очь.  Вкруг
своего костерка сотник собрал начальных - пятидесятников и десятников.
   - Значитца так, мужики: поутре пойдем розно. Ты, Еремей,  выходишь  к
Калтату и дале по следу. Далеко кыштымям не уйтить. Ты, Корнила  Иваныч,
давай на Бирюсу. Как дело зделашь,  отряди  ково  на  Караульный,  давно
вестей оттудова не было. Лодки найдешь, дак сам  гляди  -  каки  пожечь,
каки приплавить. Опосля оба на Шумиху.
   - А сам-то, Степан Данилыч?
   - Я прям туды, со мной пяток Еремеевых. Оглядимся покуль, как да што.
Ну все, давай спать, казачки, - завтре, Бог даст, потрудимся.
   - Што ж, этто можна, - кивали головами начальные, - мо-ожна, да-а...
   К утру холодный рассвет пришел откуда-то с высоты,  обтекая  мохнатые
еловые лапы. В туманной сине-зеленой полутьме оранжевые лепестки костров
заплясали бесшумно и ярко.  Три  отряда  разошлись  в  светлеющем  лесу,
оставив после себя легкие серые дымки над  угольями  да  теплые  конские
яблоки на вытоптанной мокрой траве.
   День разогрелся, тайга просветлела,  до  краев  наполненная  запахами
теплых трав и острым смоляным духом.  В  бирюсинском  скиту  закончились
лихорадочные сборы - скот уведен в глухой распадок,  ценности  закопаны,
жилая изба разобрана, бревна пущены на спешную достройку барки. Все, что
можно, погружено на барку, на плоты,  в  готовые  и  полуготовые  лодки.
Среди народа, занятого на переноске вещей, мелькала молодая  рыжеволосая
женщина.  Ее  прозрачно-серые  глаза   время   от   времени   застывали,
повернувшись в  сторону  Красноярского  острога.  "Чаво  рот  раззявила,
халда!" - приводил ее в  чувство  кряжистый  седобородый  мужик,  и  она
бежала к берегу, согнувшись под тяжестью очередного узла.
   Помолившись, вся староверческая община расселась в  лодки  и  отплыла
вниз по Бирюсе, направляясь на условленное  место,  назначенное  им  для
встречи кыргызским ханом Ишинэ. Хану нужны  были  лодки  для  похода  на
Красный Яр - их дадут староверы, иначе в степь им допуска  не  будет.  А
Красноярскому острогу так и так конец - и сила на него идет  большая,  и
внутри теперь свои люди - обещали помочь в решающий момент.

***

   Пройдя  тайными  снежными  перевалами,  с  таежных  Саянских  гор   в
холмистые  хакасские  степи  вышел  большой  конный   отряд.   Вел   его
широкогрудый  чернобородый  воин  в  дорогой   сверкающей   кольчуге   -
джун-гарский полководец Галдан Бодохчу. Разделившись на несколько групп,
конные джунгары двинулись широкой облавной дугой,  охватывая  кыргызские
становища. Защищать их было некому - почти все мужчины ушли на  север  -
штурмовать ненавистную Кзыл-Яр-Туру.

