ий, поддержит его, ободрит, расскажет что-нибудь очень веселое или, напротив, погрустит вместе с ним.
     Наконец, он предложил Виолетте встретиться в одном виртуальном кафе. Это была одна из тех "болтанок", где путешествующие во Всемирной Сети запросто знакомились друг с другом, заигрывали, флиртовали, обсуждали какие-то свои проблемы, болтали о том - о сём. И тут можно было поговорить тет-а-тет, используя приват-систему : диалог двоих был виден на экране монитора только им - говори о чем хочешь, не стесняясь ни проявлений чувств, ни крепких выражений, ни вдруг нахлынувшей нежности, в общем, они были одни, и были вольны делать все, что только взбредёт в голову.
     И той гостиницы, куда он привел эту женщину, тоже на самом деле не было. Он её выдумал, и она азартно поддержала и эту, и другие его фантазии. Еще никогда и ни с кем ему не было так хорошо. Они обходились без всех этих смешных, нелепых нежностей, им хватало несколько десятков слов, потому что главным был язык тела, поэзия движений и жестов, энергия страсти и что-то такое, чему трудно подобрать определение. Но это было явно не нечто романтически возвышенное, а, скорее, низменное, грубое и очень простое - как иголка и нитка, как болт и гайка, как ветка хризантемы в вазе, как пестик и ступка...
     - Вот именно: пестик и ступка, - усмехнулся Виктор. - Кажется, в древнекитайских любовных трактатах мужской член именовался пестиком, а вагина - ступкой, - он с досадой бросил окурок вниз. - У нас все получилось отлично, а я, дурень, даже не успел спросить её настоящее имя. Виолетта - это, скорее всего, ник. А как её зовут на самом деле? Может быть, Тамара? Или Елена? Хорошо бы, Елена... Алена, Аленушка, Аленка...
     Впрочем, и Виолетта знала только его ник - Граф Грей. Он не выдумывал его специально. Ему всегда нравился чай с бергамотом, который известные фирмы продавали под названием "Граф Грей". Считалось, что некогда именно этот аристократ привез в Европу новый сорт чая, покоривший все королевские дворы. Говорят, что граф был хорош собой, любил пускаться во всякие авантюры, совершал головокружительные, полные опасностей путешествия по Востоку, а соблазненные им женщины толпами двигались по его стопам... Эх, какие ж были мужики в то время! Обычную похоть умели прикрывать любовными ритуалами, романтикой, загадочными масками. Не то, что нынче: "Наше дело не рожать! Сунул, вынул и бежать!"
     Вспомнив эту пошлую поговорку, Виктор снова усмехнулся и хотел закурить еще одну сигарету, как вдруг его сонным голосом окликнула жена:
     - Ты что спать не идешь? Поздно уже! Завтра на работу...
     - Уже иду, - отозвался он.
     Наскоро почистив зубы и сполоснувшись, он юркнул под одеяло и прижался к теплому телу жены.
     - Спи, - сказала она и повернулась к нему спиной. - Я устала сегодня.
     Он молча обнял её и, тиская, поцеловал в шею. Жена вздохнула и, не поворачиваясь, спросила:
     - Почему ты никогда ничего мне не говоришь? Ну, хотя бы ради приличия...
     - Я не хочу об этом говорить, - он повторил то, что говорил Виолетте. - Я хочу этим заниматься...
     - Но мы ведь не глухонемые, - сказала жена. - Иногда и поговорить хочется...
     Диалог повторился почти в том виде, как это было полчаса назад с совсем другой женщиной, пусть и виртуальной.
     А утром Виктор, как обычно, проснулся в положенное время, с полузакрытыми глазами побрился и помылся, на кухне он привычно убрал со стола тарелку и чашку, оставленные женой: она никогда не удосуживалась поставить их в мойку, зато успевала выкурить сигарету. Бычок, смытый в пепельнице, напоминал о её вредной утренней привычке.
     Его взбодрила обычная чашка черного кофе без сахара, и он, как всегда, вышел из дома на три минуты позже, чем хотел. И, значит, надо было ускорить шаг, чтобы успеть на автобус. Следующий рейс был через десять минут, можно бы и его подождать, но Виктор педантично поддерживал репутацию сотрудника, никогда не опаздывающего на службу.
     Запыхавшись, он успел-таки вскочить на подножку автобуса и, конечно же, натолкнулся на эту женщину в кремовом свитерке. Они почти каждое утро сталкивались с ней на этой подножке. И кондукторша зычно крикнула им:
     - Граждане вечно опаздывающие, двери закрываются! Пройдите в салон...
