Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
Чем больше лиц она узнавала, тем больший страх обнимал ее. Ей казалось,
что в зал вот-вот войдет еврей Фишман, от которого так нехорошо пахло, и
начнет рассказывать всем, что пан Казимеж Норский выставляет векселя под
поручительство своей матери, пани Ляттер.
Стены и пол качались все стремительней, и пани Ляттер снова ощутила
непреодолимое желание бежать. Бежать, бежать, подальше от этих мест и этих
людей! Уехать, поскорее уехать, потому что само движение, стух колес, смена
видов успокаивали ее истерзанную душу.
Она выбежала из зала в коридор и, встретив дежурного, спросила, когда
отходит поезд.
- В девять часов двадцать минут, - ответил дежурный.
- Почему так поздно? - воскликнула пани Ляттер и пошла в глубь
коридора, чувствуя, что сейчас бросится к дежурному и со слезами станет
снова спрашивать, почему же так поздно отходит поезд.
"Два часа ждать! - думала она в отчаянии. - Да я умру здесь!"
Но тут взгляд ее безотчетно упал на большое объявление на стене, с
надписью: "Петербургская железная дорога".
Пани Ляттер очнулась.
"Петербургская дорога, - сказала она про себя. - Малкиня, Чижев... Но
ведь там живет Мельницкий! Зачем я сюда приехала? Надо ехать туда, к нему!
Там мое спасение, здоровье, покой, у этого единственного человека, которому
я могу довериться..."
И с фонографической точностью ей вспомнились слова старого шляхтича:
"Плюньте на пансион! Не захотите быть моей женой, можете стать хозяйкой
и смотреть за домом, который требует женских рук. Я могу поклясться в том,
что исполню все, о чем говорил вам, и, видит бог, не изменю своему слову".
К пани Ляттер вернулась энергия. Она велела швейцару вынести саквояж и
кликнуть извозчика. Через две минуты она ехала на Петербургский вокзал.
- Сумасшедшая, что ли? - сказал швейцар носильщику.
- А может, не здешняя... Верно, что-нибудь забыла, - ответил носильщик.
Около восьми часов пани Ляттер была уже на Праге; на вокзале она
спросила носильщика, когда отходит поезд.
- В четверть двенадцатого.
Дрожь пробежала у нее по телу.
- Три часа ждать, - прошептала она.
Она подумала о Мельницком и вспомнила, что захватила с собой его вино.
Она направилась в зал третьего класса и, спрятавшись в углу, выпила рюмку.
- Даже не знаю, которая это уже сегодня, - сказала она, почувствовав,
однако, прилив бодрости.
Ее мучила потребность двигаться, хотелось идти куда-нибудь или ехать,
только бы не стоять на месте; весь остаток жизни она отдала бы за то, чтобы
быть уже в доме Мельницкого. Этот человек был для нее как медный змий
Моисея, чей взгляд должен был исцелить ее.
Оставив саквояж на хранение, пани Ляттер вышла на вокзальную площадь и
направилась к мосту, в сторону Варшавы, где уже зажглись огни. Она смотрела
на Вислу, на дом, в котором был ее пансион, и вспоминала октябрьский вечер,
когда из окна кабинета она глядела на Прагу. Солнце заходило тогда и
обливало землю желтым светом, на фоне которого виден был дым удаляющегося
локомотива. Она думала тогда, что желтый свет безобразен и безобразен этот
удаляющийся локомотив, который напоминает о том, что все в этом мире
проходит, даже успех.
Прошла и для нее полоса успеха! Она уже не по ту, а по эту сторону
Вислы или Стикса, уже не смотрит с высоты своих апартаментов на Прагу, а
бродит между домами. И уже поднимаются черные клубы дыма над локомотивом,
который выбросит ее на незнакомый берег.
Всего каких-нибудь полгода назад там, наверху, где в эту минуту кто-то
переносит лампу (кто бы это мог быть: Мадзя или панна Говард, а может,
Станислав?), всего полгода назад она сама ясно определила свое положение и
свое будущее. "На покрытие маленького долга приходится занимать большую
сумму денег, потом еще большую, когда-нибудь этому должен быть конец", -
думала она тогда, а сегодня - эти слова оправдались. Кончилось тем, что у
нее ничего нет: ни власти, ни состояния, ни дома, ни детей, ни мужа -
ничего. Она выброшена за борт, как собака, которая потеряла хозяина.