***

   Утро поднялось темным, бессолнечным, из-за ненастных серых туч  слабо
потек ранний холодный свет.  Таежная  тропа  шла  по  краю  желто-бурого
песчаного ската, усеянного мелкими камнями.  Над  песком  стояли  сосны,
снизу темно-зеленая трава, растущая мягкими  редкими  пучками.  Прямо  в
траве начиналась вода  лесного  озера,  густо  настоянная  на  торфе,  -
неподвижная, почти черная, смутно отражающая сосновые стволы.
   На берег озера выехал всадник на усталой лошади. Мужчина, одетый  как
красноярский казак, - от усталости он то ронял голову на грудь, то снова
вскидывал ее, протирая глаза. Увидев полоску  воды,  мелькнувшую  сквозь
завесу утреннего тумана, который смутной  кисеей  потек  меж  сосен,  он
механически толкнул пятками кобылу, как вдруг, мгновенно придя  в  себя,
слетел на  землю,  быстро  откатившись  с  тропы  за  ближайший  пень  и
оглядывая оттуда темные кусты.  В  шершавом  еловом  стволе,  на  уровне
конских ушей все  еще  дрожала  длинная  тяжелая  стрела.  Поколебавшись
секунду, мужчина поднялся в полный рост, поднял руки над головой и вышел
на тропу.
   - Эй, я один тут! Не стреляйте! Мне в скит надо, дело есть.
   - Како тако дело? - раздался неподалеку хриплый мужской голос. -  Кто
таков?
   - Я скиту друг. Предупредить хочу, казаки к вам идут.
   Андрей не знал, разумно ли так говорить с  незнакомцем,  которого  он
даже не видел. Однако выбора не было.
   - Эвона! - послышалось в ответ. - Дак  вчера  иш-шо  все  сплавились.
Пуст он, скит-то!
   Голос приблизился, из-за старой разлапистой пихты показался  мужик  с
охотничьим луком в руках.
   - Как пуст? - Андрей от слабости  сел  на  землю,  намотав  на  кулак
повод. - А куда скитские ушли?
   - Дак от казаков и ушли. Все лотки собрали и сплавились. Третьево дни
заезжал один узкоглазай, здоровый такой, с  косицей.  Он  и  упредил,  о
казаках-то.
   "Чен?! Какого черта! Что за игра такая?!"
   - А ты кто? - спросил он мужика.
   - В караульщиках оставлен. Казаки  придут,  дак  схоронюсь,  а  потом
снова глядеть буду.
   - Слушай, там такая рыжая была...
   - Глаха-то? Тож уехала. Говорю те, все уехали.
   "Кистим!! Если здесь я не нужен, может, к ним успею?"
   - Скажи-ка, - снова сказал Андрей мужику, - а есть у тебя лошадь? Дай
мне любую, только свежую, а я тебе эту отдам. Она хорошая, ты не смотри,
что устала.
   Мужик, подойдя, осмотрел кобылу.
   - Хорошая, говоришь? А не запалил ты ее? Бона, как боками-то водит.
   - Да нет, она отойдет.
   - Гляди... Ладно, дам я те свово меринка.  Переседлай  токо,  казацка
сбруя мне без надобности.
   Снова закружилась голова, от  усталости  и  голода  Андрея  повело  в
какой-то черный провал. Получив еще полкраюхи ржаного  хлеба  и  большую
прошлогоднюю репу, Андрей оседлал коренастого  гнедого  мерина  и  рысью
уехал по тропе, ведущей к Енисею.

