плащ  матери.  Сказались   годы
злоупотребления снотворным зельем. Она не могла спасти Кату. Она и  себя
не смогла бы спасти.

***

   Снова зарядил дождь, Джем перестал видеть происходящее  внизу  четко.
Он закрыл глаза. Его вертело в ставшем вдруг  странно  светлом  воздухе.
Били и били внизу барабаны. Но они могли поведать Джему  обо  всем,  что
происходило сейчас внизу. Он не знал, что еще через несколько  мгновений
воздух над лужайкой заполнится булыжниками и кирпичами,  что  там  будут
метаться люди, что лужайка огласится сотнями криков и выстрелов,  и  что
одетые в яркое платье люди на лужайке отчаянно бросятся на защиту  своей
свободы.
   Кристалл  Короса  сиял  в  руке  юноши   и   озарял   своими   лучами
разворачивавшееся внизу зрелище.

***

   Потом, по прошествии времени, никто не мог  с  точностью  определить,
когда именно  начался  ваганский  мятеж.  Событие  это  оказалось  столь
неожиданным,  что  осталось  необъяснимым  Никто  -  ни   Вильдроп,   ни
солдаты-синемундирники, даже деревенские жители, - никто не верил в  то,
что храм взорвали ваганы. Ваганы и Ката - грязная маленькая полукровка -
были  всего  лишь  козлами  отпущения,  это  понимали  все.   Наполовину
взбудораженный, наполовину возмущенный, Ирион был готов  к  тому,  чтобы
посмотреть, как их казнят. О справедливости речи не было.  Казнь  должна
была носить ритуальный характер.  Но,  в  конце  концов,  казнимые  были
только ваганами.
   Во все времена ваганы были самым презираемым народом на свете.  После
этого дня им суждено было остаться презренными. Страдать они  будут  еще
сильнее, чем прежде. Но воспоминания об этом дне, когда они все как один
поднялись на защиту своей свободы, будут жить в их памяти. Слухи о  том,
что произошло в тот день, разлетятся по долинам, и что-то переменится  в
сердце каждого из  ваганов.  Этот  день,  который  впоследствии  назовут
Ирионским Днем, останется в летописях, песнях и снах - останется  знаком
того, что несправедливость и угнетение не могут длиться  вечно,  что  со
временем им придет конец, и дети Короса станут свободны.
   Некоторые говорили, будто  бы  бунт  начали  приговоренные  к  казни.
Пятерых ваганов держали до казни в палатке около эшафота. Видимо,  нужно
было получше за ними следить. Некоторые вообще  говорили,  что  один  из
синемундирников уснул. Позднее дело должно  быть  расследовано  со  всей
придирчивостью. Как уж это могло случиться - этого никто не понимал,  но
выходило так, будто один из приговоренных взял да и снял  с  себя  цепи,
после чего быстро освободил остальных. А потом эти пятеро -  "Пятеро  из
Ириона", так их будут звать в  будущем  -  выбрались  из  палатки  и  за
считанные мгновения обезоружили охранников.
   Вроде бы от "пятерых" тогда исходила какая-то  странная  сила.  Позже
кое-кто утверждал, что от них вроде бы даже  исходило  какое-то  лиловое
сияние, но что это мог быть за свет - этого очевидцы объяснить не могли.
   Такова  была  одна  из  версий  о  том,  как  начался  мятеж.  Другие
рассказывали о  шайках  ваганов,  которые  под  вечер  собрались  вокруг
лужайки. Вскоре туда прибыли все ваганы из  табора.  Деревенские  жители
волновались, волновались и синемундирники. Такого оборота дел  никто  не
ожидал. Ваганы никогда не приходили  смотреть  на  казни.  Но  с  другой
стороны, до комендантского часа оставалось еще порядочно  времени.  "Они
же не делали ничего предосудительного", - бубнил потом сержант Банч.  Но
это не могло служить оправданием.  В  конце  концов,  если  разобраться,
ваганы и раньше ничего предосудительного не делали.
   Банч выкручивался, как мог. Он твердил, что даже с небом в  тот  день
творилось неизвестно что. Было серое небо  -  вдруг  стало  белое.  И  с
деревьев лило как из ведра, и эшафот весь залило. Ну,  прямо  как  будто
нарочно!
   Ваганы молча смотрели.
   По их лицам ни о чем нельзя было догадаться.
   А потом они начали петь. Казалось, все они охвачены какой-то странной
магией. Казалось, они  поют  даже  без  особого  желания.  Они  пели  не
знакомые всем веселые ярмарочные  песенки.  Нет,  они  завели  печальные
песнопения, какие-то тоскливые речитативы.
   Поначалу  пели  робко  и  умолкали  всякий  раз,   когда   поблизости
оказывался гвардеец. Но скоро синемундирники разнервничались.  Некоторые
из них впоследствии  утверждали,  что  это  было  невыносимо.  Наверное,
именно поэтому один солдат вдруг ударил старуху ваганку, с  губ  которой
все же сорвалась строка песни.
   Ясное дело, солдат просто перенервничал. Бывало такое  и  раньше,  но
раньше его бы никто за такое не  осудил.  Старуху  вообще  могли  забить
насмерть за такую наглость. Другие синемундирники просто отвернулись бы,
сделав вид, что ничего не заметили.
   А ваганы бы в страхе попятились.
   Но в тот день все вышло по-другому.
   Старуха ваганка ударила солдата в ответ, и ударила сильно.