     Женщина в кремовом свитерке улыбнулась, что-то хотела сказать Виктору, но раздумала. Он тоже улыбнулся, и тоже ничего не сказал. Но в который раз подумал, что надо же, столько раз повторялась эта ежеутренняя ситуация, что уже вроде как и знакомыми стали, но почему-то даже не здоровались и, тем более, не говорили друг с другом.
     Весь день он был загружен делами, и, как обычно, мало разговаривал с коллегами, и сигареты у него кончились ни раньше - ни позже, а именно за полчаса до окончания работы, и Павел Иванович из соседнего кабинета, конечно же, выручил его, привычно напомнив: "Ты у меня "настрелял" уже почти пачку. Долг платежом красен!"
     Вернувшись домой, он включил компьютер и обнаружил, что из-за вчерашнего отключения электроэнергии часть данных исчезла из папок. Он попытался их восстановить, но все попытки были тщетными. В его электронной записной книжке не оказалось многих адресов, в том числе и "мыла" Виолетты. На память он его не помнил.
     Несколько дней он ждал от Виолетты хоть какого-нибудь сообщения, но так и не дождался. И тогда Виктор отправил на одну из виртуальных досок объявлений послание:
     "Много раз слышал о том, что есть любовь, но никогда её не видел. Кто может разубедить меня в том, что она не призрак? Граф Грей".

МОРСКАЯ РАКОВИНА

     - Спасибо этому дому, пойдём к другому! - сказала Лариса, решительно встала с дивана и, увлекая свою подругу Таню Зудинову, направилась к двери. И получилось так, что из гостей оставался только я один.
     - А ты сиди, сиди, чего соскочил? - пропыхтела Лариса, натягивая сапоги. - Поможешь Зое Ивановне убрать посуду. Ну и мужики пошли! Попьют, поедят и - до свиданья! Ничего, не переломишься, подсобишь ей тут...

***

     Она бухтела у дверей, подталкивала нерасторопную Танюшку, шуршала полиэтиленовым пакетом, куда Зоя Ивановна coвала кусок праздничного торта, а Лариса отпихивала её, не соглашаясь взять угощение с собой, но, в конце концов, дело у них уладилось, да и нерасторопная Таня за это время успела натянуть на себя все свои кофты, обмоталась шарфом, застегнула полушубок и завязалась платком.
     У Тани ангина, ей нужно в постель, под теплое одеяло с грелкой. А Ларисе, хоть завтра и суббота, вставать рано - первый урок начинается, как обычно, в восемь часов. Хочешь, не хочешь, а идти надо, это вам, Зоя Ивановна и Сергей Леонидович, можно сидеть хоть до утра - молодые, здоровые, выспитесь завтра, да и занятие у вас есть: посуды вон сколько, ох, и наготовила же ты, Зоечка, как на свадьбу, кулинарка ты наша!
     А когда они ушли, Зоя Ивановна спросила:
     - Хочешь кофе?
     Я вообще-то пить ничего не хотел, и даже, напротив, переполненный вином и брусничным соком, давно не прочь был посетить, заведение, именуемое в нашем поселке "скворечником". Канализации и очистных сооружений на камчатском Севере нет, и здесь в морозы и дожди, зной и туманы, коли приспичит, не пойдёшь, а даже и побежишь в деревянное строение, напоминающее круглыми дырками вверху двери - для вентиляция, что ли? - всем известные скворечники. Но сказать Зое, что извини, мол, я сейчас схожу, отолью и вернусь, из-за дурацкой своей стеснительности я не мог. И от кофе тоже нельзя отказываться: начнутся уговоры, обиды понарошку, в конце концов, придётся согласиться, но это значит: будешь терпеть ещё дольше. О, Боже, что за пытка! Как бы не пролиться...
     - Серёжа, пока я варю кофе, ты не мог бы вынести ведро с мусором? - предложила Зоя. - Столько отходов, ужас!
     Нy, конечно жe, могу, о чём речь! Надо ли объяснять, что обратно я вернулся совершенно счастливый. В тепле и уюте замечательно пахло ванильным печеньем, настоящим кофе мокко и чем-то ещё, неуловимо тонким, дразнящим и весёлым. И мы снова сели, и Зоя капнула в мою чашку коньяка, и сказала, что кофе без него - всё равно, что поцелуй без любви. А я тогда ещё почти ничего и не знал про это, но все же засмеялся, потому что мне было хорошо и славно, и потому ещё, что эта белокурая женщина с голубыми, просто ослепительными глазами давно мне нравилась.
