Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
беждению союзников, "деморализовал российскую армию". Отсюда
вытекало отрицательное отношение "сестер" к Советам - как к скандальным
внебрачным отпрыскам в благородном семействе да еще и претендующим на
равную долю прав и имуществ с законнорожденной наследницей. Слава богу, в
последнее время ВЦИК-бастард угомонился. Но многовековая история каждой из
"сестер" давала немало примеров возрождения у такого рода родственничков
алчных вожделений. Посему само понятие "Совет" надлежало вычеркнуть из
благопристойного "семейного" лексикона.
И наконец, третье - и самое главное, огромное, восклицательное, без
малейших разнотолков принятое ими всеми, - это большевизм. "Коммунисты",
"марксисты", "социалисты-интернационалисты", "левые циммервальд-цы",
"пораженцы" - в какой бы стране и как бы их ни называли, но все они
олицетворялись в образе одного человека - Владимира Ильича Ульянова-Ленина.
Это он поднял всю Россию на дыбы!..
Подобно "голубым полковникам" в неосмотрительно разогнанных
департаменте полиции и корпусе жандармов, в столицах западных стран сразу
оценили истинную силу его идей. Именно во Франции и Англии первыми
всполошились, когда узнали, что Ульянов-Ленин решил как можно скорее
вернуться из Швейцарии в Россию. Приставили филеров. Приготовились: пусть
только ступит его нога!.. Предупредили князя Львова: "Ленин - хороший
организатор и крайне опасный человек". Но Ленин разрушил все замыслы,
вернувшись через Германию. На другой же день после его приезда в Петроград
Морис Палеолог отметил:
- Приезд Ленина представляется мне самым опасным испытанием, которому
может подвергнуться русская революция.
Каким провидцем был француз!.. В июльские дни дипломатические
представители "сестер" решительней всего настаивали на расправе именно с
лидером большевиков.
- Настал психологический момент для нанесения окончательного и
сокрушительного удара! - сказал сэр Бьюкенен.
- Необходимо арестовать Ленина, обвинить в государственной измене и
заранее предопределить приговор! - вторили англичанину сначала сенатор Рут,
а затем и посол Френсис.
Их крайнее неудовольствие, по заявлению сэра Быоке-нена, вызвало то,
что министр-председатель "не сумел надлежащим образом воспользоваться
своими полномочиями, разыскать и арестовать Ленина, применить к нему те же
самые меры, какие были применены к его единомышленникам на фронте".
Итак: Временное правительство - Совдепы - Ленин... Генеральные
направления политики союзников вполне согласовывались с концепцией самого
Савинкова. Но для определения собственной стратегии ему надо было
разобраться еще и в кой-каких нюансах. Один из них - трансформация
отношения представителей Антанты к "любовнику революции".
В мае, перед своим возвращением в Париж, Морис Па-леолог за чашкой
кофе сказал Савинкову, как бы инструктируя его на будущее:
- Мсье Керенский более всего соответствует моменту: будучи лишь
министром юстиции, он действует как настоящий глава правительства. Как и
мой коллега сэр Бьюкенен, я полагаю, что хотя лично он и не вполне
симпатичен, но импонирует нам тем, что жаждет удержать Россию в войне и
обуздать крайних левых. Остальные члены российского кабинета, к величайшему
нашему сожалению, плачевно слабы.
Этот разговор состоялся более двух месяцев назад. А буквально вчера из
уст преемника Палеолога, нового своего друга-наставника мсье Нуланса,
Савинков услышал нечто противоположное:
- Керенский выдохся. Ситуация в России требует более сильного
человека. - И тоже сослался на дуайена дип-корпуса: - Сэр Бьюкенен
солидарен со мною. "Керенский почти сыграл свою роль" - вот дословно мнение
посла Великобритании.
Это и было сегодня для Савинкова самым важным. Он почувствовал: руки у
него развязаны. С младых лет он любил в часы досуга решать кроссворды.
Благодаря им исподволь накапливалась энциклопедичность знаний,
тренировалась память, вырабатывались последовательность и настойчивость.
Казалось бы, мелочь - прямоугольная фигура, по чьей-то прихоти
разграфленная на маленькие квадратики. Угадать несколько закодированных
понятий вразброд - легче легкого. А последовательно - с первого до
последнего номера по горизонтали, а затем с первого до последнего по
вертикали? Вот тут и полистаешь словари, справочники, пошевелишь мозгами!..
Борис Викторович приучил себя: должен разгадать от аза до ижицы. В
сегодняшней замысловатой фигуре кроссворда оставалась одна незаполненная
горизонталь, перекрещивающаяся двумя уже обозначенными вертикальными - семь
квадратиков, в которые вписывалось имя: "Сомерсет". Вильям Сомерсет Моэм.