***

   Лужайка огласилась диким гомоном. Синемундирники не  смогли  сдержать
народ.
   Ваганы хлынули к эшафоту.
   К ним присоединились местные жители.

***

   Плез Морвен тупо смотрел на начавшуюся  неразбериху.  Он  дрожал,  он
чуть не выронил мушкет. Из его разбитой верхней губы текла кровь.
   Почему это вдруг он ударил старуху ваганку?
   - Эй, ты! Не стой! Двигай ногами! - рявкнул сержант Банч.

ГЛАВА 67
СМЕРТЬ И РОЖДЕНИЕ

   Буквально за несколько мгновений до этого Умбекка явилась к командору
Вильдропу.
   Впоследствии она с содроганием вспоминала о том, как умело он подавил
вспышку мятежа ваганов. Подумать только - ведь она могла попасть в  лапы
мятежников! В то время когда Умбекка ехала вокруг  лужайки  в  карете  с
гербом синемундирников, там все еще было спокойно. Глядя в  окошко,  она
восторгалась царившим на лужайке порядком:  готовые  к  казни  виселицы,
стройные шеренги солдат, мерный бой барабанов. Даже крестьяне показались
Умбекке торжественными, на их лицах читалась  преданность  высшей  цели.
Умбекка отметила, что грядущее зрелище не вызывало у крестьян вульгарных
насмешек.  А  некоторые  даже  позаботились  о  том,   чтобы   выглядеть
поприличнее: у одного белел на шее свежий платок, у другой красовался на
голове новый чепчик, у третьей  топорщилась  старательно  накрахмаленная
юбка, у четвертой - наколка. Если уж чернь заботилась  о  своем  внешнем
виде, значит, дела в королевстве и вправду шли на лад.
   Милый Оливиан! Его стараниями жизнь у всех стала лучше!
   Умбекка прежде на казнях не присутствовала, потому и  не  знала,  что
ваганы на судилища раньше не приходили. Сегодня же она отметила, что они
против обыкновения сдержанны и стоят  на  самом  краю,  где  им,  на  ее
взгляд, и было место.
   Жаль только, что зарядил дождь.
   А потом карета проехала мимо кладбищенской стены, и  Умбекка  увидела
жуткие руины храма - зияющие провалы, растрескавшиеся обломки напоминали
открытую рану. Все приятные раздумья как ветром сдуло. Ее охватила тоска
- такая тоска, что она даже  не  обрадовалась,  когда  молодой  красавец
гвардеец подал ей руку и помог выйти из кареты.
   - Мне нужно срочно повидаться с командором, - вот  все,  что  сказала
Умбекка.

