долларов и выбежала из такси, забыв, что надо дождаться
сдачи. Порядочный попался шофер: догнал у двери и  сунул  пять
долларов. Остальные полтора взял себе на чай.
     В здание аэропорта я вбежала так, как будто  каждый  день
сюда захаживаю. Это я-то, которая без сопровождения взрослых в
метро не входит. Расталкивая пассажиров и извиняясь  на  ходу,
отыскала глазами электрическое табло и там нашла этот рейс  на
Тель-Авив. Я запомнила, от  каких  ворот  отойдет  самолет,  и
нашла по указателю, где эти ворота находятся. Там  сейчас  все
пассажиры, летящие в Тель-Авив. Там и Б.С.
     Без билета меня  не  пропустили  туда.  И  сколько  я  ни
объясняла, только руками разводили и посоветовали обратиться в
бюро информации. Побежала искать это бюро.  Вспотела  в  своей
облезлой кроличьей шубке. На мокрой шее  болтается  цепочка  с
ключами от дома.
     Господи, до чего красиво все в  аэропорту!  Какие  чистые
стены! Какой гладкий пол! Какие красивые стюардессочки в своих
очаровательных униформах прогуливаются по залам! Как прекрасно
одеты пассажиры! И как всем безразлично, как всем наплевать на
то, что мечется по этим залам живой человечек с ключом от дома
на шее и со своим огромным горем в душе!
     В бюро информации не мои слова, а мое лицо,  должно  быть
абсолютно   малохольное,   произвело   впечатление,   и    они
согласились передать по радио объявление. Я осталась у  стойки
ждать.  По  радио  что-то  передавали.  Какие-то распоряжения.
Потом была пауза, такая  долгая,  что  я  думала, сейчас умру,
не дождавшись.
     Наконец:
     - Мистер такой-то, отлетающий рейсом  номер  такой-то  по
маршруту Нью-Йорк - Тель-Авив,  вас  разыскивает  по  срочному
делу мисс Ольга.
     Так и назвали: мисс Ольга. Остальные пассажиры, если  они
грамотные, - могли подумать, что речь идет об  одной  из  трех
сестер из пьесы Чехова "Три сестры".
     Обращение повторили. Дальше оставалось  одно:  ждать.  По
радио передали, что посадка на самолет  Нью-Йорк  -  Тель-Авив
продолжается. У Б.С.  будет  в  распоряжении  всего  несколько
минут, если он прибежит сюда. Но мне и  этих  минуточек  будет
достаточно. Я все успею сказать. Если не все, то,  по  крайней
мере, главное. А что главное? И вообще, что я ему скажу?  Меня
вдруг охватил страх. Действительно, что я ему скажу?  Затопать
ногами в детской  истерике  и  потребовать,  чтобы  он  вернул
билет?  Нелепо.  Что  же  я  сделаю,  когда  он,  запыхавшись,
вынырнет из толпы пассажиров? Брошусь к нему, повисну на шее и
не разомкну объятий, пока самолет не улетит  без  него.  Пусть
пропадет билет. Пусть...
     По радио донеслись шорохи включаемого микрофона, и  ясный
женский голос произнес:
     - Мисс Ольга, мисс Ольга.
     - Да! Слушаю! - закричала я по-русски.
     - Мистер  такой-то  не  может  из-за  недостатка  времени
повидаться с вами. Он уже в самолете. Он горячо целует  вас  и
просит немедленно ехать домой. Вот  и  все...  Это  похоронное
сообщение повторяли по радио, но я уже не слышала. Я  оглохла.
Мои уши заложило ватой. А в голове шумело,  как  в  закипающем
чайнике.
     Люди с чемоданами и сумками сновали вокруг  меня  взад  и
вперед. Я натыкалась на них. И не извинялась. Я ненавидела их.
И этот чистый красивый аэропорт. И этих  гнусных  стюардесс  в
своей  гнусной  униформе.  И   эти   электрические   табло   с
мелькающими цифрами и словами. И  весь  этот  комфорт.  И  эти
разумно продуманные, для удобства пассажиров, движущиеся ленты
с багажом. Бесшумные эскалаторы.  Ровный  свет  из  скрытых  в
глубоких дырах светильников. От всего этого  пахло  стерильным
продезинфицированным крематорием.
     Обратно я ехала не в такси, а автобусом, билет на который
я смогла оплатить, пошарив по всем  карманам.  Оставалась  еще
мелочь, чтоб в Манхэттене пересесть на метро.
     Автобус  был  наполовину  пуст,  и  я  сидела   одна   на
двухместном сиденье. Ни о чем не размышляя.  Просто  сидела  и
