Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
ческие эквиваленты и прочее. Сейчас мы живем в
эпоху, когда этот всеобщий дух уже создал повсюду пространства, на которых
расцвела жизнь индивидуальная и сознательная. И можно не сомневаться, что
наступит время, когда вся вселенная обретет сознание, когда окончится эпоха
поисков и ошибок и между всем существующим установится полная гармония. Это
будет царство божье во вселенной. Из этой теории, - продолжал Дембицкий, -
вытекает и весьма простое толкование злого начала в мире. "Если бог
всемилостив и всемогущ, - говорят пессимисты, - то почему он не создал мир
совершенным и счастливым, а допустил, чтобы существовали зло и страдания?" А
вот почему. Бог хотел сотворить нас как можно более независимыми, даже от
него самого; поэтому вместо готового совершенства он наделил нас и всю
природу способностью совершенствоваться постепенно и самостоятельно. А так
как все совершенствуется в поисках новых путей, в блужданиях, то и в природе
происходят ошибки; они-то и есть зло, первопричина страданий. Однако со
временем всеобщий дух приобретает опыт, усваивает его и благодаря этому
поднимается на более высокую ступень развития.
- А ведь страдания вещь неприятная! - заметил Бжеский.
- Неприятная, но в то же время и неоценимая. Страдания - это тень, на
фоне которой ярче кажутся приятные минуты и значительней наше сознание, наша
индивидуальность. Страдание и желание - это стимулы, которые побуждают нас к
творчеству, к совершенствованию. Страдания, наконец, связывают людей едва ли
не самыми прочными узами солидарности. Счастлив тот, кто вместо жалоб на
страдания извлекает из них уроки.
- Вот что значит близость конца! - воскликнул Здислав. - Да если бы год
назад кто-нибудь стал излагать мне подобные теории, я бы рассмеялся ему в
лицо. А сегодня я слушаю с удовольствием и даже пытаюсь заполнить ими ту
загробную пустоту, которая так пугала меня!
- Так ты все еще не веришь? - спросила Мадзя.
Больной пожал плечами.
- Ничего плохого в этом нет, - сказал Дембицкий. - Ваш брат должен все
сам продумать, уяснить себе...
- А почему же я не пытаюсь уяснять? - воскликнула девушка.
- Потому что между вами и верой, которую вам внушали в детстве, не
легло столько теорий и сомнений, сколько в жизни вашего брата. Он больше,
чем вы, сталкивался со скептическим духом времени.
- Ах, этот проклятый скептицизм! - прошептала Мадзя.
- Простите, сударыня, скептицизм - это один из стимулов, толкающих нас
на поиски истины. Я сам десятки лет во всем сомневался, даже в логических
истинах и математических аксиомах. Долог был мой путь, прежде чем я понял,
что важнейшие догматы религии, такие, как бог и душа, не только согласуются
с точными науками, но даже представляют собой основу философии. Человек с
непреоборимой страстью ищет такую теорию, которая охватывала бы и объясняла
не только явления так называемого материального мира, но и его собственную
душу, ее разнообразные и такие реальные стремления и надежды. И если бог,
душа и духовный мир открывают перед нами бескрайний горизонт, в котором
умещается все, о чем мы думаем и что мы ощущаем, то без бога и духа даже
чувственный мир, несмотря на царящий в нем порядок, превращается в хаос и
ад. Мы ничего не понимаем, тяготимся собственным существованием. Итак, перед
нами две теории: одна все объясняет, все облагораживает и чудодейственно
укрепляет наши силы; другая - все опошляет, затемняет, а нас самих портит и
лишает сил. Какая же из этих двух гипотез более вероятна, если вспомнить,
что в природе истина заключена в гармонии, во взаимозависимости разных вещей
и явлений?
- А как вы представляете себе вечную жизнь? - неожиданно спросил
Бжеский.