     Как банально, как смешно, как пошло - "давно нравилась", и это притом, что я знал: она замужем. Её супруга я пока не видел: год назад она приехала к нам по распределению - работала в поликлинике врачом, а муж, студент последнего курса, доучивался в Хабаровске. Зоя была местной - тут родилась, училась, в школе была активисткой, и старожилы по привычке называли её девичьей фамилией: "Лямцина рецепт выписала... Лямцина вылечила от головы..." И даже: "Не верю, что Лямцина без мужика живет! Такая баба - и одна? Не-е-ет, есть у неё кто-то!"
     Может быть, и есть. С одного из вечеров в Доме культуры, я заметил, Зою увёл Юрка Астахов, симпатичный, но уже начинающий полнеть парень. Ну, ушли и ушли, мало ли, может, просто проводил её до дома? Не воспринимал я Юрку как героя любовного романа. Какой из него воздыхатель, если в своём районном комитете по делам молодёжи работает, считай, круглосуточно, и послушаешь его, так ничего, кроме общих лозунгов, он и сказать-то не может. И этот животик под пиджаком! Будто арбуз спрятал. Нет, не верил я, не мог поверить, что Зоя Ивановна с ним... Тьфу, чёрт! Вообразил сейчас сцену в постели и, дурак, понял: животик сексу не помеха... Фу-у, ну и циник я! Хотя по-житейски это так ясно, так понятно: не о любви ведь речь, а, скажем так, о здоровье - мужчине нужна женщина, женщине нужен мужчина. Никто никому ничего не обещал, и про любовь, наверное, не говорил; и потом, это очевидно: одинокая молодая женщина, тоскливые вечера, поговорить не с кем, серость будней, холод ночей... И всё-таки нет, нет, не верил я!
     Вот и про нас с ней чего только не говорили. А началось с того, что я попал в больницу с пневмонией. И однажды в палату зашла Зоя Ивановна - дежурный врач. Мы были шапочно знакомы: в небольшом райцентре все друг друга знают. Она села возле меня, взяла кисть руки, чтобы сосчитать пульс, и тут её взгляд упал на книгу, которую я читал.
     - Гессе! "Степной волк"! - воскликнула она. - Боже, где вы достали? Я всю библиотеку перевернула, у всех знакомых спрашивала...
     - С материка привез, - сказал я. - Пожалуйста, можете взять. Я просто перечитываю его...
     Гессе нас и свёл. В этом невзрачном, холодном поселке он возвращал мне воздух, жизнь, буйство красок, зажигал огонек фантазии в груди и заставлял верить в маленькие радости, из которых и состоит этот большой, нелепый, вонючий и всё-таки прекрасный мир. Вот и Зоя, ах, простите, Зоя Ивановна, тоже знает о писателе Германе Гессе, которого не читают за чашкой чая, зажёвывая бутербродом, - это не детективчик какой-нибудь, это такое чтение, которое требует тишины, покоя, углубления в себя. Никто из моих знакомых не мог прочесть до конца "Игру в бисер" или "Степного волка". А эта женщина, оказывается, мечтала о томике Гессе. Значит, неверно утверждение, что во всех красивеньких головках - звенящая пустота?
     Зоя заходила теперь в палату просто так, на пять минут - поговорить, обменяться, журналами, справиться о самочувствии. Наверное, она неправильно делала, что садилась прямо на постель, не знаю. Нo когда я выписался из больницы, мой друг спросил:
     - Это правда, что Зоя тобой заинтересовалась?
     - С чего ты взял?
     - Да так, говорят...
     Больше ни о чем он меня не расспрашивал. Мы ведь были с ним откровенны. Я знал про него всё, самое-самое тайное, чего ужасно стесняются и о чём, наверное, даже отцу не скажут, тем более - просто приятелю.
     И вот я сижу у Зои Ивановны, и пью кофе, и говорю ей всякие любезности, и рассказываю анекдоты, и - о, ужас! - читаю свои любимые стихи:
     - О, незабвенный миг! То было только раз:
     Ты на руку мою своей рукой учтивой
     Вдруг так доверчиво, так нежно оперлась,
     Надолго озарив мой сумрак сиротливый...