***

   День стоял теплый, но  бессолнечный,  приглушенный,  в  своей  парной
теплоте пропитанный предчувствием летнего ливня. По береговой енисейской
гальке,  между  серыми  каменными  глыбами,  до  гладкости   облизанными
десятками тысяч прошедших ледоходов,  медленно  тянулся  азиатский  род.
Сначала кыргыз-ские, потом  русские  данники,  в  жилах  которых  вязкая
финская кровь енисейских хантов смешалась  с  горячей  кровью  сибирских
степняков, они наконец сделали свой последний выбор. Они выбрали  степь.
Правду кривых азиатских  сабель  -  да  не  сабель!  -  ханских  нагаек,
обдирающих спины, и молодых ханских стражников-аткаменеров, чьи  румяные
щеки смуглы и тверды, как подошвы сапог, которые в  набегах  волокли  их
жен в заросли степной полыни. Да и ладно, от баб-то, поди, не убудет, но
и кривые мечи аткаменеров лучше кривды  красноярских  канцелярий,  перед
которыми сколь не клади драгоценной "мягкой рухляди" - все им мало.
   Ш-шайтан!!  У  кыштымских  баб  от  недоедания  уже  свисали   груди,
выступали животы, кривились ноги -  молодые  ханские  аткаменеры  только
посмеются над ними, даже в полынь не потащат. Ладно, они  отдали  урусам
свою енисейскую "Тюлькину землицу" - подавитесь!! -  они  все  оставили,
уходя в степи. Ясак вам нужен? Лиса? Белка? Соболь? Ну так стреляйте  их
сами, почтеннейшие казаки, но только без нас!
   Так повторяли про себя родовые старейшины, уводя сородичей все дальше
и дальше, к спасительной встрече с подходящим  кыргызским  войском.  Еще
немного, еще чуть-чуть - впереди уже показались гребни Шумихинских скал,
располосовавшие  крутые  горные  склоны  на  всю  высоту,  от   стальной
енисейской воды до круглых таежных вершин. Еще немного, но что это?  Что
такое - там, в тайге?!
   А-а-ааа!!!  -  с  угора,  нависающего  над  узким  галечным  берегом,
покатился густой многоголосый рев. Сквозь кусты проламывались оскаленные
конские морды. Мелькали тусклые жала пик,  вскинутые  казачьи  сабли.  У
этих была своя правда - тут,  в  Сибири,  каждая  православная  душа  на
счету, а сколь своих на струге побили - и кто? Да ладно бы кыргы-зы! - а
то эти, таежные сморчки-мухоморы!
   -  Гойда!  Го-о-ойд-аа-аН  -  покатился  перед  лавой  древний,   еще
половецких  времен,  боевой  клич.  -  Гой-да-а,  мать-перемать!!!   Ну,
шта-а-а, встречайте гостей!
   Качинцы прыснули было  по  берегу,  да  куда  тут  денешься  -  везде
сверкающие полукружия сабель: свистнуло  одно  -  свалился  старый  отец
Кистима, у которого Андрей снимал  приступы  боли;  свистнуло  другое  -
покатилась его мать, готовившая еду в первый вечер, проведенный  Андреем
у приютившего его народца.
   Удар пики, свист сабли, и казак поволокся по  гальке  с  разрубленной
шеей. Еще один  разогнал  лошадь  -  Кистим  извернулся,  метнул  нож  -
бородатый урус повис в стременах, колотясь башкой о береговые камни.
   - Васька, еб...на мать, кончай падлу!
   Грохнул пищальный выстрел, и Кистим осел  на  землю,  ухватившись  за
грудь, развороченную тяжелой круглой пулькой.
   Кистиму было больно! Как было больно!!!  Его  беременная  девочка  со
степными черемуховыми глазами кричала  в  отчаянии,  билась  в  жилистых
казачьих руках - в последней предсмертной жалобе жалея и своего мужа,  и
себя, и их неродившегося  ребенка,  и  весь  свой  старый  таежный  род,
вырезаемый сейчас на галечном берегу древней Большой воды.
   Смахивали  с  сабель  руду  красноногие  казаки,  шатались  под  ними
краснобокие от крови  кони.  Саблями  резали,  что  бежит,  потом  чисто
подбирали пиками.
   Молодой кривоногий казак слез с коня,  пошел  на  старуху,  закрывшую
собой орущего ребеночка:
   - Што жа, байбача, ну што ты - дак встречай нас!
   Завизжал, и саблей, веселясь, по скулам - раз-два, крест-накрест! Над
развороченной губой кровавый глаз. Комок тряпья еще орал - хрясь его!  -
и замолк, курвенок!
   А степная девочка все кричала и кричала. Один раз позвала даже чужого
белого мужчину, однажды спасшего ее от степных  разбойников.  Только  не
было его рядом - как не было надежды спастись  из  цепких,  безжалостных
рук его соотечественников.
   Через двадцать минут все было кончено. Добив изнасилованных женщин по
старому,  дедами  завещанному  казацкому  обычаю,  перерыв   захваченное
барахло, полусотня тронулась вверх по Енисею, где  недалеко  уже,  перед
Шумихинским  створом,  она  должна  встретиться  с   остальными   силами
карательного отряда.

