м, мягким голосом.  Как  только  Эла  могла
сомневаться, что он - добрый человек!
   - Тетя! Вы же мне сказали, что Джем не ушибся!
   - Джем не ушибся, племянница.
   - О нет, нет! - улыбнулся досточтимый Воксвелл,  и  его  мягкая  рука
колыхнулась в воздухе. - Однако ребенок  настолько  хрупок,  что  всякое
потрясение должно  вызывать  тревогу.  Ваша  тетя  поступила  совершенно
правильно, послав за мной, но, учитывая то, что нижние конечности  юного
бастарда искалечены, а это, увы, необратимое  увечье...  -  жестикуляция
Воксвелла стала более  энергичной,  -  я  решил  ограничиться  небольшим
кровопусканием - процедурой безболезненной  и  несложной.  Бастард  куда
сильнее, чем можно было бы ожидать.
   Тонкие  губы  сложились  в  довольную  улыбку.  Эла  взяла  со  стола
колокольчик и позвонила.
   - Нирри, я должна увидеть юного господина...
   Но тетка не дала Эле договорить.
   - Ах, Нирри!  Следует  вознаградить  досточтимого  Воксвелла  за  его
старания.  Принеси  самого  лучшего  варльского  вина!  Надеюсь,  вы  не
откажетесь отведать немного сыра, досточтимый друг мой?
   - О, конечно, госпожа Ренч. Это было бы восхитительно.
   - Принеси тарнского голубого, Нирри. И лучшего варльского вина.
   Нирри шмыгнула носом и ретировалась.
   - Я должна пойти к нему. - Эла попыталась встать со стула. - Нирри...
   Но служанка уже ушла.
   - Племянница, о чем ты говоришь! Наш мальчик уже спит!
   Тяжко вздохнув, Умбекка повернулась к гостю. Казалось,  этим  вздохом
она хотела сказать: "Ах, бедняжка!"  Добродетельный  Воксвелл  постоянно
предупреждал: Эле нельзя волноваться.
   Об этом должна была заботиться тетка, но ведь он, лекарь, должен  был
понимать, как это трудно, почти невозможно!
   Эле удалось встать. Она побрела к дверям. Но ноги не слушались ее,  и
она, остановившись у окна, оперлась  о  широкий  подоконник.  Эла  зябко
поежилась, спрятала руки под шаль. Как же она ненавидела  эту  слабость!
Ее жизнь, которая могла бы стать  чудесным  праздником,  превратилась  в
тоскливое, жалкое, мрачное прозябание. Она во всем была виновата сама: и
в своем изгнании, и в болезни, и все же,  даже  при  том,  что  нынешняя
жизнь Элы была наказанием  за  то,  что  она  совершила,  будь  для  нее
возможность повернуть время вспять, она поступила бы точно  так  же,  не
задумываясь.
   Эла оторвала руки от подоконника. За окном сгущался долгий,  какой-то
бесконечный  вечер,  и  никак  не  наступала  ночь.  Эла   смотрела   на
полуразрушенный  внутренний  двор,  за  крепостную  стену,   на   тропу,
извиваясь, сбегавшую вниз, к  деревне.  Оттуда  доносились  еле  слышные
отголоски ярмарочного веселья.
   А за спиной у Элы шел негромкий  разговор,  приправленный  наигранным
смехом:
   - О госпожа, как чудесно это варльское вино!
   - О, вы слишком добры, досточтимый Воксвелл.
   Через какое-то время:
   - О, ну да, эти ваганы. Нужно что-то предпринять.
   - Порядок. Порядок - вот что нам необходимо.
   - И вера, досточтимый Воксвелл.
   - Ну конечно, госпожа, конечно!
   Эла вздохнула.
   - Племянница, не стой у окна, простудишься.
   Но Эла от окна не ушла. Она пристально  вглядывалась  вдаль  и  вдруг
резко захлопнула окно и отвернулась. Ей показалось или она действительно
расслышала  этот  напев,  такой  знакомый?  Ей  показалось,  что   песня
послышалась где-то совсем рядом, не из деревни.
   Болтавшие у камина Умбекка и лекарь ничего не заметили.
   - Остается только надеяться,  что  настанет  день,  когда  мы  сможем
склонить ее к покаянию, - еле слышно проговорила тетка Элы.  Досточтимый
Воксвелл согласно кивнул.
   И снова звук. На этот раз - посвист свирели.
   Эла, стоявшая спиной к окну, с трудом сдержала радостную улыбку.