     И вдруг Зоя подхватила:
     - Вдруг близость странная меж нами расцвела,
     Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете...
     - О! - удивился я. - Ты же училась в медицинском университете. Там филологию вроде бы не преподают...
     - Один человек открыл мне Бодлера, - засмеялась она. - Хороших поэтов изучают не только филфаках...
     Нa наш разговор вышла из своей комнаты Анна Павловна, мать Зои. Покинув торжество часа два назад, она, верно, заснула, и теперь, прищурившись на свет, с удивлением оглядывала комнату: а где же остальные? Зоя сообщила, что ушли, уже поздно и, откинув с окна занавеску, вдруг воскликнула:
     - Ой, какая луна! И снежок серебрится. Так красиво! Мам, мы, пожалуй, немножко подышим свежим воздухом, а? А тут пока проветрится. Накурили девки, ужас!
     - Идите, - сказала Анна Павловна, - только ключ возьми. А то я звонка не слышу. Пищит, как комар.
     И мы гуляли по заснеженному селу, волшебно освещённому янтарной луной, и смеялись, и в снежки играли, и, поскользнувшись, падали нечаянно в сугробы (но это "нечаянно" что-то слишком часто повторялось!), и барахтались в них как малые дети.
     - Я замёрзла, - вдруг сказала Зоя. - Хочу погреться.
     - Так пошли обратно...
     - Ко мне? А не лучше ли к тебе? И дом твой вот он, рядом...
     В комнате, которую мне выделили как квартиру для молодого специалиста, было не убрано, и я покраснел, представив разбросанные одеяла-подушки и, главное, рубашку, которую сушил на роскошной люстре, оставшейся от прежнего хозяина. К тому же, кажется, и со стола не убрал - крошки, сковородка с недоеденной яичницей, банка тушенки, из которой торчит ложка, измазанная жиром, брр!
     - Да не стесняйся ты! - угадала ход моих мыслей Зоя. - Помогу прибраться. Знаю я эти холостяцкие углы...
     Рубашку с люстры я снял, и быстро заварил чай, и мы его пили с шоколадными конфетами, которые мне выдали на работе как подарок к Новому году. Но Зоя никак не согревалась, и я взял её ладони, и растирал их, дышал на кончики пальцев, такие тонкие и ужасно милые, что захотелось их поцеловать. Что я и сделал, пугаясь вдруг навалившей на меня глухой, какой-то нутряной истомы, и в тот же миг понял: всё, перейдена черта, за которой - другие отношения, иной отсчёт времени и ход событий.
     Эти мысли лихорадочно прокручивались в мозгу, который вдруг включил сигнал "стоп!" - Зоя была для меня запретной женщиной: у нее муж, она чужая жена... И далёкий супруг, и строгая профессия врача, и мать, оставшаяся дома, - всё создавало табу, я не должен был ничего такого делать. Но остановиться уже не мог, и чашка, неловко задетая локтем, упала на пол, звонко разбилась, и чёрт с ней!
     Я старался быть горячее, чем на самом деле, - Зоя отвечала мне, и я просто не имел права быть пассивнее. Но эта внезапность ее чувств вызвала во мне смятение, и всё из-за этих моих дурацких, старомодных убеждений: я считал, что любовь вызревает долго, и без ухаживаний, свиданий, букетов, молчаливого обожания, бессонных переживаний никак не обойтись. А тут сразу - шквал, ураган, электрический разряд, удар в сердце! Я не был готов к этому; и потому, когда свет уже был погашен, а одежда в лихорадке разбросана и тело прильнуло к телу, от перенапряжение что-то во мне отключилось.
     Этот непредсказуемый мой "мальчик", каких-то полчаса назад взвившийся стрелой от одного только Зоиного предложения пойти ко мне, решил, видно, отдохнуть. Как будто вовсе и не он, подлый, мешал мне идти, и я смущался, и мысленно заклинал его опуститься. Ну, что подумает обо мне добропорядочная женщина, когда я сброшу с себя шубу, и она увидит вздыбленные брюки в районе ширинки? "Мальчик" внял моим мольбам, но, мелкий мститель, объявил забастовку.
     Зоя, кажется, это поняла, и удивила меня тем, что попыталась помочь, легонько поглаживая то, что упрямо не хотело превращаться в копье любви. Она скользила головой по моей груди всё ниже, ниже, и от её волос шёл слабый ток, и я вздрагивал, но ничего, ничего, ничего не получалось.