***

   Командор Вильдроп сидел в Стеклянной комнате за громадным  письменном
столом, напоминавшим баррикаду. Откинувшись на спинку кресла и попыхивая
сигарой, он, видимо, смотрел на потолок, наблюдая за дождевыми каплями и
странно переменившим цвет небом.
   Но глаза его были  скрыты  непроницаемой  маской,  и  на  самом  деле
командор не видел ничего, кроме темноты.
   - Вы готовы, капеллан?
   - Готов, господин командор.
   - "Жители Ириона". А может, лучше написать "Жители Тарна"?  -  ладно,
как хотите. "Сегодня я говорю с вами о любви и милосердии бога  Агониса.
Я говорю от имени обладающего  всей  полнотой  священной  власти  нашего
замечательного командора", - ну и так далее.
   Итак: "С самого начала нашего правления в  Ирионе  мы,  представители
объединенного правительства  Тарна,  защищающего  принципы  царствования
наделенного божественной законной властью его императорского величества,
короля Эджарда Синего" - и так далее, и  так  далее...  "пытались  всеми
силами насаждать примеры справедливости, снисходительности, милосердия и
здравого смысла, которые бы воссияли, словно маяк  для  всей  провинции,
озарили все темные углы, все логова, где еще могло притаиться Зло, и все
приюты несправедливости, озарили бы даже... даже... "
   - Ваганов, господин командор?
   - Я как раз к этому и веду. Я хотел сказать о зензанцах.
   -  Тогда,  может  быть,  сформулировать  так:   "порочные   обиталища
зензанцев"? Мне кажется, это будет неплохо.
   - Гм.
   Капеллан сидел на стуле, обитом синим ситцем, положив ногу  на  ногу.
Перо его быстро порхало по листу бумаги. Изредка  капеллан  склонялся  к
столу и опускал перо  в  чернильницу.  Стороннему  наблюдателю,  однако,
показалось  бы,  что  Эй  Фиваль  пишет  гораздо  меньше  слов,  чем  их
произносит командор.
   Но это было не так.  Капеллан  просто-напросто  придумал  собственную
систему скорописи. Разработал он ее в период активного общения с  дамами
из агондонского высшего света. Дабы не забыть о пожеланиях той или  иной
дамы, капеллан взял за правило, возвращаясь домой из  гостиной  леди  А,
ну,  или,  скажем,  из  будуара  леди  Б,  самым  старательным   образом
записывать все, что ему поверяли. Ведь у леди А, в конце  концов,  такая
плохая память, а леди Б... леди Б такая занятная женщина. Никто не знал,
но вдруг ей придется напомнить о том, другом или третьем.
   Эй Фиваль сдержал вздох сожаления. Нет-нет, он ни в  коем  случае  не
жаловался на судьбу! Но как же не хочется тратить драгоценное  время  на
скрупулезную запись инсинуаций этого старикашки! Да  и  потом,  капеллан
знал, что, выйдя на эшафот, наверняка будет импровизировать.  Он  всегда
так поступал.
   Вот только жаль, что идет дождь.
   - Дальше... "Мы искренне надеялись, что не пройдет и  цикла,  как  мы
увидим, что эта некогда процветающая деревня"... город?
   - Поселение, - предложил капеллан.
   -   Гм...   "Это   некогда   процветающее   поселение   вернет   себе
благословение" - и так далее  и  тому  подобное.  "Слава  Эджландии,  на
зависть всему миру". Ну, как водится.
   - Ведь мы добились этого, господин командор. Командор?
   Уж не заснул ли старик? Голова его упала на грудь. Эй Фиваль  выпучил
глаза, но ту же опомнился - он не раз ловил себя на  мысли,  что  старик
наверняка видит его даже через глухую маску. Зря он выпучил глаза.
   Командор продолжал:
   - "Всего этого мы добились благодаря тому, что нам не был помехой тот
подколодный змей, тот, кто предал мораль  и  нравственность,  тот,  кого
наше королевство терпело слишком долго... "
   Старик затянулся сигарой. События последнего дня  тревожили  его.  Он
был немного раздражен. Подумать только, встречи с ним ожидала "мисс  Р",
а он тут тратил время на какую-то  дребедень!  Повесить  лишнюю  пятерку
ваганов - разве это могло как-то  сказаться  на  его  карьере?  Повесить
вагана может всякий. И даже пятерых.  И  зачем  им  только  понадобилось
взрывать этот треклятый храм?
   Командор снова вспомнил о чудовищном  взрыве,  который  разбудил  его
среди ночи. "Ваганское колдовство", - болтали в деревне. Раз  "ваганское
колдовство", значит, ваганов и надо повесить. Но не было ли тут  чего-то
большего? Командору припомнился взрыв в Зензане.
   Алый Мститель!
   Возможно ли?
   Эй Фиваль испугался, что командор снова задремал.
   - В этой связи резонно  упомянуть  о  темном  боге  Коросе,  господин
командор, - высказал предложение капеллан. - О том, как его зло насквозь
пропитало ваганов. Темный бог - это будет наилучший подход.  Потом  надо
наболтать  чего-нибудь  насчет  того,  как  ваганы  дурят   народ,   как
выманивают деньги. Среди толпы не найдется ни  одного,  кого  ваганы  не
облапошили хоть раз, это я вам заявляю с полной уверенностью. Тут-то они
все призадумаются, точно! Позабудут про все то веселье,  что  бывало  на
яр...
   Громко зашумела листва, и к столу подбежала запыхавшаяся Умбекка.
   - Оливиан! - выпалила она. - Мне  нужно  срочно  поговорить  с  вами.
Наедине!