- Замечательно! - прошептала она. - Но что будет с пансионом? Ведь мне
туда возвращаться незачем... Завтра по всей Варшаве разнесется слух, что я
бежала...
Она торопливо вернулась на вокзал, велела подать бумаги и конверт и
написала письмо панне Малиновской, в котором поручила ей пансион и сообщила
о деньгах, оставленных в письменном столе. Какой-то запоздалый посыльный
подвернулся ей под руку, и, предоставив все на волю судьбы, она отдала ему
письмо, не спросив его номера, даже не взглянув, каков он из себя.
"Кончено, все кончено!" - думала она, чувствуя, однако, что на душе у
нее стало спокойней.
Она заглянула в портмоне и обнаружила около десяти рублей.
- Билет до Малкини, - сказала она, - и оттуда лошади к Мельницкому...
Ужасно! Если бы Мельницкий внезапно скончался, мне не на что было бы
вернуться... Но мне некуда сейчас возвращаться и незачем...
Около десяти часов вечера на вокзале стало оживленно: подъезжали
экипажи и извозчичьи пролетки, и зал начали наполнять пассажиры. Пани Ляттер
казалось, что кое-кто из вновь пришедших присматривается к ней, особенно
жандарм, который вертелся в коридоре и как будто кого-то искал.
"Это меня ищут!" - подумала пани Ляттер и спряталась в третьем классе
среди самых бедных пассажиров. Ей казалось, что вот-вот кто-то назовет ее по
фамилии, она почти чувствовала тяжесть руки, которая хватает ее за плечо. Но
никто не окликнул ее.
Рядом расположилась какая-то бедная семья: мать с двухлетним ребенком
на руках и десятилетней девочкой, которая присматривала за шестилетним
мальчиком; голова и плечи у мальчика были перевязаны крест-накрест большим
платком.
Пани Ляттер подвинулась на скамье, освобождая им место, и спросила у
женщины:
- Далеко ли везете своих ребятишек?
- Под Гродно едем, милостивая пани. Я, муж и эта вот мелюзга.
- Живете там?
- Какое там! Живем в Плоцке, а под Гродно едем, мой должен получить там
место лесника.
- У кого?
- Да еще не знаем, милостивая пани, но едем, потому дома делать нечего.
- Что же вы будете делать в Гродно?
- Остановимся где-нибудь на постоялом дворе, пока муж отыщет того пана,
который сказал, будто под Гродно легче устроиться, чем у нас.
Тем временем муж ее, заросший, как старик, детина в полотняном кафтане,
таскал сундуки, узлы и корзины. Затем он направился с горшочком в буфет за
горячей водой, а когда вернулся с кипятком, бабенка принялась хозяйничать.
Она положила в горшочек немного соли и масла, накрошила хлеб и стала кормить
детей. Сперва она накормила двухлетнего, потом старшая девочка занялась
кормлением шестилетнего мальчишки и наконец доела все, что осталось после
маленьких. Баба с мужем ничего не ели, она все время распоряжалась, а он
бегал покупать билеты, хлеб на дорогу, поправлял свертки или завязывал узлы.
Это зрелище бедности невыносимо терзало пани Ляттер. Она сравнила себя
с матерью семейства, как и она, лишенной крова, но гораздо более счастливой.
И только теперь она ощутила во всей полноте страшную правду, что бедность
может приносить страдания, а одиночество калечит душу!
"У нее дети и муж, - думала она, глядя на женщину. - У нее есть
человек, который ей помогает, у нее ребятишки, с которыми она может забыть о
себе. Даже эта девочка уже помогает ей. Что бы их ни ждало, пусть даже
смерть, в последнюю минуту они могут пожать друг другу руки, могут
проститься взглядами... А кто бы простился со мною, если бы вдруг поезд
сошел с рельсов?.."
