к кому
заступить хотят. Куда ведогон заступит, туда и человеку, с коим  он повязан,
прямой путь...
     Не думала я, что так интересно будет слушать Ядуновы россказни. Красиво
выдумывал, сказочно. Иногда даже казалось -- еще немного, и поверю в  кромку
да  в нежить, на ней живущую, а потом поглядывала на речные  высокие берега,
чуяла на лице знакомые прикосновения морозца и вспоминала о доме и об Эрике.
Одного понять не могла -- как сотворили боги  две столь  похожие  реки? Ядун
сказывал,  эту Ольхом зовут, а с Мутной она ничем не  рознилась. Вот деревья
повисли  над рекой, вмерзли тонкими ветвями в  лед. Точь-в-точь те  самые, с
которых мы  на Меславову ладью напали... Вот  поворот, а  за  ним -- избушка
Неулыбина. Я эти места вдоль и поперек истоптала -- не могу ошибиться!
     Я  остановилась, пригляделась получше. Нет, не обманываюсь! Даже  лаз в
ольховых зарослях, через который за водой шастали, тот же. Неужто дошла?!
     Я  бросилась в ольховник,  подлезла под черные голые ветви, устремилась
на бугор... Стучало, ошалев от  счастья, сердце, колотилось в груди,  словно
желало  поперед  меня  в  родимую  избу  вбежать  да  обнять  бедную  старую
горбунью...
     Птицей я холм  перелетела  и застыла  на  нем, глазам не веря. Не  было
предо мной Неулыбиной избушки. Расстилались ровные  поля. А на межах, словно
норы  зверей  неведомых, чернели дыры.  Не сразу  и признала в них  входы  в
человечье жилье...
     -- Межевка.
     Ядун  пристроился  рядом, потянул меня за руку  -- прочь от незнакомого
печища.
     -- Что? -- не поняла я.
     -- Место так зовется, -- объяснил Ядун -- Межевка. Тебе туда хода нет.
     Почему  нет? Куда захочу,  туда  и пойду! Нечего мне указывать, чай, не
родной батюшка!
     Ядун хмыкнул, отпустил меня, повернулся, собираясь двинуться обратно. Я
за ним не спешила. Жреца не сразу  разберешь -- хитер... А что, коли живут в
этом  печище  добрые  люди,  помогут  мне -- дорогу до  Новограда подскажут?
Может, потому и не хочет Ядун, чтоб я туда ходила? Эх, была не была!
     Я  ухнула, рванулась с холма. Резвые ноги ловко поймали ход, понесли  к
дырам  в  земле.  Заснеженное  поле  промчалась  быстро,  словно на  крыльях
перелетела, подвернула к первой же норе и не спросясь,  пока Ядун не догнал,
сорвала лыжи и толкнула хлипкую дверь.
     Изнутри  повеяло горячим  ржаным запахом, пахнущей сеном темнотой. Свет
от дверей едва освещал клети, топил в сумраке углы и лавки. Куда пойти? Да и
есть ли здесь кто?
     В тишине что-то негромко посапывало... Человек?
     --  Дома  ли хозяева?! -- кликнула я негромко. Темнота не ответила,  не
дрогнула  даже. Если здесь и есть  люди, то странные какие-то --  спят средь
бела  дня... И скотины никакой не  видать,  и  печь не  топится... Печь?  Не
щипало глаза, не тянуло запахом дыма...
     Я выпрямила руки, двинулась наощупь. Ноги  цеплялись за что-то, ступали
по  мягкому.  Сено? Дверь за  спиной скрипнула  зловеще, напугала, заставила
сжаться в комок... В просвете появилась тощая фигура Ядуна.
     Догнал-таки... А может, оно и к лучшему, что догнал, -- неладное было в
этой избе. Я попятилась к выходу.
     --  Держи!!!! -- Тонкий вопль пронзил  тишину, вспыхнул  свет,  ослепил
глаза.  Я зажмурилась, застыла на месте. Люди... Напугались, небось, со сна,
не разобрав, решили -- тать какой прокрался в темноте.  Ничего, объясню все,
растолкую...
