вком,  каким
женщины  лишают  своих  поклонников  всякой  предприимчивости.  Граф  Феликс
обернулся, чтобы поглядеть, кто кланяется его жене. Заметив  Натана,  он  не
поклонился ему,  принял  такой  вид,  словно  удивляется  его  смелости,  и,
медленно повернувшись, сказал несколько слов,  очевидно,  одобряя  напускное
пренебрежение графини. Ясно было, что дверь ложи закрыта для  Натана,  и  он
метнул в графа Феликса ужасный взгляд. То  был  взгляд,  о  котором  Флорина
однажды отпустила такое словцо: "Послушай, не прожги своей  шляпы!"  Маркиза
д'Эспар, одна из самых дерзких женщин того  времени,  все  видела  из  своей
ложи; она внятно и равнодушно бросила: "Браво!.."  Рауль,  над  которым  она
находилась, обратил взгляд в ее  сторону  и  поклонился.  Ответом  ему  была
любезная улыбка, так ясно говорившая: "Если вас гонят оттуда, идите сюда!" -
что Рауль покинул свою колонну и отправился с визитом к  маркизе.  Ему  надо
было там появиться, чтобы показать этому наглому  господину  Ванденесу,  что
слава стоит знатности и что перед Натаном раскрываются все двери, украшенные
гербами. Маркиза усадила его против себя, впереди. Ей хотелось его помучить.
   - Как восхитительна сегодня графиня Ванденес, - сказала  она,  поздравляя
его с этим обстоятельством, словно речь шла о его новой книге.
   - Да, - холодно ответил Рауль, - перья марабу ей удивительно к  лицу.  Но
она им слишком верна; она и третьего дня была в этом уборе,  -  прибавил  он
непринужденно,   чтобы   критическим   отзывом    опровергнуть    сладостное
сообщничество, в котором его уличала маркиза.
   - Знаете пословицу: "Хорош праздник сегодня, если продлится и завтра",  -
ответила она.
   По части реплик литературные  знаменитости  не  всегда  так  сильны,  как
маркизы. Рауль решил прикинуться дурачком - таково последнее средство  умных
людей.
   - Эта пословица ко  мне  применима,  -  сказал  он,  влюбленно  глядя  на
маркизу.
   - Милый мой, ответ ваш так  запоздал,  что  я  не  могу  его  принять,  -
ответила она, смеясь, - Не притворяйтесь; послушайте,  вчера  под  утро,  на
балу, вы нашли графиню Ванденес очаровательной в этом уборе; она это  знает,
и она его снова надела для вас. Она вас любит, вы ее обожаете; все произошло
довольно стремительно, но, по-моему,  это  вполне  естественно.  Если  бы  я
ошибалась, вы не комкали бы свою перчатку, вас бесит необходимость сидеть со
мною, а не в ложе своего кумира, куда вас не допустила надменность  светской
дамы, и слушать, как вам шепотом говорят  то,  что  могло  бы  быть  сказано
полным голосом.
   Рауль действительно терзал одну из своих перчаток, показывая  удивительно
чистую руку.
   - Мари удостоилась  жертв,  -  продолжала  маркиза,  пристально  и  самым
дерзким образом глядя на эту руку, - которых вы  до  сих  пор  не  приносили
обществу. Должно быть,  она  в  восхищении  от  своего  успеха  и,  наверно,
возгордится немного; но я бы на ее месте еще больше возгордилась. Мари  была
всего лишь блестящей женщиной, а теперь прослывет гениальной. Вы нам опишете
ее в каком-нибудь прелестном романе, - они вам так удаются. Милый  друг,  не
забудьте в нем и Ванденеса, сделайте это для  меня.  Право  же,  он  слишком
самоуверен. Я бы не простила такого сияющего вида даже Юпитеру  Олимпийскому
-  единственному  богу  в  мифологии,  застрахованному,  как   говорят,   от
несчастных случаев.
   - Маркиза, - воскликнул Рауль,  -  каким  же  низким  человеком  вы  меня
считаете, если думаете, что я способен торговать  своими  ощущениями,  своею
любовью! Такой  литературной  подлости  я  предпочел  бы  английский  обычай
накинуть веревку на шею женщине и потащить ее на торжище.
   - Но я знаю Мари, она сама вас об этом попросит.
   - Она на это не способна, - пылко произнес Рауль.
   - Вы, стало быть, хорошо ее знаете? Натан рассмеялся над самим  собою,  -
автор комедий попался на удочку комедийного приема.
