. -- Нам  какое
дело, спит она иль нет?
     -- Она мужу расскажет, кто ребенка съел...
     -- Да он ей в жизнь не поверит! Он и так не верит никому.
     -- Он на кромке сейчас с волхом. После кромки, коли жив останется, он в
любое чудо верить будет!
     -- Не хочешь мне помочь... -- Большая сорока сбросила наконец последнюю
ш