     --  Беги!  -- Ядун ухватил меня за шубу, рванул  на  себя. Гладкий  мех
легко  выскользнул из его  пальцев,  лишь  маленькие  ворсинки  остались,  я
качнулась, упала лицом в мягкое душистое сено.
     -- Ведогон!
     Кто  это кричит?  Голоса тонкие, писклявые,  незнакомые...  Я  вскинула
голову.
     Лица... Много  было  лиц,  а рознились мало -- все  круглые, румяные, в
золотых,   будто   спелая   нива,   кудряшках.   У   стариков  бороды   даже
кучерявились... Видать, одна семья...
     -- Прочь от нее! --  Ядун спрыгнул вниз, загородил  меня  от испытующих
голубых глаз. Чего  он за меня испугался? Такие потешные  люди... И ростиком
-- чуть  меня  выше...  Только  бабы у них  неказистые  --  одна  маленькая,
толстая, в  длинной белой рубахе до пят,  а другая страшная старуха -- такой
лишь детей пугать...
     -- Быстрей! -- Ядун протянул мне руку, поднял на ноги.
     Мучило  меня жуткое предчувствие:  к людям ли я  попала? Не бывает  меж
людьми  такого сходства, да и печи в избе нет, и полати, будто не для людей:
не шкурами -- сеном уложены... Мороз потрескивал на  крыше, я в шубе мерзла,
а эти стояли в простых рубахах до колена  да холщовых портах -- и  ничего не
чуяли...
     -- Ты,  Бессмертный, не лезь! -- выступил из пестрой  толпы  коренастый
босоногий мужичок, видать,  старший в роду.  -- Тут наша межа -- наш суд. Ты
ступай,  коли хочешь, а она  закон нарушила,  на межу заступила. Ее наказать
надо.
     Остальные согласно закивали, загудели одобрительно...
     --  Она  обещана  Триглаву. -- Ядун  по-прежнему стоял перед маленькими
хозяевами, не пускал их ко мне. -- Я ее хранить должен. Отступись, Межевик.
     Опять имя странное. Жмара, Межевик... Все  духи-незнати. Может, приняты
в  этом  краю  такие  имена?  У  нас  же  многие,  недолго  думая, детей  по
старшинству, а то и по времени рождения величают. Как бы ни звали мужика,  а
отступать он не собирался. Набычился, выдвинул вперед кучерявую бороду:
     -- Моя межа! Тебе отступаться!
     Его  челядь  загалдела, двинулась на  жреца. Тот  меч  потянул... Так и
передраться недолго из-за пустяка. Подумаешь, на межу заступила...
     -- Послушайте, -- ввязалась я.  -- Я  в  здешних краях недавно -- ваших
законов не знаю. Коли обидела вас чем, то не со злого умысла.
     Два  маленьких  голубоглазых  паренька  прыснули  в  кулаки, а  мужичок
ухмыльнулся:
     -- Да  у вас, людей, разве бывает  умысел? Живете  точно перекати-поле,
границ не ведаете... А граница -- всему венец!
     У нас, людей? А он кем себя считает? Богом, что ли?
     --  Коли нужна  она Триглаву, --  мужик покосился  на  жреца,  фыркнул,
увидев меч, -- пускай берет, покуда мы ее не порешили.
     Ядун ткнул острием меча в сено, рявкнул:
     -- Не может он ее отсюда взять!
     Из-за спины толстой  бабы выглянул веснушчатый  мальчонка,  лет пяти от
роду, отважно заявил:
     -- Значит, и болтать не о чем!
     -- Верно  Межевичок сказал...  Верно... -- зашептались желтоголовые. --
Порешить ее иль побить так, чтоб навек запомнила, как на чужую межу ходить!
     Да что с ними всеми? Кем себя возомнили?! Стоят тут, недомерки, судачат
о моей судьбе! Вот выйду сейчас, и ничего они мне не сделают. Языком трепать
и запугивать все горазды!