***

   В середине дня вторая полусотня того же отряда  вышла  на  опустевший
скит. Казаки подожгли амбары, невысокую рубленую церковь  с  островерхой
колоколенкой, найденные заготовки  для  лодочных  корпусов.  Оставив  за
собой высокие дымные факелы, они на  рысях  двинулись  вниз  по  Бирюсе,
направляясь к Шуми-хинскому створу - месту будущей Красноярской  ГЭС,  а
сейчас пункту встречи трех частей карательной сотни.

***

   Подгоняя шпорами неторопливого  мерина,  Андрей  обогнул  по  таежной
тропе Шумихинский створ - перед которым, как он знал, должны встретиться
казачьи отряды, и выхал на енисейский берег выше устья небольшой таежной
речки, называемой Калтат. По его расчетам, именно сюда мог дойти таежный
род, обремененный скотом,  тяжелыми  кибитками  и  всякой  иной  кладью.
Андрей не знал, что он  будет  делать,  встретившись  с  уходящим  родом
Кистима. Может, просто крикнет: "Казаки!"  и  снова  повернет  в  тайгу.
Может, будет драться, защищая молодую жену Кистима, которую  он  однажды
спас в беспощадном ночном набеге. Он действительно  чувствовал  какую-то
обязанность по отношению к этой девочке - и  теперь  точно  знал,  какую
именно, - обязанность человека из будущего, человека, знающего, что  для
его соплеменников не прошли даром эти триста лет.
   Но доказывать было уже некому и нечего -  на  узкой  полосе  пологого
берега валялись опрокинутые кибитки, кучи тряпья,  и  трупы,  трупы,  от
которых тянулись багровые полосы, успевшие загустеть на  сером  галечном
берегу.
   - Кистим! Ханаа! Кистим! - звал  Андрей.  Он  крутился,  как  собака,
среди молчаливых изрубленных тел.
   - Кистим! Ханаа! Кистим!
   Вокруг стояла тишина, наполненная лишь  плеском  енисейской  воды  да
шорохом ветра  в  соснах.  Андрей  переворачивал  трупы,  вглядывался  в
застывшие лица. Вот апа, "матушка". Вот отец Кистима, вот он сам -  шмат
кровавого мяса. В прибрежных кустах Андрей  заметил  что-то  похожее  на
кусок изодранной тряпки, подошел ближе и  застыл  на  месте.  Он  всякое
видел, но такое в  первый  раз:  из-под  порванного  платья  раскинулись
крепкие женские  бедра,  стройные,  белые,  но  густо  залитые  багровой
кровью. Меж бедер,  далеко  вбитый  в  разодранную  промежность,  торчал
толстый грязный кол, залитый человеческой кровью .
   Широко раскрыв рот, как рыба, выброшенная  на  берег,  Андрей  тяжело
хватал воздух,  бессмысленно  вперившись  в  остановившиеся  черемуховые
глаза. Невероятность и вместе с тем какая-то  извращенная,  демоническая
естественность того, что он увидел, пригвоздила его, видевшего  в  жизни
немало крови и смертей, вогнав в парализующий ступор.
   Вдруг Андрей присел, стиснул кулаки и завизжал -  завизжал  что  есть
мочи, завизжал так, как зверь визжит в отчаянии, наполняя речную  долину
высокочастотным реквиемом по беременной  юной  степнячке,  убитой  более
трехсот лет тому назад.
   Полегчало. Настолько, что Андрей вновь уселся  на  своего  меринка  и
направился по следам отряда к Шумихинскому створу. А перед тем  выдернул
из ножен саблю, очертил в воздухе ровный сверкнувший круг: "Зубами  буду
грызть!"

