ный викарий не хотел быть замешан в  планы,
которые  могли  наконец   спасти   отчаявшегося   политика.   Лишнее   слово
скомпрометировало бы достоинство, сан и порядочность священника.
   - Завтра вы встретитесь у де Рюптов с госпожой де Шавонкур и  ее  младшей
дочерью; поблагодарите ее за то, что она собирается сделать для вас; скажите
ей, что ваша признательность безгранична, что вы  принадлежите  ей  душою  и
телом,  что  ваше  будущее  отныне  связано  с  будущим  ее  семьи,  что  вы
бескорыстны и вполне уверены в себе; наконец, что избрание депутатом заменит
вам приданое. Вам придется побороться с госпожой де Шавонкур;  она  захочет,
чтобы вы дали ей слово. От этого вечера, сын мой, зависит все ваше  будущее.
Но знайте, я тут ни при чем. Мое  участие  выражается  лишь  в  том,  что  я
обеспечу вам голоса легитимистов: я привлек на вашу сторону г-жу де Ватвиль,
а значит, и всю безансонскую аристократию. Амедей де  Сула  и  Вошель  будут
голосовать за вас и поведут за собой молодежь; госпожа де  Ватвиль  повлияет
на стариков. Что касается моих голосов, то они обеспечены.
   - Кто же воздействовал на госпожу де Шавонкур? - спросил Саварюс.
   - Не расспрашивайте меня, - ответил аббат. - Господину де Шавонкуру нужно
выдать замуж трех дочерей; увеличить же свое состояние  он  не  может.  Если
Вошель и женится на старшей без всякого  приданого,  рассчитывая  на  старую
тетку, дающую деньги на их свадьбу, то что делать с двумя остальными? Сидони
шестнадцать лет, а ваше честолюбие - целый клад. Кто-то  сказал  госпоже  де
Шавонкур, что лучше выдать дочь замуж,  чем  снова  посылать  мужа  в  Париж
проедать деньги. Кто-то влияет на госпожу де Шавонкур,  а  та  вертит  своим
супругом, как хочет.
   - Довольно, дорогой аббат, я  понял.  Когда  меня  выберут  депутатом,  я
должен буду кому-то помочь сделать блестящую  карьеру  и  тем  самым  сдержу
слово. Я ваш сын и буду обязан вам своим  счастьем.  Господи!  Что  такое  я
сделал, чем я заслужил эту подлинную дружбу?
   - Вы помогли капитулу победить, - сказал  аббат,  улыбаясь.  -  А  теперь
храните гробовое молчание обо всем. Мы, духовные лица,  здесь  ни  при  чем,
наше дело - сторона. Если узнают, что мы вмешиваемся в выборы,  то  пуритане
из левых партий, сами поступающие еще хуже, съедят нас живьем, а кое-кто  из
наших будет сильно нас бранить - ведь они хотят добиться всего.  Госпожа  де
Шавонкур не подозревает о  моем  участии.  Я  доверился  только  госпоже  де
Ватвиль, на которую мы можем положиться, как на самих себя.
   - Я  приведу  к  вам  герцогиню,  чтобы  вы  благословили  нас  обоих!  -
воскликнул честолюбец.
   Проводив старого священника, Альбер лег спать, мечтая о будущей власти.
   На другой день, к девяти часам вечера, в гостиной  баронессы  де  Ватвиль
было,  как  легко  себе  представить,   полно   безансонских   аристократов,
собравшихся по чрезвычайному случаю. Толковали о том, что надо на  этот  раз
участвовать в выборах в угоду семье де Рюптов. Всем было уже  известно,  что
собравшихся  познакомят  с  бывшим  докладчиком   Государственного   совета,
секретарем одного из министров, наиболее преданных старшей  линии  Бурбонов.
Г-жа де Шавонкур приехала с дочерью  Сидони,  прелестно  одетой,  тогда  как
другая, уверенная в женихе, не стала прибегать ни к каким ухищрениям в своем
туалете. Так часто бывает  в  провинции.  Красивое,  умное  лицо  аббата  де
Грансей можно было увидеть то в одной, то в другой группе; он  слушал  всех,
как будто ни во что не вмешиваясь, но роняя острые словечки,  решающие  суть
дела и направляющие нить разговора.
   - Если старшая линия вернется,  -  замечал  он  бывшему  государственному
деятелю лет семидесяти, - то где она возьмет политиков?
   Другим главный викарий говорил: "Берье остался в одиночестве и не  знает,
что делать. Будь у него голосов шестьдесят,  он  во  многом  мог  бы  мешать
правительству, он свергнул бы не одно министерство!". "В  Тулузе  собираются
выбрать герцога Фиц-Джемса". "Вы поможете де Ватвилю выиграть его  процесс".