Соединяющий имена Бьюкенена и Френсиса. "Скажи, с какою вестью пожаловал ты
к нам?.." Это кажется, Сусанин спрашивает у Сабинина. А Сабинин отвечает:
"Эх, ребята! Без похмелья нет в Руси пиров честных! И не едет без веселья к
шумной свадебке жених!.."
В почте, с утра ожидавшей разбора, оказался удлиненный розовый конверт
- такой могла прислать только женщина. Надрезав его, Савинков убедился, что
не ошибся. А пробежав округлые строчки, обрадовался, как доброму знамению:
Сашенька Короткова уведомляла, что папочка ее отбыл в Москву для участия в
каком-то собрании "как реликт российской свободы", а тем часом в Питер
прибыл знаменитый английский писатель, давний ее знакомый Вилли Моэм - и
она, желая познакомить Вилли с самыми замечательными соотечественниками,
приглашает посему завтра на обед "милого Бобби", где и представит его
"очаровательному Вилли".
Борис Викторович рассмеялся и даже напел голосом Антониды:
Ряженая ждет!
Праздник у ворот!
Ждет венец, и пир веселый ждот!..
Когда он слушал эту оперу?.. Небось лет двадцать назад... Точно.
Сидели на галерке вместе с Ваней Каляевым. А Сусанина пел Шаляпин. Теперь
же вдруг всплыло. Вот так и при разгадывании кроссворда: ищешь, ищешь,
перетряхиваешь все книги в библиотеке мозга - и вдруг само выскочит. И
точнехонько, буковка к буковке, уместится в пустые квадраты. "Страха не
страшусь, смерти не боюсь, лягу за царя, за Русь!.." Как они тогда
бесновались на галерке! Чуть не вывалились в партер, на лысины...
Глава двенадцатая
14 августа
1
Антон понимал: Московское совещание-представление вступало в свою
кульминацию. Свидетельствами тому были и вчерашняя встреча генерала
Корнилова, и слова Костырева-Карачинского, и беседа с Милюковым утром в
"Национале"... Но главное, конечно, - последний разговор с товарищами из
Московского комитета.
Большевики внимательно следили за событиями, давали свою оценку
каждому повороту их и принимали необходимые меры. Ногин, Землячка,
Ярославский, Скворцов-Степанов, Пятницкий пришли к общему убеждению: ныне
провозглашение военного диктатора не состоится. А если все же Рябушинский,
Милюков и генералы решатся на этот шаг, они жестоко поплатятся: подавляющее
большинство войск Московского гарнизона и пролетариат города - против
генеральской диктатуры.
- И все же на "авось" да "небось" полагаться не будем, - сказал
Пятницкий. - Договорились с железнодорожниками: если заговорщики попытаются
двинуть к Москве казаков, движение будет перекрыто. Двенадцатого мы
добились даже большего, чем просто показали участникам сборища в Большом
театре нашу силу, - сами рабочие, три дня назад еще поддерживавшие эсеров и
меньшевиков, теперь прозрели, поняли, куда ведут их Чхеидзе и Церетели.
Поняли и эсеро-меныпевистские депутаты Московского Совдепа - не все,
конечно, но многие. Поэтому сегодня по нашему предложению удалось создать
объединенный Временный революционный комитет. В него вошли два большевика,
два меньшевика, два эсера и один представитель от штаба округа. ВРК
законспирирован. Но если контрреволюционеры все же объявят диктатора,
комитет возглавит действия и от своего имени издаст приказ об аресте
главаря путчистов.
- Надо ли было объединяться с эсерами и меньшевиками даже во Временном
комитете? - высказал сомнение Антон. - Не посеет ли это иллюзии у рабочих,
что отныне большевики и соглашатели выступают единым фронтом?
- Эту возможность мы учитывали, - отозвалась Землячка. - Мы направили
товарища в Питер, чтобы поставить в известность о своем решении ЦК. Думаю,
если такие иллюзии и возникнут, мы сумеем быстро их рассеять: и в ВРК мы
заявили, что наши контакты с эсерами, меньшевиками и прочими имеют только
информационный характер, а действовать мы будем так, как сами сочтем
необходимым.
- Но сегодня электрический свет дан, вода по трубам пошла, рестораны
открыты, трамваи звенят, - не мог полностью разделить энтузиазма московских
товарищей Пут-ко. - Значит, забастовка...
- Да, мы так и решили: забастовка будет однодневной, - сказал Емельян
Ярославский. - Она - предупреждение, грозное предостережение силам
контрреволюции. К тому же воскресенье - и все равно большинство предприятий
не работает. Но надеюсь, в Большом театре увидели: пролетариат Москвы пошел
за нами!..