- Совершенно реально, хотя представление это зиждется на нематериальной
основе и поэтому нуждается в предварительном объяснении. Глубокий ученый,
математик Бебедж заметил однажды: "Если бы мы могли наблюдать самые
незначительные явления в природе, то каждая частица материи рассказала бы
нам все, что когда-либо происходило на свете. Лодка, скользящая по океанской
глади, оставляет в воде борозду, которую навеки сохранит движение частиц
набегающей без конца воды. Сам воздух - это гигантское хранилище, в котором
сохраняется все, что когда-либо сказал или прошептал человек. В нем навеки
запечатлены изменчивыми, но неизгладимыми звуками первый крик младенца,
последний вздох умирающего, невыполненные обеты, нарушенные клятвы". Словом,
Бебедж считает, что ни одно явление на земле не исчезает бесследно, а
навсегда сохраняется в двух таких непостоянных стихиях, как вода и воздух. С
еще большим основанием мы можем предполагать, что подобная фиксация явлений
и их увековечение происходят в массе эфира...
- Чего мы, однако, не видим, - заметил Бжеский.
- А разве вы видите ультрафиолетовые лучи, эти восемьсот с лишним
триллионов колебаний в секунду? Или тепловые колебания с частотой от ста до
четырехсот триллионов, или бесконечное множество других колебаний меньшей
частоты? Колебания эфира, которые мы называем светом, настолько точны и
тонки, что благодаря им мы распознаем цвета, форму и размеры предметов.
Неужели вы думаете, что тепловые колебания менее тонки, что, обладая
соответствующим органом чувств, мы не могли бы воспользоваться тепловыми
лучами для того, чтобы различать форму, величину, а может быть, и
какие-нибудь другие свойства предметов? Помните, сударь, что колебательные
движения - это кисти, резцы и долота, с помощью которых каждый предмет и
каждое явление увековечивается в просторах вселенной, в массе эфира. Вот
сейчас я разговариваю с вами, и сказанные мною слова как будто исчезают, а
на деле они принимают форму тепловой энергии и где-то уже фиксируются. Пламя
гаснет, но рожденные им световые и тепловые лучи уже увековечены. Так же
фиксируются где-то в пространстве каждый кристалл и клетка, каждый камень,
растение и животное, каждое движение, звук, улыбка, слеза, мысль, чувство и
желание. Если бы глаз был способен улавливать тепловые лучи и распознавать
их в далеком межпланетном пространстве, мы прочли бы историю мира за все
минувшие века, даже историю нашей собственной жизни со всеми сокровеннейшими
подробностями.
Мадзя вздрогнула.
- Как это страшно! - прошептала она.
- Не один астроном, - продолжал Дембицкий, - удивлялся, почему во
вселенной так много пустоты? Почему все бесчисленные звезды, разом взятые,
представляют собой не больше чем каплю в океане эфира? Между тем эфир вовсе
не пуст; он полон явлений и жизни, которая кипит на солнцах и планетах.
Каждое солнце, каждая планета, каждая материальная субстанция - это лишь
веретена, которые в чувствительной массе эфира прядут нити вечного и
сознательного бытия. Возьмите нашу землю. Она вовсе не описывает эллипсы в
пространстве, а движется по огромной спирали, каждый виток которой тянется
почти на сто тридцать миллионов географических миль. Поэтому год - не
абстрактное понятие, а линия, описанная в эфире; пятьдесят лет человеческой
жизни - это не полсотни иллюзий, а пятьдесят витков спирали общей длиной в
семь миллиардов миль. В общем, книги деяний каждого из нас занимают довольно
много места во вселенной...
- К счастью, эфир настолько тонок, что никто не прочтет в нем нашу
историю, - улыбнулся Здислав.
- Вы заблуждаетесь. Эфир - это такая удивительная субстанция, что
материальные тела передвигаются в нем с легкостью теней, и в то же время он
- плотное вещество. Юнг, исследуя свойства световых лучей, пришел к выводу,
что эфир может обладать твердостью алмаза! Из такого материала можно
высекать прекрасные и долговечные скульптуры. Не удивляйтесь же, если
когда-нибудь вы увидите нашу планету такой, какой она была в первые эпохи
своего существования, если вам повстречаются огромные чудовища, от которых
сейчас сохранились только останки; если вы познакомитесь с Периклом,
Ганнибалом и Цезарем. Ведь все они там! Но, прежде всего, подумайте о том,
что в новой жизни вы встретите самих себя в младенчестве, детстве,
отрочестве, ибо все это отражено и высечено там. Подумайте также о том, что
каждый поступок, совершенный вами здесь, на земле, может принести вам
счастье или горе на том свете.