ГЛАВА 10
ПОТАЙНОЙ ХОД

   Когда Эла была  маленькой,  покои,  в  которых  она  обитала  теперь,
принадлежали ее матери. Тогда тут все было иначе, и  опочивальня  матери
была уголком счастья в замке, кипевшем жизнью. По стенам были  развешаны
гобелены  и  картины.  Сверкали  украшения,  радовали  глаз   прелестные
безделушки  из  фарфора  и  золотые  фигурки   зверей,   высокие   вазы,
расписанные причудливыми  узорами.  В  сезон  Вианы  комната  благоухала
свежими цветами. Комната матери была тогда  поистине  волшебным  местом.
Маленькая Эла и ее брат Тор, одетые в одинаковые  белые  туники,  играли
здесь и резвились. Около резных стульев на полу лежали полотнища дорогих
тканей, источающих тончайшие ароматы. Эла с братом могли играть с  ними,
заворачиваться в них... Мать хлопала в ладоши и смеялась. В  шкафчике  у
окна стояла шкатулка  с  драгоценностями.  Иногда  Эла  вспоминала  свои
маленькие детские  ручки,  белые,  словно  мышки,  перебиравшие  рубины,
бриллианты и жемчуг и встречавшиеся с такими же маленькими руками брата.
О, как сверкали драгоценные камни!
   Но самая прекрасная вещь висела на стене у камина: тяжелый  старинный
гобелен - настолько тяжелый, что не колыхался даже  от  самых  леденящих
сквозняков в сезон Короса. Рисунок на гобелене представлял собою историю
Нова-Риэля, сына кухарки, который стал королем. Правда, чад от камина  и
солнце сделали свое дело,  и  рисунок  загрязнился  и  выцвел.  Конечно,
гобелен состарился и износился, но все же именно в его ветхости  крылось
тайное очарование. В день именин, когда Эле и Тору исполнилось пять лет,
мать решила открыть детям тайну гобелена. Как сверкали и лучились  тогда
ее глаза! В деревянной панели за гобеленом оказалась потайная  дверь!  А
за дверью начинался потайной ход.
   От восторга дети затаили дыхание.
   Мать склонилась и прижала к себе Элу и  Тора.  Это  случилось  долгим
вечером, похожим на сегодняшний. Закатное солнце играло в витражах окна.
С тех пор в материнских покоях все  переменилось.  Вазы,  драгоценности,
полотнища дорогих тканей - все это  исчезло  вместе  с  леди  Руанной  и
больше никогда не вернется. Исчезло все, а  та  мебель,  которой  теперь
была уставлена комната - кровать,  стол,  стулья,  -  была  безвкусна  и
скучна и попала сюда из  каких-то  заброшенных  комнат  замка.  Гобелен,
бесстрастно переживший мрачные дни войны, во время Осады  был  порван  и
сожжен. Эла от горя задыхалась и  рыдала,  но  тетка  была  непреклонна.
Гобелен изображал  языческую  легенду  и,  кроме  того,  был  безобразно
грязен.
   Но вот той тайны, которую скрывал гобелен,  Умбекке  узнать  было  не
дано. Дверь была плотно пригнана  к  дубовой  панели.  И  теперь  Эла  с
любовью смотрела на стену, хранившую ее тайну.