     -- А пошли вы... -- Я махнула рукой, двинулась к двери.
     -- Стой, где стояла, словно трава врасти! -- выкрикнул Межевичок.
     Показалось, будто  промчался  по спелой  ниве  теплый  ветер,  загремел
налитыми колосьями.
     Я  рванулась к  выходу,  почуяв  в  словах мальчишки злое колдовство...
Поздно... Ноги налились тяжестью, завязли намертво в густом сене.
     Мальчишка, глуздырь  сопливый,  а  такую  силу имеет?  Боги,  куда же я
попала,  что за нелюди в  этой избе прижились?!  За что  меня  жизни  лишить
собираются? За межу?
     Я зашарила глазами по лицам. Ни тени улыбки... Неужели не шутка это, не
розыгрыш?  Жизнь, дар  бесценный, божественный, из-за межи порушить? Дура я,
что Ядуну не поверила, на свою погибель в печище это сунулась!
     --  Ядун...  -- прошептать  хотела,  но  лишь едва  шевельнула  губами.
Действовало заклинание Межевичка,  вращивало меня  в землю,  будто  траву, и
такой же безголосой делало.
     -- Не  спеши, Межевой.  --  Ядун, будто услышал,  вытянул меч, перекрыл
златоглавым путь. -- Без боя не отдам девку!
     -- Тут наша межа!
     Маленькие  человечки загалдели  разом,  перебивая друг друга,  тетка  с
мальчишкой выпрыгнули поперед всех:
     -- На своей меже мы суд вершим! Ступай отсюда, пока цел, да богу своему
прожорливому скажи -- пусть для своих услад иных баб ищет!
     -- Заткнись!  --  Ядун ловко  залепил по  разгоревшемуся  бабьему  лицу
звонкую плюху. Хорошо не мечом -- свободной ладонью...
     Меня передернуло -- скор на  расправу... Сейчас  и  эту убьет... Но она
лишь охнула, отшатнувшись.
     -- Как осмелился?! -- взвыл старший.
     --  А  так!   --  Я  жреца  не  видела,  а  чуяла:  сверкает   глазами,
примеривается  мечом --  любого убьет, кто ко мне сунется.  -- Придержи свою
тетку, Межевой, да благодари, что не прибил ее за оскорбление и к Старейшине
за правдой не отправился!
     Мужик  попятился,  качнул головой. Баба с покрасневшей от  удара  щекой
тихонько  завыла,  уползая  в  угол, и  даже  настырный  Межевичок  перестал
по-щенячьи повизгивать, предвкушая будущую расправу.
     -- А может, позвать  все-таки Полевого? -- задумчиво пробормотал  Ядун.
-- Что-то он скажет, когда узнает, что на его поле убийство затевается?
     Нелепость какая-то... Сон дурной... Межевые,  Полевые... У нас в Ладоге
землепашцы  им, будто малым  богам, кланялись, веря, что на каждой меже есть
Межевик-хозяин. Он межу, словно  дом родимый,  охраняет -- никого не пускает
на нее,  а коли забредет кто ненароком  -- до  смерти замучить  может, и  не
глянет  --  человек перед ним  иль скотина глупая... А  Полевой  -- над всем
полем  хозяин. Ежели у земельного человека с Межевым спор выходит -- надобно
Полевому хозяину кланяться, он по совести рассудит...
     Коли на миг  поверить, будто это они и есть, то кто же бабы? Кто еще на
поле живет? Память не оставила, подсказала -- Полуденница!
     Злая  Полуденница --  старуха горбатая. Добрая-то  --  зимой мала,  это
летом она велика да светла. Вот почему они днем спали в темноте, под снегом,
а едва проснулись -- свет в избу потек!
     -- Ладно, забирай  свою девку! --  неожиданно  уступил  Межевик. --  Не
нужно старейшину звать...
     -- Иди. -- Ядун легонько толкнул меня к выходу. Межевичок что-то шепнул
в кулак, разжал его, сдул слова с ладони.