   - Пьеса уже идет не там, - сказал он, указывая на рампу, - а у вас.
   Он взял зрительную трубку и, приличия ради, принялся рассматривать залу.
   - Вы на меня сердитесь? - спросила маркиза, искоса глядя на него. - Разве
я и без того не узнала бы вашей тайны? Мы легко заключим мир.  Приходите  ко
мне, я принимаю каждую среду; графиня не пропустит ни одного  моего  вечера,
стоит ей вас там увидеть. Я на этом выиграю.  Иногда  она  меня  навещает  в
пятом часу дня. По  доброте  своей  я  зачислю  и  вас  в  небольшой  список
фаворитов, которых принимаю в этот час.
   - Но поглядите, какое свет! - сказал Рауль. - Мне говорили, что вы  злая,
- Иногда приходится быть злой, - ответила она. - Надо защищаться, не так ли?
Но вашу графиню я обожаю; вы будете  счастливы,  она  так  мила.  Вы  будете
первым, чье имя она запечатлеет в  своем  сердце  с  тою  детской  радостью,
которая побуждает всех влюбленных, даже капралов, вырезать свои инициалы  на
коре деревьев. Первая любовь женщины  упоительна.  Позже,  видите  ли,  наши
ласки, наши заботы отдают искусством.  Старая  женщина,  как  я,  может  все
сказать, она уже ничего не боится, даже  журналиста.  Знайте  же,  в  зрелом
возрасте мы умеем давать  вам  счастье;  но  в  молодости,  когда  мы  любим
впервые, то вкушаем счастье и поэтому доставляем  вашей  гордости  множество
удовольствий. Все для вас тогда восхитительная  неожиданность,  наше  сердце
полно наивности Вы настолько поэт, что  должны  предпочитать  цветы  плодам.
Посмотрим, что вы скажете через полгода, Рауль, как все преступники,  избрал
тактику отрицания; но это означало дать оружие в руки страшной  воительницы.
Он быстро запутался в петлях самой остроумной, самой опасной из тех бесед, в
которых так сильны парижанки, и побоялся выдать себя  невольным  признанием,
которым бы маркиза немедленно воспользовалась  для  своих  насмешек;  увидев
леди Дэдлей, входившую в ложу, он благоразумно откланялся.
   - Ну как? - спросила маркизу англичанка. - Далеко ли они зашли?
   - Они без ума друг от друга. Натан мне это только что сказал,  -  Мне  бы
хотелось, чтобы он был безобразнее, - ответила леди Дэдлей, кинув  на  графа
Феликса взгляд ехидны. - Впрочем, он  именно  то,  чего  я  хотела:  он  сын
еврея-антиквара, который вскоре после женитьбы обанкротился и умер, но  мать
его была католичка и, к сожалению, окрестила его.
   Леди Дэдлей только что узнала о  происхождении  Натана,  которое  он  так
заботливо скрывал, и злорадно готовилась намекнуть  на  это  в  какой-нибудь
убийственной колкости по адресу Ванденеса.
   - А я-то хороша! Только что пригласила  его  бывать  у  меня!  -  сказала
маркиза.
   - Да разве я не принимала его вчера?  -  ответила  леди  Дэдльй.  -  Есть
удовольствия, душечка, которые обходятся нам очень дорого.
   Весть о романе Рауля и г-жи де Ванденес  облетела  все  общество  в  этот
вечер. Многие отнеслись к ней с возмущением и  недоверием;  но  приятельницы
графини - леди Дэдлей,  г-жа  д'Эспар  и  Натали  де  Манервиль  -  с  такой
неуклюжей горячностью защищали ее, что этот  слух  приобрел  некоторую  долю
вероятности. Рауль, побежденный необходимостью, явился  в  среду  вечером  к
маркизе д'Эспар и застал у нее великосветское  общество,  там  собиравшееся.