***

   - Надеюсь, вскоре вы снова навестите  нас,  досточтимый  Воксвелл?  -
спросила Умбекка. - И приведете юного... ах, как его зовут... Полтисс?
   - Тисси, да. Конечно, конечно. Непременно.
   Окончания разговора Эла не слышала. Она только облегченно  вздохнула,
когда сгорбленная фигура лекаря задвигалась к двери. По пути досточтимый
Воксвелл то и дело улыбался тетке своей мерзкой улыбочкой. Наконец-то! А
тетка наверняка пойдет провожать его до кареты.
   Эла подошла к заветной панели. И тут же  вновь  послышалась  мелодия,
которую она так ждала. На этот раз  напев  прозвучал  совсем  рядом,  за
стеной. Мелодия лилась, словно  струйка  дыма  -  старинная  эджландская
песня. Когда они с братом были маленькие,  эту  песенку  часто  напевала
мать. Тетя Умбекка ворчала и говорила, что это ваганская песня, но  мать
только смеялась и продолжала петь. Эла, дрожа от волнения,  остановилась
у стены и еле слышно запела:

   В хороводе пойдем, как по краю кольца...
   У кольца нет начала, не видно конца.

   Она умолкла.
   За стеной послышался приглушенный смех. Панель скользнула в  сторону,
и в комнате появился высокий стройный мужчина. Он шагнул к Эле и сжал ее
в объятиях.
   - Я думал, что этот старый дурак застрянет тут навечно!  А  Эла  была
вне себя от счастья и лишь повторяла:
   - Тор! Тор!
   Он погладил ее волосы:
   - Тс-с-с! Тише! Я же обещал, что вернусь!
   - Тор я тебя так долго ждала, так долго!
   - Дай я посмотрю на тебя!
   Брат отпустил Элу и сделал шаг назад.
   - Я так слаба, Тор. С тех пор как...
   Эла отвернулась бы, но не смогла. Она не сводила  глаз  с  брата.  Он
осунулся, черты его лица заострились. Он улыбался, но совсем не так, как
раньше. В улыбке Тора появилась непривычная серьезность. Неужели это  ее
брат? Только его волосы цвета спелой пшеницы не изменились. Всякий  раз,
когда Тор появлялся в замке, он казался сестре выше  ростом  и  сильнее.
Неуклюжий, угловатый мальчишка превратился в мужчину. За плечом  у  Тора
висел  мушкет  со  штыком,  начищенным  до  блеска,  в  руке  он  сжимал
треуголку. Эла осмотрела брата с головы до ног: крепкие загорелые  руки,
высокие  запыленные  сапоги,  обтягивающие  лосины  -  некогда,  видимо,
ослепительно  белые,  мундир  с   медными   пуговицами   -   изодранный,
перепачканный. Алый мундир. Алый - цвет свергнутого короля.
   - Красномундирник... - прошептала Эла.
   - Красномундирник, - отозвался брат.
   Эла все понимала. Наверняка брат добирался до замка в другой одежде и
переоделся только где-нибудь  в  дальних  комнатах.  Солдата  в  красном
мундире пристрелили бы на месте, без суда и следствия.
   - Война еще не окончена, сестричка.
   Только теперь Эла отвела глаза. Нет,  невозможно.  Это  уже  были  не
детские игры. Эла положила руку на спинку  дивана.  Со  двора  донеслось
цоканье копыт. Заскрипели колеса кареты лекаря.
   - Тор, все кончено. Все должно быть кончено.
   Тор опустил на пол мушкет, положил на диван треуголку и  снова  обнял
Элу.
   -  Сестрица,  милая,  как  ты  слаба,  как  бледна!  Эла  обернулась.
Прижалась к груди брата.
   - Тор, Тор...
   Казалось, уходящие силы Элы перешли к ее брату. Да, все так и было  -
Эла отдала свою силу брату, положила, словно жертву, к его ногам. В  тот