     Я  попробовала  приподнять  одну ногу  -- получилось. Тяжесть  упала  с
сердца и тут навалилась вновь -- Эрик! Только теперь поняла -- не врал Ядун.
Кромка это... Нет здесь Эрика, и Новограда тоже нет...
     Ядун выпихнул мое ставшее вдруг непослушным тело, сам выпрыгнул наружу,
провалившись в снег.
     -- Бессмертный  ублюдок! -- раздался из норы  голосок Межевичка и стих,
оборванный жесткой родительской рукой. Видимо,  опасливая Полуденница зажала
ему  рот,  чтоб не  разгневал  ненароком  недоброго  гостя,  не  заставил  к
старейшине Полевому за правдой обратиться...
     Ядун волоком тянул меня обратно к реке -- я даже ног не переставляла...
Зачем идти  куда-то,  коли все одно -- никогда не увидеть мне Эрика, никогда
не встретиться с родимой сторонкой...
     -- Поверила  наконец! -- Ядун опустил меня на снег. --  Вовремя. Второй
раз тебя зимнее время выручает -- незнати травяные зимой  ленивы да сонливы,
не до склоки им. Зато посредь лета их и Полевым не напугаешь  -- любого, кто
на меже задержится, замучают...
     -- Знаю. -- Я вырвала руку, потерла ушибленный  бок. -- Чай, малолеткой
сказы слушала...
     Не  просто  слушала  --  увидеть  мечтала  ту  землю,  где  живут  духи
диковинные, а теперь -- увидела, и тоска такая, что помереть лучше...
     -- Устала? -- Ядун  нагнулся участливо. В голосе -- подвох, в глазах --
жгучая  ненависть. А ведь  это он меня  сюда затащил,  он  обманом из Нового
Города утянул! Он во всем виноват! Плеснула ярость в лицо -- не удержалась в
малом теле...
     Я  вскочила, бросилась  на жреца с кулаками, даже про силу его страшную
забыла.
     -- Гад! -- кричала. -- Змея поганая! На что обрек меня?! На муку вечную
средь нежити?!
     Перехватили меня холодные жесткие руки, прижали к тощей груди:
     --  Да  что ты?! Что ты?!  Лишь слово  скажи  --  отведу  тебя в  место
заветное, а там -- тишина, покой...
     Это он о боге своем?  У Всееда тишина, покой и тьма вечная... Нет уж, я
его радовать не стану, пусть хоть на куски режет! К Триглаву -- не пойду!
     Ядун отшвырнул меня:
     --  Мучайся, коли  хочешь, а  все  одно -- никогда  тебе иного покоя не
узнать, кроме как в Триглавовых палатах!
     --  Неправда!  -- Я захлебнулась слезами. -- Эрик  отыщет меня! Отыщет!
Лада так сказала!
     -- Тьфу, дура! -- сплюнул Ядун, шлепнулся в снег, утер мокрой рукавицей
худое лицо. И меня ноги уж не держали -- упала возле него, утопила горестные
всхлипы в  коленях. Нельзя мне при нем  плакать,  нельзя  слабину  давать...
Верить надо Ладе. Да и Чужак обещал Ядуна убить. Он коли обещал -- выполнит!
Ждать нужно. Терпеть да ждать...

СЛАВЕН

     Чужак не ведал  усталости -- шел  по сугробам неутомимо, словно гналось
за ним по пятам неумолимое время, хотело стереть его в пыль дорожную, в прах
под ногами...
     Волх  многое сказывал о времени.  По его словам выходило, будто властно
оно даже над богами...
     -- У времени нет облика, но как заметны его следы на людских  лицах, на
старых вещах, на земном покрове! Многие ли думают о нем, многие ли кланяются
ему? Нет  таких...  А  ведь  оно  могущественней всего на  свете! -- говорил
Чужак.