***

   Джем открыл глаза.
   Вращаясь в белесом небе, он смотрел на начавшуюся внизу  неразбериху.
Умытая дождем лужайка весело зеленела.  На  фоне  изумрудной  зелени  он
рассмотрел мечущиеся фигуры ваганов и преследующих  их  синемундирников.
Увидел, что крестьяне не остались в стороне, что они  швыряют  в  солдат
камни, доски, кирпичи, увидел вспышки  выстрелов  из  мушкетов,  облачка
дыма.
   Что-то виделось Джему с высоты темным, что-то светлым, что-то ясно, а
что-то - в дымке. Джем видел всех, но лучше всего ему была видна повозка
матери - ярко-алое, быстро мчавшееся пятно. На бешеной скорости  повозка
пересекала лужайку. Вот Эла спрыгнула с повозки  и  побежала  к  воротам
Дома проповедника. Ее алый плащ развевался на ветру.
   Вокруг нее свистели пули, летали камни и кирпичи. На  пути  ее  то  и
дело возникали какие-то люди. Но ничто не могло остановить ее.
   Мир вернулся к Джему. Джем вернулся к миру.
   Он вдруг снова почувствовал свою  связь  с  землей.  Он  вдруг  ясно,
словно озарение, почувствовал:  присутствие  матери  -  одна  из  причин
мятежа ваганов. Она - дух восстания, и она защищена.
   Джему не было страшно.
   А потом Джем понял еще одно: Ката не взойдет на эшафот. Он знал,  что
она не умрет. Этого не произойдет.
   Она будет жить.
   Она будет свободна.
   И тогда Джем ощутил отчаянную любовь, такую сильную, какую он никогда
не ощущал прежде. В страстном порыве ему хотелось объять  этим  чувством
бегущую по лужайке мать, объять Тора, томящегося в замке, объять старика
Вольверона, и Нирри, и ее отца, и Варнаву, своего утраченного друга, где
бы он сейчас  ни  был.  Джем  поразился  -  на  одно  головокружительное
мгновение он был готов заключить в свои объятия  даже  тетку  Умбекку  и
досточтимого Воксвелла, и несчастного покойного рыжеволосого Полти.  Его
любви хватило бы на войска Эджарда Синего и на войска Эджарда  Алого,  и
на ваганов, и на зензанцев, и на все другие народы  этого  таинственного
огромного мира. Ее хватило бы и на всех тварей в Диколесье - рыб,  птиц,
всех живущих и мертвых, лежащих в теплой темноте под землей.
   Порожденная кристаллом, его любовь разрасталась, становилась  глубже,
она охватывала весь разрушенный, измученный мир, лежащий в страданиях  и
страстях там, далеко внизу. Но источником  этой  любви,  самой  глубокой
любви, которую он когда-либо  испытывал,  источником,  который  управлял
всеми его чувствами, была его любовь к Кате.
   Отчаянное безумие.
   Ничего не было, кроме этой любви.
   Мир вернулся!
   Джем вращался и парил. Первый экстаз любви утих. Это произошло тогда,
когда он заметил, что кристалл в его руках гаснет.
   Он догорал.
   Моросящий  дождь  мало-помалу  превращался  в  ливень.  Наконец  Джем
почувствовал, что вымок до нитки. Струи дождя стекали по его лицу. Руки,
сжимавшие кристалл, окоченели.
   Как раз в это мгновение его мать вбежала в ворота Дома  проповедника,
а Джем вдруг обнаружил, что кристалл исчез. Он больше ничего не сжимал в
руках. Он падал.
   Он, словно раненая птица, камнем падал на  землю  из  туманной  серой
вышины. У Джема темнело в глазах. Он  успел  увидеть  разрушенный  храм,
кладбище, сад у Дома проповедника,  высокие  трубы  на  Доме,  блестящую
стеклянную крышу, по которой шлепали струи дождя.