день, когда они расставались, она так и сказала: "Брат мой, да  пребудут
с тобой все мои силы". И тогда он обнял ее точно  так  же,  как  обнимал
сейчас, и поцеловал ее, а потом ушел и унес с собой ее силу.
   Как же давно это было... Циклы сезонов приходили и  уходили.  Родился
мальчик - несчастный калека. Эла и ее  сын  жили  в  заброшенном  замке,
слабо цепляясь за жизнь, и она непрерывно задавала себе вопрос: "Зачем?"
   Эла прижалась щекой к плечу брата.
   - Тор, зачем ты вернулся? Зачем? - бормотала она.
   За время, прошедшее после осады, ее брат только дважды возвращался  в
замок. Оба раза ненадолго, и оба раза, провожая  его,  Эла  думала,  что
больше не увидит. Она отлично понимала, как опасна, как безумна жизнь ее
брата. Тор был мятежником, за его голову была назначена награда.
   Его называли Алым Мстителем.
   В промежутках между короткими визитами Тора в  замок  от  него  порой
приходили записки -  иносказательные,  краткие,  без  обратного  адреса.
Получая очередное письмо, Эла спрашивала у служанки, стараясь голосом не
выдать  волнения:  "Кто  принес  письмо,  Нирри?"  Служанка,   брезгливо
наморщив нос, отвечала: "Какой-то оборванец, госпожа. Он щас на  кухне".
Тогда Эла требовала, чтобы оборванца привели к ней.  Как-то  раз  пришло
письмо от Тора. Тетка спала, и когда Эла  приказала  Нирри  привести  ей
почтальона, в ее покои вошел мальчик, кое-как, наспех умытый.  Эла  была
изумлена. Неужели этот мальчуган-сиротка -  боец  Сопротивления?  "Лучше
тебе ничего не знать. Совсем ничего", - повторял Тор. Сердце Элы  бешено
колотилось. Она вложила в руку мальчика серебряную монетку, завернутую в
записку, а в записке были четыре слова: "Тор, я  люблю  тебя".  Этим  не
было сказано ничего. А может быть, было сказано все.
   Тор все понимал.
   А теперь он обнимал ее и тихонечко напевал ей на  ухо.  Эла  сама  не
заметила, как начала подпевать брату. Тот самый припев,  что  она  пела,
стоя там, где прежде висел гобелен. Каким чужим, далеким казался  теперь
этот напев!
   "Зачем ты вернулся?"
   Безмолвный  вопрос  умчался  вдаль,  оставшись  без  ответа.  Тор  не
выпускал Элу из объятий, и они заскользили по полу в медленном танце. То
ли у Элы разыгралось воображение, то ли  вправду  из-за  потайной  двери
послышалась тихая музыка?
   - И они танцевали вдвоем до самого конца бала, - проговорил Тор.
   Эла рассмеялась. О да, она танцевала... Правда, теперь она  с  трудом
переставляла ноги, но ведь  она  не  танцевала  так  давно,  со  времени
Большого Маскарада, который был устроен Эджардом Алым в дни Осады в знак
того, что он не собирается сдаваться. Вот когда Эла  танцевала.  О,  как
она  танцевала  в  тот  вечер!  Нет,  нельзя   вспоминать.   Она   могла
расплакаться. Тор вел ее в танце по  потертым  коврам,  а  она  медленно
кружилась. Медленно, медленно. Мимо потайной двери в изъеденной  жучками
панели... Пламя свечей задрожало. Незнакомая мелодия вдруг стала  ближе,
роднее, но все же  осталась  странной,  чужой.  Эле  казалось,  что  она
засыпает, уходит в мир близкий ей и одновременно далекий... Но  тут  Эла
поймала  нить  мелодии,  увидела,  куда  ведут  ее   хитросплетения,   и
прошептала брату на ухо: "В хороводе пойдем, как по краю кольца... "
   Он рассмеялся.
   И Эла рассмеялась.
   И закружилась, не выпуская руки Тора.