Ей вспомнился тот день, когда она впервые выпила вина, чтобы
успокоиться, и тот сон, который после этого ей приснился. Снилось ей, что
она, как и сегодня, одна на улице, как и сегодня, без гроша в кармане, но,
как сегодня, совершенно счастлива, потому что избавилась от пансиона. А
когда в беде ею овладела радость при мысли, что она свободна, свободна от
хозяйки, учениц, классных дам и учителей, Казик и Эленка преградили ей путь
и пытались уговорить ее вернуться в пансион!..
Тогда, в том сне, она впервые ощутила недовольство своими детьми. Но в
эту минуту, на жесткой вокзальной скамье, в сердце ее кипели горшие чувства.
Она поглядела на бедную, бездомную, но окруженную детьми мать, и ей пришло в
голову, что она так же бедна и бездомна, но нет около нее детей. И что в эту
самую минуту Эленка, быть может, катается в избранном обществе по
венецианским каналам, а Казик, быть может, где-то подделывает на векселе
подпись матери. Они развлекаются там, а она страдает, страдает, как целый ад
грешников на вечном огне...
- Отродье! - прошептала она. - А впрочем, так мне и надо, сама
воспитала...
И в сердце она ощутила ненависть.
Раздался звонок: пассажиры стали толпиться у выхода. Пани Ляттер
опустила вуаль и, схватив саквояж, крадучись прошла в вагон третьего класса.
Она помнила еще, что после бесконечных звонков и свистков поезд
тронулся. Промелькнули фонари, проплыл ряд вагонов... и все...
Однако через минуту, как ей показалось, ее разбудили и попросили
предъявить билет.
- У меня билет до Малкини, - ответила она.
- В том-то и дело, пани, отдайте билет, мы уже миновали Зеленец.
Пани Ляттер пожала плечами и, ничего не понимая, отдала билет, а когда
ее оставили в покое, впала в летаргию.
Однако через минуту ее снова кто-то спросил:
- У вас был билет до Малкини?
- Да.
- Почему же вы не сошли?
- Да ведь мы только что выехали из Варшавы! - воскликнула она с
изумлением.
В вагоне засмеялись. Пришел один кондуктор, затем другой, они стали
совещаться. В конце концов они попросили пани Ляттер доплатить тридцать
копеек и высадиться в Чижеве.
Она снова впала в летаргию, и снова ее разбудили. Кто-то взял ее за
руку и вывел из вагона, кто-то подал саквояж, кажется, тот самый человек,
который ехал с семьей в Гродно. Затем захлопнулись двери, раздались звонки и
свистки, и - поезд медленно отошел от станции. Пани Ляттер осталась среди
ночи одна на перроне. При свете фонаря она увидела под стеной скамью и села,
не думая о том, где она и что с нею творится.
Уже рассвело, когда озябшая пани Ляттер очнулась. Перед нею стоял
какой-то еврей и толковал, что у него подвода, спрашивал, куда ей надо
ехать. Пани Ляттер почудилось, что это переодетый Фишман, она вскочила со
скамьи и, сжав кулаки, закричала:
- Что вы меня преследуете? Я не хочу, я подписала!..
Возница рассердился и повысил голос. К счастью, вмешался какой-то
станционный служащий и, услышав, что пани Ляттер хочет ехать к Мельницкому,
сказал:
- Ну, и крюк же вы сделали! Из Малкини гораздо ближе. Впрочем, здесь
мужик оттуда, он вас довезет.
На перрон привели крестьянина, который за десять злотых согласился
отвезти пани Ляттер к самому Бугу - к парому.
- А на паром сядете, - толковал крестьянин, - вот вы и у пана
Мельницкого; усадьба-то на том берегу у самой воды.
- Вы, может, знаете пана Мельницкого? - спросила пани Ляттер.
- Как не знать, знаю! Пока не было своей земли, ходил на заработки и к
пану Мельницкому. Шляхтич он ничего, только горяч. Ему дать в морду мужику
все едино, что чарку водки выпить. Известно, порох, но справедлив.
- Ну так едем! - сказала пани Ляттер, чувствуя, что ею овладевает
безумное желание поскорее увидеть Мельницкого.
"Если бы он теперь умер, я бы покончила с собой или сошла с ума..."
Скорее, скорей туда, там покой, здоровье, быть может, сама жизнь!