     Я  верил  ему. Теперь  верил...  И про время, коли подумать,  он  верно
толковал. Не  в силах  были  совладать с  ним могучие боги.  Под его суровой
дланью одряхлел старый Род и вознесся  громовой Перун, а булгары уж и Перуна
забыли, приняли молодого страдающего бога вальхов...
     Время...  Грозный противник  -- безжалостный, непобедимый... Пред таким
не захочешь, а склонишься. Жаль, не на нашей стороне оно...
     Я в себе перемен не чуял, но замечал беспокойство в  добродушно-ленивом
взоре Медведя  и неожиданную  молчаливость Лиса и понимал  -- набирают  силу
слившиеся с ними невидимые ведогоны, свыкаются с  телами человеческими. Даже
Эрик менялся, глянешь -- и не поверишь, что когда-то смеяться умел. Объяснял
он угрюмость свою тоской-печалью, да не от тоски кричал ночами, не от печали
меч из рук не выпускал...
     -- У тебя душа воина, -- пояснял Чужак. -- Когда придет срединное время
и  наберет силу  ведогон,  в  тебе сокрытый,  станешь непобедим  и  от  снов
кровавых избавишься,  что  сейчас мучают.  Твой  ведогон  жесток, зато всеми
горестями земными закален. Ни перед ребенком,  ни перед женщиной не дрогнет.
Он и тебя заставляет крепчать, чтоб не предал, не сломался в трудный час. Он
-- воин...
     Эрик  слушал  волха,  кивал  понуро...  Частенько  волх  ему  эти слова
повторял, особенно после ночей бессонных, когда ньяр метался в лунном свете,
кричал,  обезумев,  на непонятном  языке... А  поутру просыпался  угрюмым  и
бледным, как мертвец.
     Сперва думали --  прикоснулась  к  ньяру  злодейка-лихорадка,  а  потом
понемногу  стали волху верить. Да и Эрик не отрицал, что видит сны кровавые,
жертвы безвинные, пожары бушующие...
     --  А  я?  -- Медведь вылез  вперед, навис над Чужаком.  -- Мой ведогон
каков?
     Волх засмеялся:
     -- Каков у медведя ведогон? Конечно, зверь лесной -- медведь!
     -- А у меня -- лисица, что ли? -- почему-то обиделся Лис.
     -- Скажи спасибо, что не заяц! -- подцепил его Бегун.
     В  миру эти двое мирно жить не могли,  а на кромке и вовсе проходу друг
дружке  не давали.  Разделить  бы  их  да разными  путями  отправить,  а  то
перегрызутся из-за мелочи, покалечат один другого...
     Я прихватил разъярившегося Лиса за рукав, оттащил от Бегуна:
     -- Поцапаетесь -- оба здесь останетесь! Поберегите злобу для иных дел.
     Они сразу  примолкли.  С тех пор как вернулся я из Валланда,  болотники
спорить  со  мной перестали. Иногда казалось, будто боятся они меня, и тогда
сам пугался -- во что же превратился я,  в какое чудище  облика человечьего,
что  даже  родичи от  меня в  страхе шарахаются? Один  ньяр  меня не боялся.
Видать, во многом схожи мы оказались --  и  раздвоенностью своей, и  битвами
чужедальними, и смертями многими, тяжким грузом на душе лежащими...
     -- Жильем пахнет, -- внезапно остановился Лис.
     Я потянул носом воздух. Слабый, едва  различимый сквозь  морозную дымку
запах тепла защекотал ноздри. Верно, жилье... Только  каковы обитатели этого
жилья? На кромке людей нет...
     --  Это заимка Лесного Хозяина,  -- обрадовался Чужак, ловко пробираясь
под склонившимися  от налипшего снега  ветками.  -- Там и передохнуть,  и  о
Ядуне узнать можно.
     -- Лесной  Хозяин -- Леший? -- Лис нырнул за волхом следом, но не столь
удачно.  Снежная  шапка  рухнула  на  него,  всего  побелила.  Бегун  звонко
расхохотался, глядя,  как,  отплевываясь  и  встряхиваясь  по-звериному, Лис
избавляется от завалившегося за ворот снега. Опять на ссору нарывается...