***

   Перед Шумихинскими скалами стояли оседланные кони, перед ними дымился
костерок с закопченным таганом, висящим над затухающим пламенем.  Вокруг
расположились казаки - одни спали,  другие  сидели  у  костерка,  ожидая
готовности варева. Сотник стоял у воды, вглядываясь в береговую  полосу,
уходящую за скалы.
   Сверху,  со  стороны  тайги,  показался   караульщик,   сложив   руки
успокаивающим жестом и крикнув: "Идуть!" Приблизился стук многих копыт и
из-за кустов, покачивая пиками, гуськом выехала  полусотня  вершников  в
казацких кафтанах, неторопливо спешиваясь на берегу.
   - Ну што там, Ерема? - спросил сотник.
   - Да вот, поучили маненечко,  -  ответил  ему  Еремей,  пятидесятник,
руководивший уничтожением качинцев.
   - Ну и ладно. Корнилу Иваныча дождем, да и на-зад, на Красный Яр.
   Наверху снова послышался треск сучьев, на опушке  показался  давешний
караульщик -  он  хрипел,  заваливаясь  на  слабеющих  ногах,  судорожно
вцепившись руками в стрелу, которая пробила ему грудь.
   - К бою! - рявкнул сотник, казаки  бросились  к  лошадям,  вскидывали
пищали, расхватывали пики, составленные в пирамиды. Опоздали - с топотом
и свистом, крутя  кривыми  степными  саблями,  с  трех  сторон  вылетели
кыргызские вершники. На скалах  показались  пешие,  они  разом  натянули
длинные луки,  и  свистящая  волна  стрел  накрыла  казаков:  повалились
стрелки,  так  и  не  успев  зарядить  длинные  пищали,   упал   сотник,
схватившись за пробитое бедро.
   Кыргызы, разогнав коней, врезались в сумятицу, сразу на  две  стороны
полосуя саблями. Меж серебристо-стальной водой  и  серыми  ребрами  скал
закрутилась  бешеная  схватка:  боевые  кони  тяжелыми  копытами  месили
гальку, втаптывая в нее  упавшие  тела,  с  лязгом  сталкивались  сабли,
матерный казацкий рев перекрывался кыргызским волчьим воем.
   Казаки дрались яростно, но внезапность нападения и численный  перевес
противника сделали свое  дело  -  схватка  постепенно  затихла,  кыргызы
дорезали раненых, вбивали стрелы  в  тех,  кто  бросился  вплавь,  потом
принялись собирать оружие, ловить казачьих коней.
   Из лесу показались новые всадники, впереди  ехал  чазоол  -  командир
передового отряда, накануне спалившего Караульный  острог.  Он  осмотрел
побоище, затем глянул наверх.
   Кыргызин, стоящий на одной из скал, замахал руками,  по  этому  знаку
чазоол дал команду уходить. Кыргызы, захватив трофеи, снова  скрылись  в
тайге, лучники исчезли со скал.
   Из-за ближней скалы показались лодки и  плоты  с  людьми,  окружающие
массивную барку из топорного леса, тяжело нагруженную домашним  скарбом.
На носу передней лодки сидел седобородый коренастый мужик - раскольничий
староста, рядом  с  ним  молодая  рыжеволосая  женщина.  Подойдя  ближе,
староста с сомнением оглядел берег, на котором  густо  валялись  казачьи
тела, но тут  из-за  кустов  выскочил  какой-то  кыргызин  -  он  широко
улыбался, показывая жестами, что причаливать нужно именно здесь.
   - Тавай, тавай, суды тавай!
   - А хан где? Аль старший какой? - крикнул староста.
   - Хан скоро хотить, тавай, тавай!
   - Тять, а тять, - тихо сказала женщина, - а мо-жа не надо, к им-то...
На Красный Яр не то поплыли...
   - Ждут тя на Красном Яру, как же... перекладин-ка дубовая,  а  на  ей
петелька шелковая, - так же тихо ответил он дочери. - Чалься! -  наконец
решившись, громко скомандовал он остальным.
   Заскрипев галькой, лодки ткнулись носами в берег. Спрыгнув на  берег,
мужики дружно подтянули  барку,  закрепив  веревку  за  ствол  ближайшей
сосны. Все вышли на берег, сгрудились у лодок.
   - Ну, здорово,  што  ль?  -  обернулся  староста  к  встречавшему  их
кыргызину, но тот исчез куда-то, - А где ж... - начал было  седобородый,
но договорить не успел - несколько  стрел,  свистнув,  насквозь  прошили
кряжистое тело.
   - Тя-а-атя-я-я! А-а-а-аШ - отчаянно завизжала Рыжая и тут же  рухнула
на каменный берег, сбитая длинной стрелой с  острым  трехгранным  жалом.
Упав, она тихонько заплакала, глядя вверх, - в прозрачных  серых  глазах
угасали высокие сосны, небо,  покрытое  перистыми  облаками,  кыргызские
лучники на  скалах,  непрерывно  посылающие  свистящие  стрелы,  которые
добивали ее родичей, мечущихся у лодок. Вскоре и с ними все было кончено
- из лесу снова вышли кыргы-зы, выбросили из лодок староверческие  вещи,
сели сами и отплыли вниз по течению, в сторону Кзыл-Яр-Ту-ры.
   Среди воинов десанта, которые заняли  лодки,  выделялся  все  тот  же
крепкий китаец с узкой косицей. Сильный  боец,  он  был  явно  нездоров,
время от времени поднося руку к глазам.
   Чазоол дал последнюю команду, по  которой  пешие  кыргызы  отошли  от
берега. Вторую полусотню, подходящую с Бирюсы, он ждать  не  стал  -  по
словам китайца,  на  Шумихинском  створе  должны  были  встретиться  ДВА
казачьих отряда. То, что на ночном привале сотник  разделил  казаков  на
ТРИ группы, чазоол знать не мог.  Кыргызский  отряд  вышел  на  тропу  и
обходной таежной петлей двинулся в сторону Красного Яра.
   Это был не единственный кыргызский отряд. По летним таежным горам,  в
густых распадках, по просторным сосновым борам, глухо  топоча  копытами,
позвякивая боевой сталью,  зорко  вглядываясь  в  повороты  троп  узкими
степными глазами, шли многие и многие отряды, стягиваясь  к  обреченному
городу безжалостным степным арканом.