- Сказки тысяча и одной ночи! - воскликнул Бжеский.
- Во всяком случае, эти сказки странным образом согласуются с
последними открытиями точных наук и объясняют многие загадки материального
мира. Более того: они помогают правильно истолковать некоторые изречения
святых отцов. Один из них говорит: "Око не видело, ухо не слышало, разум не
представлял себе того, что богом уготовано для верных". А святая Тереза
прибавляет: "Не смерти я страшусь, а жизни. Ибо такие миры видятся мне там,
впереди, что мир земной для меня юдоль плачевная".
- Если бы так оно было! - сказал Здислав. - Тогда мы не боялись бы
смерти, а искали ее.
- Искать ее незачем, ибо на этом свете мы собираем капитал для жизни
будущей. Но бояться? Страх смерти, такой постыдный и распространенный среди
нынешнего поколения - это болезнь, возникающая от пренебрежения гигиеной
духа. Чтобы дух был здоровым, надо о боге и вечной жизни думать так же
часто, как об еде и развлечениях; а так как мы этого не делаем, то наше
духовное чувство притупляется и мы становимся калеками хуже слепцов. Отсюда
неустойчивый и лихорадочный образ нашей жизни, отсюда грязное себялюбие,
житейские мелочи, засасывающие нас, отсутствие высоких целей и упадок
энергии. Жалкой и обреченной кажется мне современная цивилизация, которая на
место бога и души поставила энергию и химические элементы.
- Вы так восстаете против преклонения перед энергией и материей, а
сами, кажется, пантеист, - заметил Здислав.
- Я? - опешил Дембицкий.
- Ведь вы называете эфир всеобщим духом.
- Мы не понимаем друг друга. Видите ли, по моей гипотезе,
чувствительный эфир - это духовная субстанция, материал, из которого
рождаются души и который сам стремится к сознанию. Но этот эфир, этот океан,
в котором плавают сто миллионов солнц, представляет собой ограниченную массу
и, возможно, имеет форму эллипсоида. Однако за пределами этого океана, этого
духа, в котором мы живем и частью которого являемся, могут быть миллионы
других океанов эфира, населенных миллиардами других солнц. И в тех океанах,
возможно, действуют совсем иные силы, царят совершенно иные законы, о
которых мы не имеем представления. Каждый такой океан может быть отдельным
миром духов, стоящих на более или менее высокой ступени развития. Но все они
созданы одним творцом, о котором мы знаем только одно; он существует и он
всемогущ. К нему не приложимы понятия величины и времени, поскольку сами
дела его не имеют ни начала, ни конца, ни границ во вселенной. Мир, в
котором мы живем и который мы видим, простирается в трех измерениях и в
одном времени, но бог объемлет бесконечное число измерений и бесконечное
многообразие времен. Он из ничего создает пространство и наполняет его
вселенной. Он - средоточие и источник энергии не для звезд и туманностей,
ибо звезды жалкие пылинки, а для тех океанов эфира, в которых движутся эти
звезды и туманности. И вот что странно - это безграничное могущество бога
нисколько нас не пугает; мы думаем о нем без всякой тревоги, с доверчивостью
и надеждой, как дети об отце, хотя между ним и нами лежит бездна, которую не
заполнить всем силам вечности. Так что же такое смерть перед лицом бога и
возможно ли, чтобы во владениях вседержителя даже мельчайшая частица
превратилась в ничто? Ведь все, что нас окружает, создано по его воле и,
значит, должно быть вечным. Над мнимыми гробницами людей, вещей и миров он
витает, как солнце над вспаханной землей, в которую семена брошены не для
того, чтобы они погибли, а для того, чтобы принесли новую, богатую жатву.