***

   Эй Фиваль расхаживал по бальному залу. Шаги  его  были  размеренными,
мягкими, короткими. Он скользил по  полу,  словно  репетировал  какой-то
танец. Смеркалось. Темнота собиралась за плотными шторами.
   Он ждал. Сначала он ждал в длинном коридоре, который вел в Стеклянную
комнату, потом в холле. От нечего делать он бродил там, время от времени
останавливался, чтобы смахнуть пылинку-другую с мраморного плеча короля.
Затем он перебрался в бальный зал. Расхаживая  там,  Эй  Фиваль  любовно
размышлял о том триумфе, который сейчас переживала госпожа  Ренч.  Какой
взлет! Какой стремительный взлет!
   Стороннему наблюдателю могло показаться, что капеллан нервничает, что
он возмущен. Так оно и было. Еще бы! Старикашка попросил  его  удалиться
из Стеклянной комнаты! Да как он смел? А Умбекка какова? Не сказала  ему
ни слова о том, что собиралась поведать командору!
   Капеллан не привык, чтобы дамы с ним так обходились.
   Конечно, если бы у дверей в Стеклянную комнату не стояла  вооруженная
до зубов охрана, капеллан бы нашел способ узнать, что к чему.  Так  нет!
Он вынужден сгорать от любопытства. Он ведь успел услышать только  самое
начало страстной исповеди Умбекки. Она пришла, чтобы что-то  рассказать.
Что-то очень важное.
   И тут капеллана осенило.
   Алый Мститель!
   Капеллан задышал часто и взволнованно. На сердце у него  сразу  стало
легче. Спасение! Казалось, в темноте заиграл несуществующий оркестр.  Эй
Фиваль сам не заметил,  как  принялся  что-то  напевать  себе  под  нос.
Шажок... другой...
   Раз-два-три, раз-два-три...
   Эй Фиваль вспоминал о том вечере, когда он сопровождал  Умбекку  Ренч
на бал. О ее жутком платье, о чудовищной шляпе, о том, сколько  раз  она
наступила ему на ногу, пока они танцевали. Деревенщина!  Все  офицерские
жены, как одна, тайком смеялись над ней. В обществе  рангом  повыше  над
ней смеялись бы открыто. Там просто не  смогли  бы  сдержаться.  Там  бы
решили, что это комическая старуха, очередная шутка Фиваля - ну,  что-то
вроде обезьянки в траурном наряде, которая в свое время  так  повеселила
леди М., или, например, набедренной повязки, которую он  преподнес  леди
Э. в тот знаменитый "Вечер джунглей"...
   Но Умбекка Ренч не была  создана  на  потеху  зевакам.  Это  капеллан
понимал. Потешаться стоило над теми, кто вздумал бы  над  ней  смеяться.
Бал  в  Доме  проповедника  тут  значения  не  имел.  Грубые  пляски   в
деревенском амбаре! Когда Умбекка Ренч отправится  на  бал  в  следующий
раз, это будет бал совсем иного  пошиба!  И  тогда  никто  не  осмелится
посмеяться над ней.
   У Эй Фиваля относительно женщин было особое чутье. Да,  госпожа  Ренч
пока являла собой всего лишь  сырье,  материал  для  лепки.  Сейчас  она
решила отдалиться от капеллана. Она  чувствовала  себя  оскорбленной.  В
провинции и нравы провинциальные, и это пройдет. Госпожа Ренч  уязвлена,
оскорблена? Ну что ж... Зато  леди  В.  увидит,  какой  верный  друг  Эй
Фиваль.
   Все пройдет. Умбекка Ренч - не дура. Стоит ей выдать Алого  Мстителя,
и  она  приобретет  все,  о  чем  мечтала.  Репутация  Вильдропа   будет
восстановлена. Умбекку ожидает  блестящее  замужество,  ну  а  вслед  за
замужеством последует не менее блестящее вдовство. Агондонское  общество
будет у ее ног!
   Ну а рядом с  ней,  что  самой  собой  разумеется,  будет  ее  верный
духовный наставник.
   Эй Фиваль танцевал в полутемном зале, описывая круги, словно заводная
игрушка.

***

   Все произошло молниеносно.
   Находясь в темном зале, Эй Фиваль не сразу  расслышал  шум  в  аллее,
ведущей к воротам Дома  проповедника.  Здесь,  в  зале,  крики  казались
шепотом,  звон  разбитого  стекла  -  пением  птичек,  но  когда  начали
стрелять, то выстрелы капеллан ни с чем бы не  спутал.  Громко  хлопнули
входные двери. Стражники протопали в сторону Стеклянной комнаты.
   Что-то происходило. Приготовления к  казни,  обязанные  идти  обычным
порядком, явно были сорваны. Прекратив вальсировать, Капеллан бросился к
дверям. Сжав губы, он вбежал в синюю прихожую. Мерзкие солдаты затоптали
грязью ковер. Нет, что-то было очень и очень скверно. Эй Фиваль заглянул
в  окно.  Усыпанная  гравием  дорожка  покрыта  коркой  грязи  -  и  там
наследили!
   Капеллан в неуверенности задержался у дверей, но вдруг они с  треском
распахнулись. Капеллан попятился, напуганный алой вспышкой.
   Алый Мститель!
   Лишь несколько мгновений спустя капеллан