Так как Мари была без мужа, то Раулю удалось обменяться  с  нею  несколькими
фразами, более выразительными  по  интонации,  чем  по  содержанию  Графиня,
предупрежденная г-жою де Кан  о  том,  что  на  ее  счет  злословят,  поняла
требования, предъявляемые к ней ее положением в  свете,  и  дала  их  понять
Раулю Вот почему среди этого блестящего собрания единственною отрадою  обоих
были те столь глубоко переживаемые  ощущения,  которые  вызываются  мыслями,
голосом, движениями, позой  любимого  человека  Душа  пылко  льнет  тогда  к
пустякам. Порою взгляды обоих приковываются к  одной  и  той  же  вещи,  так
сказать, врезая в нее настигнутую  и  постигнутую  мысль.  Во  время  беседы
любуешься слегка выдвинутой ножкой, дрожащей рукою, пальцами, которые вертят
какую-нибудь безделушку, многозначительно ее передвигая, теребя,  отбрасывая
Тогда уже говорят не мысли, не слова, а вещи, и говорят так много, что часто
влюбленный  предоставляет  другим  передавать  любимой  женщине  чашку  чаю,
сахарницу  и  прочее  в  том  же  роде,  из  боязни  выдать  свое   смущение
соглядатаям, которые как будто ничего не видят,  но  замечают  все.  Мириады
подавленных желаний, безумных надежд, дерзких мыслей мелькают  во  взглядах.
Здесь рукопожатия, утаенные от  шпионов,  приобретают  красноречие  длинного
письма и сладострастие поцелуя. И любовь ширится от всего того,  в  чем  она
отказывает себе,  она  опирается  на  все  препятствия,  чтобы  возрасти.  В
заключение, чаще проклиная, чем преодолевая эти  барьеры,  она  их  рубит  и
бросает в огонь,  чтобы  его  поддержать.  Здесь  женщины  могут  постигнуть
размеры своей власти по самоумалению, до которого  доходит  великая  любовь,
отступая, прячась в беспокойном  взгляде,  в  нервной  дрожи,  за  банальною
формулой учтивости. Сколько раз одно-единственное слово, сказанное на нижней
ступени лестницы, вознаграждало здесь влюбленного за тайные муки, за  пустую
болтовню, в которой прошел весь вечер! Рауль,  относясь  пренебрежительно  к
свету, излил свою ярость в речах и  был  великолепен.  Каждому  внятно  было
рычание, вызванное помехой, которой не терпят художники. Это  неистовство  в
духе Роланда, этот все  ломающий,  все  разбивающий  ум,  поражающий  острым
словом, как палицей, очаровал Мари и позабавил общество, словно  оно  видело
перед собою утыканного бандерильями разъяренного быка  на  арене  испанского
цирка.
   - Как бы ты все ни крушил, ты не создашь вокруг себя  пустыни,  -  сказал
ему Блонде.
   Эти слова заставили Рауля опомниться, он перестал выставлять напоказ свое
раздражение. Маркиза предложила ему чашку чаю и сказала  достаточно  громко,
чтобы услышала графиня де Ванденес:
   - Вы, право, очень забавны, навещайте же меня почаще в эти часы.
   Рауля обидели слова "вы  забавны",  хотя  они  послужили  основанием  для
приглашения. Он принялся слушать, как те актеры, что  рассматривают  публику
вместо того, чтобы играть. Эмиль Блонде сжалился над ним.
   - Милый мой, - сказал он, уводя его в угол, - ты ведешь себя в свете, как
у Флорины. Здесь никогда не горячатся, не произносят длинных тирад, а только
вставляют по временам в беседу острое словцо, изображают на лице спокойствие
при сильнейшем желании выбросить людей в окно, мягко иронизируют,  напускают
на себя равнодушную почтительность к женщине, которую боготворят,  и  отнюдь
не лягаются, как ослы на большой дороге. Здесь, душа моя,  любовь  подчинена
этикету. Ты должен либо  похитить  госпожу  де  Ванденес,  либо  вести  себя
прилично. Слишком ты похож на одного из описанных тобою любовников.
   Натан слушал, понурив голову. Он был похож на льва, попавшего в тенета.
   - Ноги моей не будет здесь, - сказал он. - Чай у этой  кукольной  маркизы
слишком дорого мне обходится. Она меня находит забавным! Теперь  я  понимаю,
почему Сен-Жюст гильотинировал этих господ.
   - Ты завтра снова придешь сюда.
   Блонде оказался прав. Страсть так же малодушна, как и жестока. На  другой
день, после долгих колебаний между "пойду" и "не пойду", Рауль покинул своих
компаньонов в самый разгар важных прений и помчался в предместье Сент-Оноре,
к маркизе д'Эспар. Когда он расплачивался у  ворот  с  извозчиком,  подкатил
великолепный кабриолет Растиньяка, и  тщеславие  Натана  было  уязвлено;  он
решил завести себе элегантный кабриолет и грума.  Карета  графини  стояла  у
подъезда. При виде ее сердце у Рауля расцвело от радости.  Мари  подчинялась
воздействию своей страсти с правильностью часовой  стрелки,  которую  движет
пружина. Она сидела в кресле у камина, в гостиной. Когда доложили о  Натане,
она не подняла на него глаз, а принялась созерцать его в зеркало, зная,  что
к нему обернется хозяйка дома. Любовь, такая затравленная в свете, вынуждена
прибегать к этим маленьким хитростям: она наделяет  жизнью  зеркала,  муфты,
веера, множество вещей, особая полезность которых не сразу обнаруживается, а
зависит от женской изобретательности.