"Если  вы  подадите  голос  за  Саварюса,  то  республиканцы  скорее   будут
голосовать вместе с вами, чем с партией центра". И так далее, и так далее.
   К девяти часам Альбера еще не  было.  Г-же  де  Ватвиль  такое  опоздание
показалось дерзостью.
   - Дорогая баронесса, - сказала г-жа де Шавонкур, - не будем ставить столь
серьезные дела в зависимость от какого-нибудь пустяка. Может быть, господина
де Саварюса задерживает важное совещание, или просто вакса на  его  башмаках
не успела высохнуть.
   Розали искоса взглянула на г-жу де Шавонкур и вполголоса сказала матери:
   - Она очень снисходительна к господину де Саварюсу!
   - Очень просто, - ответила баронесса, улыбаясь. - Ведь дело идет о  браке
Сидони с господином де Саварюсом!
   Розали внезапно отошла к окну, выходившему в сад. К десяти часам  Саварюс
еще не появлялся. Надвигавшаяся гроза разразилась. Кое-кто  из  аристократов
сел играть в карты, находя, что такое положение нестерпимо.  Де  Грансей  не
знал, что и  думать.  Подойдя  к  окну,  где  пряталась  Розали,  он  громко
воскликнул, столь велико было его удивление:
   - Должно быть, Саварюс умер! В сопровождении Розали  и  ее  отца  главный
викарий вышел в сад. Они поднялись в беседку. У Альбера все было заперто,  в
окнах не виднелось света.
   - Жером! - позвала Розали, увидев во дворе слугу.
   Аббат де Грансей посмотрел на мадемуазель де Ватвиль.
   - Где ваш хозяин? - спросила она Жерома, подошедшего к подножию стены.
   - Уехал на почтовых, мадемуазель.
   - Он либо погиб, - воскликнул аббат де Грансей, - либо счастлив!
   Розали не успела скрыть выражения торжествующей радости, мелькнувшего  на
ее лице. Главный викарий эго заметил, но притворился, будто ничего не видел.
"Какое участие Розали могла принимать во всем этом?" - спрашивал он себя.
   Все трое вернулись в гостиную, и барон сообщил  странную,  поразительную,
необыкновенную новость об отъезде Альбера Саварона де Саварюса на  почтовых;
причины этого исчезновения были покрыты мраком неизвестности. К полуночи  из
всего общества оставалось не более пятнадцати человек, в том числе  г-жа  де
Шавонкур и аббат  де  Годенар  (другой  викарий,  лет  сорока,  стремившийся
получить место епископа), обе девицы де Шавонкур, г-н де  Вошель,  аббат  де
Грансей,  Розали,  Амедей  де  Сула  и  один  отставной   чиновник,   весьма
влиятельное лицо в высших кругах Безансона, желавший, чтобы  Альбер  Саварюс
был избран.
   Аббат де Грансей сел рядом с баронессой, но  так,  чтобы  видеть  Розали,
лицо которой, обычно бледное, было на этот раз залито лихорадочным румянцем.
   - Что могло случиться с господином  де  Саварюсом?  -  спросила  г-жа  де
Шавонкур.
   В эту минуту одетый в ливрею слуга подал  аббату  де  Грансей  письмо  на
серебряном подносе.
   - Читайте, - сказала баронесса.
   Главный викарий прочел про себя письмо  и  увидел,  что  Розали  внезапно
сделалась белее своей косынки.
   "Она узнала почерк!" - подумал он,  взглянув  на  девушку  поверх  очков.
Затем он сложил письмо и хладнокровно сунул  его  в  карман,  не  говоря  ни
слова. За эти три минуты он поймал три взгляда Розали; их  было  достаточно,
чтобы догадаться обо всем. "Она любит Альбера!" - подумал главный викарий.
   Он поднялся. Розали пришла в волнение. Он раскланялся,  сделал  несколько
шагов к дверям. В следующей же комнате Розали догнала его и воскликнула:
   - Господин де Грансей, письмо от Альбера?
   - Откуда вы так хорошо знаете этот почерк, что различаете  его  на  столь
большом расстоянии?
   Девушка, пойманная в  сети  собственного  нетерпения  и  гнева,  ответила
словами, не лишенными величия, как подумал аббат.
   - Потому что я люблю его!.. Что с ним? -  спросила  она  после  некоторой
паузы.
   - Он отказывается от участия в выборах, - ответил аббат.