***

   Андрей выехал на Шумиху примерно через час после побоища.
   Ехал он берегом, а  кыргызы  ушли  по  тайге,  так  что  пути  их  не
пересеклись. В разморенной полуденной жаре копыта мерина громко скрипели
по береговому камешнику. Серо-черные скалы, подпаленные  рыжими  пятнами
недавних обвалов, уходили высоко, к самым вершинам  гор,  где  в  теплой
сини рисовались крохотные черные сосны. Все также  накатывали  на  берег
гладкие волночки, бликуя небесной  синевой,  покачивая  отражения  белых
перистых облаков. Потряхивая  ушами,  гнедой  мерин  безучастно  опустил
морду, обнюхивая собственные копыта.
   Спрыгнув с седла, Андрей встал на берегу. Его била  дрожь.  А  внутри
словно какой-то бес истерически похихикивал: Куда  ты  собрался  бежать?
Кого давить, кого зубами грызть? Словно  мягкая  серая  лапа  холодно  и
просто вдавливала  его  сознание  во  мрак  безумия.  Он  видел  мертвых
казаков, видел седобородого старосту, видел Рыжую - лежа лицом  к  небу,
со стрелой в груди, она словно задумалась, широко распахнув  помутневшие
серые глаза... "Похоронить бы надо..."
   Выдернув стрелу, Андрей закрыл ей глаза, отнес  похолодевшее  тело  в
лес, вырыл саблей неглубокую могилу. Земля в лесу была мягкая, но полная
камней, густо переплетенная корнями сосен. И почти сразу сабля заскребла
по твердому серому известняку.
   Андрей перешел на другое место, снова рыл  -  и  снова  наткнулся  на
камень. В глазах