Вчера Большой театр пустовал, заседания шли по фракциям. Члены Думы
всех созывов собрались под председательством Родзянки в аудиториях
Московского университета. Театр Зимина был предоставлен "левым" - эсерам и
меньшевикам. Много пришло и военных. Антон попал как раз на выступление
Церетели:
- Революционная демократия не должна отказываться от соглашения с
буржуазией. Но, идя на это соглашение, она должна строго и точно определить
свою линию поведения!..
Уловил господин меньшевик и решил перестроиться на ходу?.. И снова
Путко подумал: правы ли московские товарищи, решившие вступить в блок,
пусть даже и временный, со сторонниками этого господина?..
Все это было вчера. А сегодня, четырнадцатого, в понедельник, ротозеи
снова заполнили площадь Большого театра и вокруг здания тройная цепь
охраны.
В фойе чувствовалась нервозность. Делегаты сбились в группки,
шушукаются. На всех переходах топчутся юнкера с винтовками и тяжелыми
патронташами. Сегодня караулы от другого, Михайловского училища.
Костырева-Карачинского не видно.
Прокатился звонок, созывая делегатов в зал. Антон прошел в офицерскую
ложу.
Сцена была уже заполнена. В центре стола восседал Керенский. Антон
усмехнулся, вспомнив, как позавчера, после перерыва, когда записка офицеров
дошла до президиума, юных адъютантов в аксельбантах будто ветром сдуло.
"При трупе!.."
Министр-председатель позвонил в колокольчик. Предоставил слово
Гучкову, военно-морскому министру в первом составе Временного
правительства.
Гучков выступил весьма язвительно:
- Эта власть - тень власти, подчас появляющаяся со всеми подлинными и
помпезными ее атрибутами, с ее жестикуляцией, терминологией и интонациями,
от которых мы как будто стали отвыкать, и тем трагичнее этот контраст между
жизненной необходимостью создания подлинно твердой, истинно государственной
власти и между судорожными поисками и страстной тоской по власти!..
Керенский ерзал. Но слова Гучкова особенного впечатления не
производили. Ждали иного. Партер, амфитеатр, ложи до самой галерки были
наполнены гулом.
И тут - как шквальный ветер. Порыв. Тишина. Снова порыв - на сцене,
справа, у трибуны, появился невысокий узкоплечий человек в генеральском
мундире. Два Георгиевских креста на френче.
Министр-председатель встал:
- Граждане делегаты Государственного совещания! Господа! Временное
правительство позавчера обрисовало общее положение армии и те мероприятия,
которые намечены и будут проведены в жизнь. Вместе с тем мы признали
необходимым вызвать, - он сделал ударение на последнем слове, даже повторил
его, - вызвать верховного главнокомандующего и предложить ему изложить
перед настоящим собранием положение на фронте и состояние армии. Ваше
слово, генерал!
Керенский повел рукой в сторону Корнилова.
Генерал направился к трибуне.
И тут как прорвало: вся правая часть партера, офицерские и
генеральские, дипломатические и гостевые ложи громыхнули аплодисментами,
вскочили. Разразилась овация. Но вся левая половина партера - делегаты
Совдепов и армейских комитетов, солдаты - осталась сидеть, и из этих рядов
не раздалось ни одного хлопка. Подхлестнутая этим молчанием, правая часть
ликовала. Доносилось: "Да здравствует генерал Корнилов!.. Слава
главковерху!.."
Овация продолжалась несколько минут. Едва она начала спадать, как из
офицерской, соседней с Путко ложи раздалось на весь театр, командно-громко:
- Солдаты, встать!
Зеленые гимнастерки внизу не пошевелились.
- Солдаты, встать! Изменники, хамы! Снизу, от гимнастерок,
послышалось:
- Холопы!
Ложи будто взбесились:
- Это не солдаты! Встаньте!.. Изменники!.. Керенский в исступлении
тряс колокольчиком. Наконец ему удалось утихомирить страсти:
- Я предлагаю собранию сохранять спокойствие и выслушать первого
солдата Временного правительства с долженствующим к нему уважением и
уважением к Временному правительству!
Зал замолк. Антону сверху было видно: Корнилов, не спеша поднявшись на
трибуну, достал листки и положил их перед собой.
Взял первый лист, приподнял к глазам:
- Господа! Как верховный главнокомандующий, я приветствую Временное
правительство, приветствую все Государственное совещание от лица
действующей армии.
Голос его звучал размеренно и четко, слова вылетали отрывистые:
- Я был бы счастлив добавить, что я приветствую вас от лица тех армий,
которые там, на границах, стоят твердой непоколебимой стеной, защищая
русскую территорию, достоинство и честь России, но с глубокой скорбью я
должен добавить и открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская
армия исполнит без колебания свой долг перед родиной.
В зале повисла тяжелая тишина.