   Розали приложила палец к губам.
   - Прошу вас сохранить мою тайну, как на исповеди, - сказала  она,  прежде
чем вернуться в гостиную. - Если, нет больше речи об избрании, то не будет и
брака с Сидони!
   На  другое  утро,  отправившись  к  обедне,  Розали  узнала  от  Мариэтты
кое-какие подробности, объяснявшие исчезновение Альбера в самый  критический
момент его жизни.
   - Оказывается, мадемуазель, утром  в  гостиницу  "Нациопаль"  приехал  из
Парижа  старый  господин  в  собственной  прекрасной   карете,   запряженной
четверкой лошадей, с лакеем и курьером. По мнению Жерома, видевшего, как они
уезжали, это был по крайней мере князь или граф.
   - Был ли на карете герб в виде короны? - спросила Розали.
   - Не знаю, - ответила Мариэтта. - Ровно в два часа он явился к  господину
Саварону и велел передать ему свою визитную карточку. Жером говорит, что его
хозяин, увидев ее, побледнел,  как  полотно,  и  велел  тотчас  же  впустить
посетителя. Дверь была заперта на ключ, и нельзя  было  узнать,  о  чем  они
говорили. Они пробыли вместе около часа, после чего старый господин вышел  в
сопровождении адвоката и позвал своего лакея. Затем Жером  видел,  как  этот
лакей вышел с огромным свертком, длиною  около  четырех  футов,  похожим  на
свернутую в трубку картину. Старый господин держал в руках большой  пакет  с
бумагами. Господин Саварюс был бледен, как смерть; его вид внушал жалость, а
ведь он всегда держится так гордо, с таким достоинством! Но он обращался  со
стариком почтительно, точно имел дело с самим королем, проводил его вместе с
Жеромом до кареты, уже запряженной четверкой лошадей. Курьер  уехал  раньше,
ровно в три часа. Хозяин Жерома отправился прямо в префектуру, а оттуда -  к
господину Жантийэ, у которого купил старую дорожную коляску покойной госпожи
Сен-Вье; затем он велел на почте приготовить ему лошадей к шести  часам.  Он
вернулся домой, чтобы уложиться, написал, кажется,  несколько  писем;  затем
приводил в порядок дела вместе с господином Жирарде, который пришел к нему и
оставался до шести часов. Жером отнес записку  к  господину  Буше,  где  его
хозяина ждали к обеду. Наконец, в половине восьмого господин Саварон  уехал,
оставив Жерому жалованье за три месяца вперед и велев ему искать себе  новое
место. Ключи он отдал господину Жирарде, которого проводил домой, и  съел  у
него тарелку супа, так как господин Жирарде в это время  собирался  обедать.
Садясь в карету, господин  Саварон  походил  на  мертвеца.  Жером,  конечно,
провожал хозяина и слышал, как тот сказал почтальону: "На Женевскую дорогу!"
   - Не узнавал ли Жером в гостинице "Националь", как звали приезжавшего?
   - Так как старый  господин  был  тут  лишь  проездом,  то  его  имени  не
спрашивали. Лакей делал вид, что не говорит по-французски; но ему, наверное,
так велели.
   - А что за письмо получил  в  столь  поздний  час  аббат  де  Грансей?  -
спросила Розали.
   - Его, наверное, передал господин  Жирарде;  Жером  говорит,  что  бедный
господин Жирарде, который очень любил адвоката, был так же  поражен,  как  и
сам Саварон. По словам мадемуазель Галар, кто таинственно  появился,  тот  и
уезжает столь же таинственно, После  этого  рассказа  Розали  погрузилась  в
глубокую задумчивость, что всеми было замечено.
   Нужно  ли  говорить,  сколько  шума  наделало  в  Безансоне  исчезновение
Саварона? Стало известно, что префект чрезвычайно охотно  согласился  тотчас
же  выдать  ему  заграничный  паспорт,  ибо  избавлялся  таким  образом   от
единственного противника. На другой день г-н де Шавонкур  был  сразу  избран
большинством в сто сорок голосов.
   - Был, да сплыл, -  сказал  один  избиратель,  узнав  о  бегстве  Альбера
Саварона.
   Это происшествие только  укрепило  предубеждение,  с  каким  в  Безансоне
относились к "чужакам",  предубеждение,  вызванное  за  два  года  до  этого
республиканской газетой. Спустя  десять  дней  никто  уже  не  вспоминал  об
Альбере Савароне. Только трех человек: стряпчего Жирарде, главного викария и
Розали - серьезно огорчило  его  исчезновение.  Жирарде,  видевший  визитную
карточку седовласого иностранца, знал, что это был князь Содерини; он сказал
об этом и главному викарию. Розали, будучи  гораздо  осведомленнее  их,  уже
около трех месяцев знала о смерти герцога д'Аргайоло.