     --  Лесной Хозяин это Лесной Хозяин, --  веско заявил Чужак. -- Беды от
него не будет.
     -- Как скажешь...
     Я обогнал Лиса, поравнялся с волхом, тихо спросил:
     -- Как он выглядит, этот Хозяин? Не всполошит людей?
     Чужак покосился на меня, в синих глазах заплясали радужные огни:
     -- Ты  человеком был,  ты  его человеком и увидишь... Ньяра побереги --
кромешники его род терпеть не могут.
     -- Как волхи?
     Он отвел взгляд, тихо повторил:
     -- Как волхи...
     Заимка вывернулась из-за деревьев неожиданно, будто сама нам  навстречу
вышла. Стояли впритирку три  избы, по самую  крышу  в снег врывшись, пускали
сизые  клубы  теплого домашнего  дыма.  Чуть  ниже,  у  заснеженного  ручья,
прилепилась  маленькая  кособокая  банька.  К   ней  змейкой  бежала  хорошо
притоптанная тропка.
     Чужак, не раздумывая, скользнул к средней избе, сорвал у порога лыжи и,
не спрашиваясь, нырнул внутрь.
     Вот дурной нрав -- не сказал даже, ждать иль следом идти...  Сами, мол,
догадывайтесь...
     -- Я есть хочу, --  пожаловался  Медведь. Как к жилью  -- так его голод
пронимает!
     -- Пошли, -- я толкнул дверь.
     В  темной клети теснился скот. Ухоженный, лощеный... Кого тут только не
было -- свиньи, коровы, козы, зайцы какие-то...
     -- Ворованные, -- пояснил Лис. -- Лешаки часто  заплутавший скот в свое
хозяйство уводят...
     -- Ничего не ворованные! -- отозвался из темноты мягкий, чуть шепелявый
голосок. -- Мы только отбившихся забираем -- не воруем...
     Здорово! Войти не успели,  как хозяина обидели. Ох уж этот Лис со своим
языком болтливым!
     Я всмотрелся в темноту. В углу возле красивой, в пегих отметинах лошади
сидел  невысокий  человечек  в мохнатой  шубе  с высоким  воротом. Его и  не
разглядеть  было  --  только посверкивали из  темноты глаза да  скользили по
конской  шерсти  ловкие  руки,  заплетали  в  косички  серую  гриву...  Экий
рачительный хозяин -- даже зимой любимца холит!
     Свет  от  свечи резанул по  уже  свыкшимся  с темнотой глазам. Мохнатый
человечек  пискнул,  сжался  в комок, спасаясь  от неярких  бликов. Странный
какой...
     -- Милости прошу, гости дорогие!  --  сказал кто-то густым, похожим  на
довольный звериный рык голосом.
     Что ж, коли приглашают по-доброму,  нехорошо  хозяев  заминкой обижать.
Могут решить -- гнушаются гости...
     Я двинулся  на свет. Мыслил клеть в два шага перейти,  да оказалась она
нежданно большой --  не меньше  десяти шагов... Богат Лесной  Хозяин, коли в
этаких хоромах скотину держит!
     Я наконец подобрался, рассмотрел говорящего.
     Стоял  передо  мной  высокий  статный  старик.  Свободная белая  рубаха
прикрывала его тело до колен, а  ниже  ярким алым пятном горел  шелк портов.
Под одеждой угадывалось  ловкое, совсем не старческое  тело. И голос был  не
стариковский...  Я сдержал недоверие, улыбнулся  Лесному Хозяину, но руку на
меч все же положил -- было что-то неладное в этом деде...
     -- Ты, паренек, не  балуй, -- сказал он, мягко накрывая крепкой тяжелой
ладонью мое  плечо.  --  Не  всегда те, кого  уразуметь  не  можешь, врагами
оказываются! Твое счастье, что я  стар уже, многое повидал, а  то  мог бы  и
зашибит