***

   - Нет!!!
   Танец оборвал визгливый окрик. Эла  не  сразу  поняла,  что  крикнула
тетка,  застывшая  на  пороге  громоздкой  черной  статуей.  Эла  сильно
вздрогнула. Будь она покрепче, она бы отскочила  в  сторону,  но  вместо
этого без сил повисла на плече у брата.
   А Тор, улыбаясь, смотрел на зловещую фигуру Умбекки.
   - Нет, - повторила толстуха и отвернулась. Всплеснула руками. - Нет!
   А Тор просто, искренне проговорил:
   - Милая тетушка Умбекка.
   Сестра спрятала лицо, она не в силах была смотреть  на  тетку.  Потом
закашлялась. Как же она хрупка!  А  когда  она  в  конце  концов  сумела
отстраниться, Тор увидел, что его мундир на плече алый от крови.

ГЛАВА 11
ХЭЛ, БЭНДО И Я

   - Столп Смерти...
   - Больше ничего не нужно, Нирри.
   У служанки екнуло сердце. Это жестоко!
   Она так старалась. Бегала туда  и  обратно,  не  дожидаясь,  пока  ее
позовут колокольчиком, приносила из погребов лучшие  деликатесы  -  явно
старалась угодить Тору и поглазеть на него,  что  не  укрылось  от  Элы.
Нирри пыталась подлить вина в  наполненные  до  краев  бокалы,  ковыряла
кочергой в камине, хотя дрова жарко пылали. А теперь, похоже, Нирри была
готова схватить эту самую кочергу и заехать ею своей толстухе хозяйке  в
лоб!
   Служанка неохотно поплелась к дверям.
   - Столпом Смерти, - продолжал свой рассказ Тор,  -  называют  мрачную
башню, стоящую на прибрежных скалах, открытых волнам  и  ветру.  В  этой
башне нет окон и  дверей.  Она  слепо  уставлена  в  небо  и  напоминает
громадный обелиск. Войти в эту самую ужасную изо  всех  тюрем  на  свете
можно только через пещеры в скалах. - Он пригубил вино. - Говорит, будто
бы тот, кто ступил на остров, обречен, что, попав сюда, он  переходит  в
царство мертвых.
   Глаза Джема сверкали. Ему казалось, что он видит сон.
   - Для Алого Мстителя еще не было задачи труднее. Корабль  с  будущими
узниками, поскрипывая такелажем, шел  через  узкий  пролив  и  вез  свой
чудовищный груз - десятки обреченных. Оклеветанные злым языком предателя
- Эджарда-Синемундирника новые слуги истинного короля должны были  стать
пленниками башни. Со мной были двое верных товарищей, но как  мы  втроем
могли освободить несчастных?
   Джему было тепло и уютно у  камина,  но  он  еще  теснее  прижался  к
матери. Дядя вел рассказ негромко, но  страстно.  А  для  Джема  рассказ
звучал заклинанием, очаровывал. Мальчик гадал: уж не  волшебник  ли  его
дядя Тор? И пусть его алый мундир порван  и  выпачкан  -  для  Джема  он
выглядел новеньким, с иголочки, а рассказ волновал  его  сердце,  словно
доброе вино.
   - Мы думали, что и мы обречены. Хэл, Бэндо  и  я.  Троица  оборванцев
против своры Синемундирников. У нас не было ни  оружия,  ни  надежды.  А
зловещая протекающая посудина  неуклонно  приближалась  к  острову.  Хэл
проклинал победителей. Бэндо - судьбу.  А  я  молчал.  День  за  днем  я
прятался за камнями и смотрел в подзорную  трубу,  следя  за  тем,  куда
движется корабль под ненавистным синим флагом.
   Эле тоже  казалось,  что  она  спит  и  видит  чудесный  сон.  Да-да,
наверняка это был сон. Прошло какое-то время - и сцена, поначалу  бывшая
такой  горькой  и  трагичной,  вдруг  преобразилась  в  зрелище  полного
счастья. У камина сидел Тор и рассказывал истории о своих  приключениях.
Тетя Умбекка, выпив вина, стала добродушной и немного  сонной.  А  самой