Крестьянин флегматически свернул мешок с овсом и запряг лошадей. Сидеть
на телеге было неудобно, трясло, снопок соломы выскальзывал из-под пани
Ляттер, но она не обращала на это внимания. Держась за телегу, она глазами
следила мглу, из которой должен был выплыть дом Мельницкого - и спасение.
Скорее! Скорей!
В Мельницком для пани Ляттер сосредоточилась теперь вся жизнь. Разве
это не он сказал: "Бросайте с каникул пансион... дочку отдадим замуж, а сын
возьмется за работу". Разве не он объявил о своей готовности вести дело о
разводе, если она согласится выйти за него замуж?.. И разве не он говорил:
"Помните, сударыня, что у вас есть свой дом. Вы обидели бы старика, если бы
не полагались на меня, как на каменную гору..." Или последние его слова: "Я
могу поклясться, что исполню все, о чем говорил вам, и, видит бог, не изменю
своему слову!"
Итак, она не бесприютная странница, не сирота, у нее есть человек, на
которого она может положиться... Этот дом и этот человек - вон-вон там,
недалеко отсюда! Через час, а может, и раньше она войдет в его дом, станет
перед своим единственным верным, единственным честным другом и скажет ему:
"Я все потеряла и теперь стучусь в вашу дверь".
А он:
"Теряйте поскорей! Когда бы вы ни приехали, днем ли, ночью ли, вы
всегда найдете кров!"
- Мой кров... мой дом! - крикнула пани Ляттер так громко, что возница
оглянулся.
"А что я ему тогда скажу? - подумала она. - Скажу ему вот что: дайте
мне угол, где бы я могла проспать сутки, двое суток, неделю, я чувствую, что
схожу с ума!"
Внезапно телега остановилась на перепутье, где тракт пересекала
проселочная дорога. На проселке показалась коляска, запряженная парой
отличных каштанок, а в коляске толстый господин, закутанный в бурку, с
капюшоном на голове. Толстый господин, видно, дремал; лицо его нельзя было
разглядеть.
Кучер в желтом кафтане хлопнул кнутом, кони промчались, как вихрь, и
повернули на тракт в сторону железнодорожной станции, откуда ехала пани
Ляттер.
- Что это вы остановились? - нетерпеливо спросила она у крестьянина.
- Я думал, это пан Мельницкий проехал, - ответил крестьянин.
- Мельницкий? Стойте!
- Нет, это, верно, не он, - сказал крестьянин, подумав. - Он бы на
станцию не проселком ехал, а по той дороге, по которой мы сейчас едем.
Он стегнул своих лошаденок, и телега покатила дальше. Через четверть
часа они поднялись на холм, откуда был виден Буг.
- Вот где живет Мельницкий, - показал крестьянин кнутом.
Впереди виднелась река в разливе, а за нею темная чаща еще нагих
деревьев и в просветах между ними красная крыша дома.
- А вот тот дом, - продолжал мужик, - это корчма у перевоза. Там сядете
на паром и не успеете оглянуться, как будете у пана в доме.
Пани Ляттер казалось, что она не доедет. Порой ее охватывало такое
ужасное нетерпение, такая тревога, что ей хотелось броситься с телеги на
дорогу и разбить себе голову. К счастью, она вспомнила, что в бутылке
осталось еще немного вина, выпила все и немного успокоилась.
"Сперва к Мельницкому, а там спать!" - сказала она себе.
Ах, Мельницкий! Если бы он только знал, как нужен он пани Ляттер. В его
доме она найдет временный приют и сон, который давно ее оставил. Мельницкий
поедет в Варшаву, договорится с панной Малиновской о передаче ей пансиона,
выторгует все, что удастся, и уплатит долг Згерскому.
О, для нее Мельницкий сделает еще больше: он убедит ее дать согласие на
развод с Ляттером. Он прижмет ее к сердцу, как отец, и будет умолять ради
его счастья не только подписать прошение о разводе, но даже ускорить все
дело. И пани Ляттер окажется таким образом не брошенной женой, а женщиной,
которая отвергла неблагодарного, чтобы осчастливить достойного.