- Так как же, Здись? - спросила Мадзя после короткого молчания.
- Откуда мне знать?! - ответил он. - Впрочем, мне начинает казаться,
что человеческий разум, способный рождать такие понятия, состоит не только
из фосфора и жиров...
- А сейчас ты боялся бы смерти? - прошептала сестра, взяв его за руку.
- Нет. Я бы подумал о величии бога и сказал бы: "Не знаю, что ты со
мной сделаешь, господи, но что бы ты ни сделал, это будет лучше моих
теорий".
Глава двадцать первая
Отъезд
После обеда, на котором был и Дембицкий, Бжеский сообщил, что вечером
уезжает, и попросил сестру купить ему несколько пар белья.
Мадзя, услышав об отъезде брата, устремила на него такой просительный и
печальный взгляд, что Дембицкому стало жаль ее. Но Здислав нахмурился,
отвернулся и стал смотреть в окно на Саксонскую площадь.
Мадзе волей-неволей пришлось отказаться от мысли сопровождать больного.
Когда она вышла в город за покупками, Дембицкий спросил:
- Что это вы заупрямились, не хотите взять с собой сестру? И вам было
бы удобней, и она бы меньше терзалась.
- Вы думаете? - с горечью спросил Бжеский. - А если недели через две
меня не будет на свете? Что делать ей тогда среди чужих людей, одинокой, да
еще с покойником?
- Вы никак не можете избавиться от своих навязчивых мыслей.
- Эх, дорогой мой, не стоит ломать комедию, - сказал Бжеский. - У меня
едва ли один шанс из ста на то, что моя болезнь излечима, что это просто
неопасный катар легких и желудка. Девяносто девять шансов, что это -
чахотка, которая либо скоро доконает меня, либо года два будет подтачивать
силы, отравит существование, поглотит все мои сбережения. Ну, а в инвалиды я
не гожусь, - махнул рукой Здислав.
Дембицкий молча смотрел на него.
Подойдя к своему чемодану, Бжеский достал из него довольно толстый
конверт и протянул его старику.
- У меня к вам просьба, - сказал он. - Здесь страховой полис на
двадцать тысяч рублей и квитанции. Пусть они будут у вас. Если со мной в
дороге что-нибудь случится...
Дембицкий спрятал конверт в карман.
- Эти деньги - для родителей и младшей сестры. Есть у меня еще три
тысячи рублей наличными, которые я хотел бы оставить Мадзе. Если мне станет
плохо, я переведу их на ваше имя. Мадзе они пригодятся. И посоветуйте вы ей
выйти замуж.
- Стоит ей только захотеть! - воскликнул Дембицкий.
- Смешной народ современные барышни, - сказал Бжеский. - Все они
воображают, что созданы для великих дел, и не понимают, что самое великое
дело - воспитать здоровых детей. Я не хочу, чтобы моя сестра состарилась,
пропагандируя эмансипацию!
Вскоре вернулась из города Мадзя. Дембицкий попрощался, пообещав зайти
вечером.
- Я купила тебе, - сказала Мадзя брату, - две смены теплого белья,
чтобы ты не простужался, полдюжины сорочек, дюжину носовых платков и столько
же пар носков.
Здислав улыбнулся.
- Сейчас все принесут из магазина. А вот здесь, - прибавила она, -
дюжина конвертов и почтовая бумага.
Она присела к столу и начала надписывать на конвертах свой адрес.
- Ты что, с ума сошла? - воскликнул брат, увидев, что она делает.
- Нисколько, - ответила Мадзя. - Раз ты должен каждый день отправлять
мне письмо, я хочу облегчить тебе эту задачу. Не надо даже писать целое
письмо. Напиши только: "Я нахожусь там-то, здоров", - и поставь число. А
через неделю, самое большее, через десять дней, вызови меня телеграммой. Я
тем временем выхлопочу паспорт. Помни, я отпускаю тебя одного только на
десять дней. Я уверена, что если ты сразу же повидаешься с Таппейнером, то
вызовешь меня даже раньше.