     - Бывает, - шепнула Зоя. - Ты просто устал, я понимаю, - и взглянув на часы, холодно заметила, прикусив нижнюю тубу: Уже поздно. Мне пора. Позвони мне, ладно?
     Весь следующий день я был сам не свой, и всё мне казалось не так и не эдак, и на работе сослуживцы заметили наконец: "Да что с тобой? Случилось что-то? Письмо из дома плохое получил?"
     Я улыбался в ответ, а сам -думал: "Ну, что вы, как на грех, тут засели? То, чуть утром за стол - скок, как тут же и выпрыгиваете - по делам, магазинам и тэ дэ и тэ пэ. Позвонить мне надо. Чёрт бы вас побрал!".
     В городе я бы эту проблему решил просто -на каждом углу стоят таксофоны: выскочил, набрал номер и говори. А в нашем селе, пусть и райцентре, он есть только на почте, но там вечно народ. Буду звонить - все поймут - кому. "Сарафанное" радио тут же разнесёт по посёлку новую сплетню: мол, скромница Лямцина-то с Серёжей связалась. И тут меня позвали к телефону.
     - Сергей Леонидович! - незнакомый женский голос, явное смущение.
     - Да.
     - Одну минуту. С вами будут говорить...
     И я услышал голос Зои.
     - Здравствуй! Я от подруги звоню, ты не удивляйся, ладно?
     Спиной я ощупал взгляды двух своих сослуживцев; в комнате было так тихо, что казалось: каждое слово, сказанное на том конце провода, слышно как из динамика. Я крепче прижал трубку к уху.
     - Ты не можешь говорить, Серёжа?
     - Да.
     - Вечером я пойду к подруге и зайду к тебе, часов в восемь. Ты будешь дома?
     - Конечно!

***

     Итак, свидание назначено. До конца рабочего дня оставалось часа полтора, но я нашел повод улизнуть, и обежал магазины, накупил всякой всячины; вымыл в своей комнатке пол, стер с подоконника пыль и, когда, заправляя диван, менял простыню, то представил, что и как в этой постели произойдёт. Пусть это будет похоже на сцену из фильма "Дневная красавица", примитивно и грубо: сразу, без всяких слов и объяснений, да и к чему они, когда времени будет в обрез, ведь Зое нужно сделать перед матерью вид, что была у подруги, и к тому же Зоя - женщина, a не девица неопытная, чего церемониться-то? Сама, в конце концов, хочет секса. У меня и в мыслях не было соблазнять замужнюю женщину - она сама навалилась. Таких моя бабка называла "навалихами" и, предостерегая меня, внушала: "Смотри, не путайся с ними! От них мужчинам одна морока и мучение..."
     Господи, да разве ж это мучение - обладать хорошенькой женщиной, которая сама этого хочет? Но тут я подумал про свою осечку, и сердце замерло: а вдруг она снова случится?
     От этих мыслей я весь горел, и, стесняясь самого себя, молил Бога, чтобы на этот раз всё обошлось без осечек, и Всевышний, кажется, услышал меня: строптивый мой "дружок" напрягся - да, всё в порядке, да, отличней не бывает; с нахлынувшим резким, почти болезненным желанием нужно было что-то делать, и я взял ведро и сходил за водой к колонке, по пути набрал в полиэтиленовый пакет снега - хрустящего, сухого, похожего на белую слюду - дома растёр им лицо, руки, грудь, живот.
     Эту ежедневную процедуру закаливания я проделывал в те времена с удовольствием. После неё чувствуешь себя посвежевшим - в движениях появляется лёгкость, и так хорошо и славно на душе, и кажется: идешь, не касаясь ногами земли. Летишь!

***

     В тот вечер всё у нас было чудесно и замечательно, и мы не могли наговориться, и насмеяться; и слушали пластинки с записями концертов Поля Мориа. Пластинки были виниловые - такие теперь в продаже не увидишь, разве что в антикварных салонах. Они мне достались от прежнего владельца комнаты вместе с той самой люстрой, которую иногда я использовал как сушилку для своих рубашек. Уезжая на материк, он почему-то оставил тут проигрыватель "Аккорд" и стопку пластинок в ярких конвертах: "Абба", "Спейс", "Битлз", "Тич ин", "Роллинг Стоунз", оркестр Поля Мориа, Джо Дассен...
     И под "Воздушную кукурузу" как-то само собой случалось то, что и должно было случиться.