   - Господин министр  только  что  говорил,  -  обратилась  к  Натану  г-жа
д'Эспар, взглядом представляя ему де Марсе, - что роялисты  и  республиканцы
столковались между собою. Вам, вероятно, кое-что известно об этом?
   - Пусть бы и так, - сказал Рауль, -  беды  я  в  этом  не  вижу.  Предмет
ненависти у нас общий, в этом мы сходимся, расходимся мы только  в  предмете
любви. Вот и все.
   - Такой союз по меньшей мере странен, - сказал де Марсе, переводя  взгляд
с Рауля на Мари де Ванденес.
   - Длительным он не будет, - сказал Растиньяк, интересовавшийся  политикой
несколько не в меру, как все новички.
   - А вы какого мнения, дорогая? - спросила графиню г-жа д'Эспар.
   - Я ничего не понимаю в политике.
   - Вы в нее втянетесь, графиня, - сказал де Марсе, - и станете тогда нашим
врагом вдвойне.
   Натан и Мари поняли этот намек только после  ухода  де  Марсе.  Растиньяк
последовал за ним, а маркиза проводила обоих до дверей гостиной.  Влюбленные
уже не думали о колкостях министра, в их распоряжении было несколько  минут.
Мари, сдернув перчатку,  протянула  руку  Раулю,  и  он  поцеловал  ее,  как
восемнадцатилетний юноша. Глаза Мари выражали такую глубокую нежность, что у
Рауля выступили на глазах слезы, всегда готовые  к  услугам  людей  нервного
темперамента.
   - Где  можно  видеть  вас,  говорить  с  вами?  -  сказал  он.  -  Вечная
необходимость маскировать свой голос, взгляд, сердце, любовь  -  это  смерть
для меня.
   Растроганная этими словами. Мари обещала ездить на прогулку  в  Булонский
лес всякий раз, когда этому не будет решительно мешать погода. Это  обещание
подарило Раулю больше счастья, чем он изведал его за пять лет с  Флориною  -
Мне надо вам столько сказать! Я так  страдаю  от  молчания,  на  которое  мы
обречены!
   Когда маркиза вернулась. Мари смотрела на него в опьянении,  не  в  силах
ответить - Как? У вас не нашлось реплики для де Марсе? - воскликнула, входя,
маркиза.
   - Надо почитать мертвых, - ответил Рауль. - Разве вы не  видите,  что  он
умирает?  Растиньяк  состоит  при  нем  сиделкой,  он  надеется  попасть   в
завещание.
   Графиня сослалась на необходимые визиты, решив поскорее  уйти,  чтобы  не
поставить  себя  в  неловкое  положение.  Для  этой  четверти   часа   Рауль
пожертвовал своим самым драгоценным временем, самыми  насущными  интересами.