Брат сел рядом и, отобрав у нее ручку, сказал:
- Оставь эти конверты. Каждый день ты будешь получать открытку.
- Смотри же, каждый день!
- Непременно. И все-таки, поскольку все мы смертны...
- Да не говори ты мне этого, милый, - рассердилась Мадзя. - Клянусь
богом, ты поправишься!
- Не будь ребенком, дорогая. Я могу поправиться, но может произойти
крушение поезда.
- В таком случае я еду с тобой! - воскликнула девушка, вскакивая с
места.
- Сядь! Не будь смешной! Теперь и я понял, что жизнь наша в руках
божьих и... возможно, не кончается на земле. Смерть - это как бы уход за
пределы... наших чувств в прекрасную страну, где все мы встретимся. Там, над
ландшафтами, представляющими все части света, все геологические эпохи, а
быть может, и все планеты, царят вечный день и весна!
- Зачем ты говоришь это? - спросила Мадзя, глядя на него глазами,
полными слез.
- Я обращаюсь к тебе как к умной женщине, полной веры в будущую жизнь.
Когда-то мы с тобой молились по одному молитвеннику, сегодня вместе обрели
надежду, значит, мы можем побеседовать с тобой о смерти. Что в ней
страшного? Ты словно переходишь из одной комнаты в другую. Неужели, Мадзя,
ты не веришь, что все мы встретимся там, чтобы больше никогда не
расставаться? А если бы тебя спросили, хочешь ли ты, чтобы я остался жить
калекой и страдал на земле или отошел в блаженную страну, неужели у тебя
хватило бы жестокости задерживать меня здесь?
Мадзя склонила голову к нему на плечо и беззвучно плакала.
- Плачь, плачь слезами благодарности богу за то, что в тяжкую минуту он
открыл нам глаза. О, я знаю, что это значит! Я промучился несколько недель,
но теперь все миновало. Если среди звезд существует иной мир, то он
непостижимо прекрасен. Я так любил природу, так рвался в волшебные края,
которые знал только по книгам.
- Я тоже, - прошептала Мадзя.
- Вот видишь. Значит, надо думать не о смерти, а о той блаженной поре,
когда мы, здоровые, вечно юные, снова встретимся на изумрудных лугах,
покрытых золотыми цветами, и будем любоваться на окрестный мир, с которым мы
раньше не могли познакомиться, потому что у нас не было ни времени, ни
средств. Можешь ли ты представить себе этот мир? Ровная долина изрезана
сетью ущелий. Ты входишь в одно из них. Дорога идет в глубь расселины, и
отвесные стены растут у тебя на глазах. Десять - двадцать минут - и перед
тобой открывается широкий простор, какой не грезился тебе и во сне. Ты
видишь как бы целый город монументальных сооружений. Острые и усеченные
пирамиды, сложенные из черного, желтого и голубого камня; темно-зеленые
пагоды со светлыми крышами; стройные башни с разноцветными балконами,
индийские храмы, крепости циклопов, высокие стены в сапфировых, золотых и
красных полосах. А на площадях и причудливо изрезанных улицах возникают
внезапно колонны, неконченые статуи, высеченные в камне изображения
неведомых существ.
- И откуда у тебя все это берется? - с улыбкой спросила Мадзя.
- Да разве я мало читал об этом! Или вот еще такая картина. Ты стоишь
на горе, рядом высятся скалы, покрытые лесом. Справа от тебя - водопад, а у
ног твоих - волшебная долина. По долине из конца в конец прихотливой лентой
вьется речка. Вдали виден лес, а между лесом и тобой тянутся рощи. Но самое
волшебное в этой картине - естественные фонтаны, гейзеры. Одни выбрасывают
столбы горячей воды, из других вырываются клубы пара; одни рассыпаются
брызгами, другие устремляются ввысь; эти словно веер, а вон тот - как
скрещенные мечи. И все они подернуты дымкой, на которой чертят радугу
солнечные лучи. Если бы ты из конца в конец прошла