Эле было достаточно того, что она видит брата и слышит  его  голос  -  к
рассказу она не особенно прислушивалась. Она была слишком  счастлива.  И
Джем сидел у нее на руках. Тор настоял на том, чтобы мальчик был с ними.
   Эла играла с прядями волос сына.
   - Корабль бросил якорь около острова. Тяжелая решетка закрывала  вход
в пещеру - главные ворота башни. Эти ворота открывались только один  раз
в месяц - во время Новолуния,  когда  прибывали  новые  узники.  Сильный
ветер гнал наши лодки через пролив со страшной скоростью.  До  Новолуния
оставалось четыре ночи. Мы спрятались за острыми скалами,  опоясывающими
остров, подножия  которых  уходили  в  воду,  словно  корни  чудовищного
каменного дерева. Мы залегли там, ждали и следили. Хэл, Бэндо и я.
   Победа опьянила Синемундирников. Они превратились в настоящих свиней.
Развязные,  наглые,  раздувшиеся  от  гордости  и  из-за  этого  ставшие
похожими на мерзких жаб. На каторжном корабле,  как  мы  вскоре  поняли,
царил  настоящий  разгул.  Капитан  был  законченным  пьяницей,  а   его
подчиненные от него не отставали. Узники томились в трюме, а  на  палубе
еженощно шла гульба, слышался громовой хохот,  крики  и  песни.  Матросы
топали пудовыми ботинками, пьяно выплясывая по палубе.
   Особенно буйной была гулянка в первую ночь. На палубе кишел народ. На
вторую ночь веселье немного утихло -  откупоривавшиеся  один  за  другим
бочонки рома делали свое дело. На третью ночь похолодало,  и  гулянка  с
палубы переместилась в кубрик.
   У  нас  оставался  последний  шанс.  Оставалось  совсем  немного   до
полнолуния. Мы  с  товарищами  обменялись  взглядами.  О,  как  я  успел
полюбить их за время наших странствий! Бэндо  -  зензанец,  приземистый,
темноволосый, круглолицый,  курчавый.  Хэл  -  мой  сородич,  эджландец,
высокий, светловолосый. Никогда не  забуду  его  сердечного  смеха,  его
шуток и того, как он добродушно подзуживал угрюмого Бэндо. Бедный Бэндо!
Он мало что понимал в жизни, но хорошо знал, что такое верность  королю.
В лучшие времена он бы ни за что не покинул своей деревни. Жил  бы  себе
на земле, повинуясь ритму смены сезонов, стал бы  отцом  многочисленного
семейства и со временем растолстел... На шее у него был повязан  красный
платок.
   Хэл не отрывал глаз от зловещего корабля. Хэл... ведь он мог бы стать
большим ученым. У него был беспокойный, пытливый ум. О, его  место  было
среди ученых мужей! Его острый язык украсил бы философские  диспуты!  Он
мог бы стать одним из выдающихся  людей  эпохи,  не  пойди  он  за  Алым
Мстителем.
   Мы смазали руки и ноги дегтем и, войдя в  воду,  бесшумно  поплыли  к
кораблю. Я помню, что от холода чуть не окоченел. Но помню и ту железную
решимость, с  которой  плыл,  раздвигая  руками  ледяную  воду.  Мерзкий
корабль покачивался на волнах  прилива,  паруса  его  были  свернуты,  а
высокие мачты в свете луны казались костями скелета. Я взобрался  наверх
по якорной цепи. Зубы у меня стучали, мышцы окоченели от холода.
   Тор умолк и отпил вина.
   - Дядя Тор! - воскликнул Джем. - А дальше, дальше!
   Эла рассмеялась, прижала к себе сына, одетого в белую льняную  ночную
рубашку. Интересно, помнит ли Джем предыдущий приход  Тора?  Джем  тогда
был совсем маленький.
   Наверное, и тогда, и  сейчас  ему  казалось,  что  он  спит  и  видит
чудесный сон.

***

   А Умбекке казалось, будт