   До апреля 1836 года никто ничего не знал об  Альбере  Саварюсе.  Жером  и
Мариэтта хотели пожениться, но г-жа де Ватвиль конфиденциально  посоветовала
своей горничной подождать замужества Розали, чтобы  обе  свадьбы  состоялись
одновременно.
   - Пора уже выдать Розали замуж, - сказала однажды баронесса  мужу.  -  Ей
девятнадцать лет, и за последние месяцы  она  так  изменилась,  что  на  нее
глядеть страшно.
   - Не знаю, что с ней такое, - пожал плечами барон.
   - Когда отец не знает, что творится с дочерью, то  мать  догадывается  об
этом, - сказала баронесса. - Ее надо выдать замуж.
   - Согласен, - ответил барон. - Со своей стороны я даю за ней  в  приданое
Руксей. Ведь суд помирил нас с общиной Рисей, установив границы  в  трехстах
метрах от подножия зубца  Вилар.  Там  роют  канал  для  стока  воды,  чтобы
спускать ее в озеро. Община  не  обжаловала  это  решение,  и  оно  является
окончательным.
   - Вы еще не догадались, - сказала баронесса, - что это  решение  обошлось
мне в тридцать тысяч франков,  которые  пришлось  дать  мэру  Шантони.  Этот
мужлан не брал меньше: он был уверен, что община выиграет тяжбу, и помирился
за деньги. Если вы отдадите Руксей, у вас ничего не останется.
   - Мне много и не нужно, - возразил барон, - я проживу недолго.
   - Однако у вас аппетит людоеда!
   - Действительно, но, сколько я ни ем, ноги у меня  все  больше  и  больше
слабеют.
   - От работы на токарном станке, - заметила баронесса.
   - Право, не знаю!
   - Мы выдадим Розали за господина де Сула. Если вы подарите ей Руксей,  то
следует  сохранить  за  собой  право  пользоваться  имением,  а  я  дам   им
восемьдесят тысяч франков в  процентных  бумагах.  Дети  останутся  с  нами;
думаю, что они будут счастливы.
   - Нет, я отдам им Руксей совсем. Розали любит его.
   - Что за пристрастие к дочери! Вы даже не спросите меня:  может  быть,  я
тоже люблю Руксей?
   Немедля позванная Розали узнала, что в первых  числах  мая  состоится  ее
свадьба с г-ном Амедеем де Сула.
   - Благодарю  вас,  маменька,  и  вас  также,  папенька,  за  то,  что  вы
стараетесь устроить мою судьбу; но я не хочу замуж, мне и с вами хорошо.
   - Фразы! - сказала баронесса. - Вы не любите господина  де  Сула,  вот  и
все.
   - Если хотите знать правду, то за господина де Сула я никогда не выйду.
   - О, эти "никогда" девятнадцатилетней девушки! -  воскликнула  баронесса,
язвительно улыбаясь.
   - Но это "никогда" девицы де  Ватвиль!  -  ответила  Розали.  -  Надеюсь,
папенька, вы не намерены выдать меня замуж без моего согласия?
   - О, конечно, нет! - сказал бедный барон, с нежностью глядя на дочь.
   - Отлично, - сухо закончила  баронесса,  сдерживая  свою  досаду,  досаду
святоши, внезапно встретившей непослушание, - потрудитесь  же,  господин  де
Ватвиль, сами пристроить свою дочь! Подумайте хорошенько, Розали: если вы не
выйдете замуж по моей воле, то не получите от меня ни гроша.
   Ссора, возникшая таким образом между баронессой  и  бароном,  ставшим  на
сторону дочери, зашла столь далеко, что Розали пришлось провести лето вместе
с отцом в Руксей: жизнь в особняке де Рюптов стала для  нее  невыносимой.  В
Безансоне узнали, что мадемуазель де Ватвиль наотрез отказала  господину  де
Сула. Жером и Мариэтта, поженившись, поехали в  Руксей,  чтобы  впоследствии
заменить Модинье. Барон восстановил и переделал  дом  по  указаниям  дочери.