А когда таким образом удастся уладить все дела, когда она отдохнет и
успокоится, когда выйдет победительницей из столкновения с мужем, тогда
Мельницкий предпримет еще более важный шаг: он умолит ее простить детей.
"Каких детей? - ответит ему пани Ляттер. - Нет у меня детей! Дочь по
собственной воле испортила карьеру себе и брату, прозевала блестящую партию,
а теперь развлекается, катается по венецианским каналам и поет, когда весь
мой приют - мужицкая телега и охапка соломы... А этот барич, легкомысленный
прожигатель жизни, которому давно уже минуло двадцать, он все еще не нашел
верной дороги! Сколько он мне стоил, сколько промотал денег уже в этом году,
чтобы умчаться за границу и оплатить векселя, на которых он подделывал мою
подпись... Нет у меня детей!"
"Ну да что там, - скажет Мельницкий, любовно глядя на нее, - не стоит
сердиться на них! Эленка красивая девушка, Сольский безобразен, вот он и не
понравился ей. Неужели, сударыня, вы бы хотели, чтобы ваша дочь продалась?
Такая жемчужина, за которой будет пропадать вся округа. Найдем ей жениха
получше Сольского".
А про Казика Мельницкий вот что скажет:
"Глупости! И говорить не о чем! Все молодые люди легкомысленны и
пускают деньги на ветер, потому что цены им еще не знают. Но он гениальный
юноша, так что за него, сударыня, вы можете быть спокойны. Я буду давать ему
в год по четыре тысячи, и пусть себе четыре года учится, а потом сделает
состояние и вернет мне деньги".
В такой роли выступал Мельницкий в мечтах пани Ляттер и в такой роли он
должен выступить в действительности: он человек порядочный и привязан к ней.
Если мужчина серьезно любит женщину, нет такой жертвы, на которую бы он ради
нее не пошел, которую не молил бы принять от него.
"А я ему за это, - думала пани Ляттер, - буду шить тепленькие фуфаечки
и готовить сладкую ромашечку! Ведь этому милому старичку, кроме покоя и
ромашки, ничего и не надо, он будет самым лучшим из моих мужей".
Глава тридцать четвертая
Что может случиться в пути
В эту минуту телега стукнула о камень и остановилась перед корчмой, где
стояло несколько телег и разговаривала кучка крестьян.
Пани Ляттер очнулась, огляделась и, силясь собраться с мыслями,
спросила:
- Что это?
- Да перевоз, - ответил возница. - Только вот нынче ночью вода
разлилась и паром унесло.
Пани Ляттер с помощью крестьянина и корчмарки соскочила с телеги,
краснея и за свой экипаж и за окружение, в котором она очутилась по воле
судьбы.
"Я совсем сошла с ума! - подумала она. - Бросила пансион, слоняюсь по
корчмам!"
Было десять часов утра. Пани Ляттер расплатилась с возницей и в
смущении смотрела на облупленную корчму, на телеги и крестьян, стоявших
посреди грязи, особенно же на красную крышу, которая виднелась между
обнаженными деревьями на том берегу реки.
"И зачем я, несчастная, приехала сюда? - думала она. - А если
Мельницкий удивится и примет меня, как чужую? Ведь он мне чужой человек!"
Повернувшись к корчмарке, которая держала уже в руках ее саквояж, она
спросила:
- Пан Мельницкий там живет?
- Вон за рекой, на самом бережку.
- Он дома?
- Должно быть, дома. Праздники скоро, так все по домам сидят. А тут еще
вода разлилась.
- Я хочу поехать туда, к пану Мельницкому, - сказала пани Ляттер.
- Поехать-то можно, да вот беда, паром унесло. Ну, да его мигом
пригонят, оглянуться не успеете.
- А моста у вас нет?
- Отродясь у нас моста не бывало. Так вот люди на пароме и
переправляются. Ну, сегодня его сорвало и вниз унесло, да наши уж поехали
туда верхом, скоро пригонят, - пояснила корчмарка.
- Как же мне быть?
- Да никак. Подождете парома и на пароме махнете на тот берег.
Пани Ляттер беспокойно заходила, с отвращением минуя грязь, в которой
тонули ее башмаки.
- Лодки у вас нет? -