Мари еще не знала в  подробностях,  какова  эта  жизнь  птицы  на  ветке,  в
сочетании с самыми сложными делами, с самым изнурительным трудом. Когда  два
соединенных вечною любовью существа живут вместе, с каждым днем  все  больше
сближаясь  благодаря  узам  доверия  и  совместному  обсуждению  возникающих
трудностей; когда две души утром или вечером обмениваются  сожалениями,  как
вздохами -  уста,  переживают  общие  опасения,  вместе  трепещут  при  виде
препятствия, - тогда все имеет  значение:  женщина  понимает,  какая  любовь
таится в отведенном в сторону взгляде, какое напряжение -  в  быстром  шаге;
она занята, она хлопочет, надеется, волнуется заодно с занятым,  озабоченным
спутником  жизни;  она  ропщет  только  на  обстоятельства;   она   уже   не
сомневается, она знает и ценит  подробности  существования.  Иное  дело  при
возникновении страсти, когда  она  исполнена  только  пыла,  недоверчивости,
требовательности, когда влюбленные еще не знают друг друга;  когда  праздные
женщины, у чьих дверей любовь всегда должна стоять на часах,  преувеличивают
свои достоинства и требуют во всем повиновения, даже  если  они  приказывают
воздыхателю совершить промах, грозящий ему  разорением,  -  такая  любовь  в
Париже сопряжена в наше время с непосильными тяготами. Светские женщины  все
еще находятся во власти традиций XVIII века, когда у всякого было надежное и
определенное  положение.  Лишь  немногие  женщины  знают,  как  трудно  жить
большинству  мужчин,  которым  надо  упрочить  свое  положение,   приобрести
известность, составить себе состояние. Нынче люди с обеспеченным  состоянием
- наперечет; у одних только стариков есть время любить,  молодые  люди,  как
каторжники, гребут на  галерах  честолюбия,  подобно  Натану.  Женщины,  еще
слишком мало зная об этой перемене в нравах, располагая временем в  избытке,
считают  столь  же  свободными  тех,  кому  времени  не  хватает;   они   не
представляют себе, что существуют и другие занятия, другие  цели,  кроме  их
собственных. Пусть бы любовник победил Лернейскую гидру, чтобы прийти к ней,
никакой заслуги в этом усмотрено  не  будет;  все  отступает  в  тень  перед
счастьем  увидеть  его;  женщины  благодарны  только  за  свои  радости,  не
интересуясь их ценою. Изобретя на досуге одну из тех военных  хитростей,  по
части которых они мастерицы, они кичатся ею, как  драгоценностью.  Вы  гнули
железные брусья какой-нибудь житейской нужды, пока они натягивали  перчатки,
облачались в  плащ  своей  уловки;  пальма  первенства  принадлежит  им,  не
вздумайте ее оспаривать. Впрочем, они правы: как не  порвать  со  всем  ради
женщины, которая со всем порывает ради вас? Они требуют не больше, чем дают.
Возвращаясь домой, Рауль сообразил, как трудно будет ему вести  одновременно
свой великосветский роман, десятиконную колесницу журналистики,  театральные
пьесы и запутанные дела.
   "Газета сегодня вечером будет из рук вон плоха, - подумал  он,  уходя,  -
второй только номер, и уже без моей статьи!"
   Графиня Ванденес трижды побывала в Булонском лесу, не встретив там Рауля.
Она возвращалась в отчаянии, в тревоге. Натан решил появиться там не  иначе,
как во всем блеске короля журналистики. Целая неделя прошла, прежде  чем  он
нашел подходящую пару лошадей, кабриолет и грума, убедив своих компаньонов в
необходимости беречь его драгоценное время и отнести его выезд на счет общих
расходов газеты. Компаньоны эти, Массоль и дю Тийе, так любезно  согласились
на его просьбу, что показались ему самыми славными в мире людьми.  Без  этой
помощи жизнь была бы непереносима для Рауля, несмотря на примешанные  к  ней
утонченнейшие услады идеальной любви; она стала так трудна, что многим людям
даже самого крепкого здоровья оказались  бы  непосильны  такие  развлечения.
Бурная  и  торжествующая  страсть  занимает  много  места  даже  в   обычном
существовании;  но,  будучи  направлена  на  женщину  такого   общественного
положения, как графиня де Ванденес, она должна была  поглотить  жизнь  столь
занятого человека, как Рауль. Вот обязательства, которые  она  возлагала  на
него предпочтительно перед всеми другими. Ему надо было чуть  ли  не  каждый
день, между двумя и тремя часами пополудни, кататься верхом в Булонском лесу
с видом самого праздного джентльмена. Там он узнавал, в каком доме, в  каком
театре он может встретиться вечером с Мари. Уходил он из  светских  гостиных
только в полночь, перехватив украдкой в дверях или перед  каретой  несколько
долгожданных слов, несколько крох нежности. Введя его в  высший  свет.  Мари
чаще всего устраивала так, что его приглашали на обед в некоторые дома,  где
она бывала. Ведь это было так  просто!  Из  гордости,  увлеченный  страстью,
Рауль  не  решался  говорить  о  своих  делах.  Он  должен  был  подчиняться
причудливым желаниям своей невинной повелительницы и в то же время наблюдать
за  парламентской  борьбою,  за  бурным   потоком   политики,   следить   за
направлением своей газеты  и  за  постановкой  в  театре  двух  своих  пьес,
денежный успех которых был ему необходим. Достаточно было г-же  де  Ванденес
сделать  гримаску,  когда  он  пытался  отделаться  от  какого-нибудь  бала,
концерта, прогулки, - и он жертвовал для ее удовольствия своими  интересами.
Покидая общество во втором часу ночи, он работал до восьми  -  десяти  часов
утра, почти  не  спал,  а  днем  при  обсуждении  тыс