Узнав, что эти переделки обошлись почти  в  шестьдесят  тысяч  франков,  что
Розали и ее отец велели построить даже оранжерею, баронесса поняла,  что  ее
дочь не так-то проста. Барон купил несколько участков, вдававшихся клином  в
его земли, и еще одно именьице стоимостью в тридцать тысяч франков. Г-же  де
Ватвиль сообщили, что, оставшись без нее,  Розали  показала  себя  настоящей
хозяйкой: она изучала  способы  извлечения  дохода  из  Руксей,  сшила  себе
амазонку и  ездила  верхом;  отец  чувствовал  себя  с  нею  счастливым,  не
жаловался больше на нездоровье, даже потолстел  и  сопровождал  ее  во  всех
прогулках.
   Незадолго  до  именин  баронессы  главный  викарий  приехал   в   Руксей,
посланный, наверное, г-жою де Ватвиль и г-ном де Сула,  чтобы  содействовать
примирению матери с дочерью.
   - Эта маленькая Розали неглупа, - говорили в Безансоне Сделав благородный
жест, заплатив девяносто тысяч за работы, произведенные в Руксей,  баронесса
посылала теперь мужу на расходы около тысячи франков в месяц: она не хотела,
чтобы  ее  в  чем-нибудь  упрекали  Отец  и  дочь  согласились  вернуться  к
пятнадцатому августа в Безансон и остаться  до  конца  месяца.  После  обеда
главный викарий отвел Розали в сторону, чтобы поговорить с ней о  замужестве
и дать ей понять, что не следует больше рассчитывать на Альбера,  о  котором
уже с год не было никаких известий. Розали прервала  его  резким  движением.
Своенравная девушка взяла г-на де Грансей за руку и повела его к скамейке  в
роще рододендронов, откуда открывался вид на озеро.
   - Слушайте, дорогой аббат! Я люблю вас так же, как и папеньку, потому что
вы питаете привязанность к моему Альберу. И я должна наконец признаться вам,
я совершила много грехов для того, чтобы сделаться его женой,  и  он  должен
стать моим мужем... Вот прочтите!
   Вынув из кармана передника газету, Розали протянула ее главному  викарию,
указав на статью, датированную 25 мая и сообщавшую из Флоренции:
   "Вчера с большой пышностью была отпразднована свадьба герцога де  Реторе,
старшего сына герцога де Шолье, бывшего посланника, с герцогиней д'Аргайоло,
дочерью князя Содерини. Благодаря многочисленным торжествам по случаю  этого
брака во Флоренции наступило большое оживление. Герцогиня д'Аргайоло -  одно
из самых богатых лиц в Италии, так как покойный герцог завещал ей  все  свое
имущество".
   - Та, которую он любил, вышла замуж, - сказала Розали, - я разлучила их!
   - Вы? Каким же образом? - воскликнул аббат.
   Розали собиралась было ответить, но ее прервали шум падения тела в воду и
последовавшие  за  этим  громкие  крики  двух  садовников.  Она  вскочила  и
бросилась бежать, зовя отца. Барона не было видно.
   Желая достать обломок  гранита,  где,  как  ему  показалось,  он  заметил
отпечаток раковины (а это наносило удар какой-то геологической теории),  г-н
де Ватвиль, стоявший на откосе, потерял равновесие и упал в озеро, бывшее  у
плотины, разумеется, особенно глубоким. Садовники, бросившись к  месту,  где
бурлила вода, протянули барону шест. Наконец с огромным трудом его вытащили,
всего покрытого тиной, в которой  он  глубоко  увяз  и  увязал  еще  больше,
стараясь выбраться. Барон недавно плотно  пообедал;  начавшееся  пищеварение
внезапно прервалось. Когда его раздели, счистили с него грязь  и  уложили  в
постель, он был уже в таком  тяжелом  состоянии,  что  двое  слуг  поскакали
верхом: один в Безансон, другой за ближайшим доктором.  Когда  через  восемь
часов после происшествия приехала г-жа де Ватвиль  с  лучшими  безансонскими
врачами, положение ее мужа, несмотря на все старания доктора из Рисей,  было
уже безнадежным. Испуг вызвал воспаление мозга, а перерыв в  пищеварительном
процессе ускорил кончину бедного барона.
   Эту  смерть  г-жа  де  Ватвиль  приписала  упрямству  дочери;  по  словам
баронессы, ничего  не  случилось  бы,  останься  ее  муж  в  Безансоне.  Она
возненавидела Розали, предавалась явно преувеличенной  скорби  и  угрызениям
совести и даже называла барона "своим бедным ягненочком". Последний  Ватвиль
был похоронен  в  Руксей,  на  одном  из  островов  озера,  и  вдова  велела
воздвигнуть над ним небольшой памятник в готическом стиле из белого мрамора,
похожий на так называемый памятник Элоизы на Пер-Лашез.
   После этого соб