тупо смотрела в стекло, по которому струились на  ветру  капли
тающего снега. В кинофильмах иногда так  изображают  брошенных
любовниками женщин. С безразличными застывшими  лицами.  И  их
горе  очень  художественно  подчеркивается  каплями  дождя  на
стекле - образ слез в  душе  бедной  женщины.  Пошловато.  Но,
оказывается, близко к правде.
     По стеклу автобуса  косо  бежала,  свертываясь  в  жгуты,
талая вода, и за стеклом неясно, как  мираж,  тянулись  мокрые
каменные  надгробья.  Серые.  С  крестами.  И   без   крестов.
Бесконечные могилы. Мы въезжали в Нью-Йорк  через  пригородные
кладбища. Католические, протестантские и еврейские. И  на  том
свете люди селились в гетто. Как  на  этом  свете  негры  жили
скопом в Гарлеме, евреи - в Квинсе, греки - в Астории.
     Впереди, зыбко  покачиваясь  в  струящейся  по  ветровому
стеклу воде, вставал Манхэттен, упираясь в сырые  низкие  тучи
неровной линией небоскребов.
     Я  почувствовала  боль.  Сначала  заломило  в  спине.   В
пояснице.  Потом   перекинулось   в   живот.   Это   не   было
расстройством желудка. Боль была иная. Незнакомая мне. Неужели
я заболела? На нервной почве?  И  вот  так  и  умру  на  своем
сиденье, согнувшись от  спазм,  охвативших  весь  низ  живота.
Господи, что со мной? Автобус привезет в Манхэттен мой труп, и
на трупе не обнаружат никаких документов, подтверждающих,  что
я - это я. Кроме ключей от дома, болтающихся на  моей  шее  на
длинной цепочке. От какого дома эти ключи? В Нью-Йорке  тысячи
домов. А на ключах адреса нет.
     Мне не пришлось  отпирать  дверь.  Стоило  мне  заскрести
ключам в замочной скважине, как за  стеклом  возникло  бледное
мамино лицо с круглыми глазами.
     На радостях,  что  я  жива  и  невредима,  она  не  стала
спрашивать, где я была, а, обняв за плечи,  бережно  повела  в
дом, как ведут раненых солдат с поля боя. В гостиной я рухнула
на диван, схватившись руками за низ живота.
     - На тебе лица нет, - заломила руки мама. - У тебя  глаза
провалились. Под глазами - синяки.
     - Раздень меня.
     Когда мама снимала с меня колготки, она вдруг  отпрянула.
Колготки были мокрыми. А по моим бедрам  текла  кровь,  пятная
диван.
     Мама прижала к груди мои пропитанные кровью колготочки  и
воскликнула патетически, как на сцене:
     - Поздравляю! Ты стала девушкой!
     У  меня  началась   преждевременная   менструация.   Боль
раздирала мой живот, и оттуда хлестала кровь. Кружилась голова
и тошнило. Я теряла силы.
     Мама отнесла меня в  ванную.  Долго  отмывала  в  горячей
воде. Кровь растворялась в ней, окрашивая в розовый цвет. А по
моим бледным щекам, по синякам под  глазами  текли  бессильные
слезы.
     - Не хочу, - как маленький ребенок заскулила я.
     - Чего ты не хочешь, глупенькая? -  прижала  к  себе  мою
мокрую голову мама.
     - Не хочу боли! Не хочу крови! Не хочу быть женщиной!  Не
хочу рожать детей! Не хочу плодить таких же несчастных, как я!
     Я плакала навзрыд, стоя голой в ванне и прижавшись  своим
худеньким длинным телом к маме. И она ревела тоже,  беспомощно
обнимая  меня.  И  мы  обе   сейчас   напоминали   беззащитную
антилопу-мать с окровавленным теленочком.  Стоят  и  трясутся.
Безрогие. Хрупкие. Одни-одинешеньки.

        ОТ АВТОРА
             Все персонажи этой книги вымышлены.
        Поэтому какое-либо сходство с реальными лицами,
               обнаруженное дотошным читателем,
            следует считать случайным совпадением.

                                              Нью-Йорк, 1980г.

+-------------------------------------------------------------+
|OCR, правка - Aleksandr Evmeshenko. Если Вы обнаружите ошибки|
|в этом тексте, пожалуйста, вышлите строку из текста с ошибкой|
|по адресам: e-mail: A.Evmeshenko@vaz.ru                      |
|           netmail: 2:5075/10.7  Aleksandr Evmeshenko        |
+-------------------------------------------------------------+