2
Генерал Корнилов не видел зала. Не воспринимал рева и клекота одной ее
половины и мертвой тишины - другой. Его не возбуждали ни величественность
момента, ни торжественный блеск позолоты и хрусталя. Он внутренне клокотал
от ярости и лишь силой воли не давал этой ярости прорваться наружу -
разносным ли ударом кулака по кафедре или полновесной, матерной бранью. А
стоили все эти скопом и того и другого!..
Вчера, ступив на московскую землю, он чувствовал себя триумфатором.
Чувствовал и в час проезда от вокзала к Кремлю, и в момент
коленопреклонения перед Иверской. И по возвращении, когда начал принимать в
своем вагоне посетителей.
Но вот тут как раз и началось. Нет, осечка произошла не на Каледине:
атаман остался верен своему слову. От имени всего казачества, всех
двенадцати войсковых округов, подтвердил, что поддерживает главковерха
полностью и во всем. Однако уже в разговоре с Алексеевым Корнилов
почувствовал: старый генерал начинает крутить. Понять штабиста можно:
завидует такому быстрому возвышению бывшего своего подчиненного, еще год
назад одного из сотен неизвестных командиров. Тогда Корнилов предложил
прямо: не желает ли Алексеев стать военным диктатором?
- Нет, Лавр Георгиевич, - ответил тот, - я стар и не подхожу для
руководства насильственным переворотом. Руководящая роль могла бы
принадлежать вам. - И добавил: - Хочу между тем сообщить, что
министр-председатель усиленно ищет вам замену и даже предлагал мне пост
главковерха, так что время хотя еще и не настало, но уже на исходе.
- Почему не настало?
- Я солдат, а не политик, выслушайте мнение более осведомленных.
Объявившийся за ним следом Пуришкевич дергался, взмахивал руками, на
руке взблескивала браслетка, кричал:
- Россия исстрадалась по твердой власти! Нынешнее правительство - это
сонм двенадцати спящих дев!.. Я живу мыслью сейчас только об одном! Надо
бить в набат с колокольни Ивана Великого!..
Значит, и Пуришкевич с главковерхом, но в данный момент от него мало
толку.
О деле заговорили двое последующих - Путилов и Вышнеградский.
- "Общество экономического возрождения России" предоставит в
распоряжение "Союза офицеров" два миллиона рублей, - сказал Путилов. - Мы
готовы идти на любые жертвы, чтобы помочь вам, генерал, восстановить
порядок. На вашей стороне сочувствие всех промышленно-финансовых кругов.
Но...
- Что "но"?
- Мы, купцы, прежде чем вкладывать капиталы в дело, примеряем семь раз
- такая уж наша натура: не верь чужим речам, верь своим очам.
- Я денежной выгоды не ищу, господа, - оскорбился генерал.
- Вы не так поняли, ваше высокопревосходительство, - смягчил
Вышнеградский. - Мы сами готовы отдать последние рубахи... Но одних денег
нынче мало. Вчера против нас выступила вся фабричная Москва. Сегодня вы
готовы один на один выступить против нее? С какой силой вы выступите?.. Вам
мы поверим и на слово. Но готовы вы сказать это слово сегодня?
Об этом он не подумал: он считал, что его имя просто будет объявлено.
Кем?..
Путилов и Вышнеградский поняли его затянувшееся молчание.
- Пока работный люд собран в цехах заводов и фабрик, он - сплоченная
сила, - развил план Путилов. - Когда же он выброшен за ворота - это просто
темный сброд. Мы решили пойти на крайние жертвы. Однако для этого
потребуется время.
И они изложили план организации всероссийского локаута, уже начавший
исполняться.
- Мы их обуздаем, - заключил в унисон с Путиловым Вышнеградский. - Что
же касается денег, они будут в вашем распоряжении, когда вы скажете свое
слово.
После парада, устроенного "балерине" на Ходынском поле, изволил
пожаловать к главковерху и командующий Московским округом Верховский.
Корнилов принял его с сомкнутыми губами.
- Ничего не предусмотренного программой Государственного совещания
произойти не может, - сказал, прямо глядя в лицо генерала, Верховский. -
Ибо весь гарнизон на стороне революции. Солдатская масса чрезвычайно
дорожит свободами, полученными после крушения самодержавного строя.
Оренбургский казачий полк, направленный к Москве без моего ведома, я
приказал остановить в пути. Министр-председатель одобрил мой приказ.
Корнилов готов был кликнуть своих текинцев: арестовать и выпороть
изменника!.. Ожидавший своей очереди на прием профессор Милюков
окончательно развеял надежды главковерха на Москву:
- Вы, глубокоуважаемый Лавр Георгиевич, - верховный главнокомандующий,
а Керенский - "верховный главиоуговаривагощпи". Толпа еще верит его словам.
Мы, ваши преданные и верные друзья, взвесившие все "за" и "против", пришли
к выводу: рано. И не так нужно еделать. Не самому наносить удар, а ответить
сокрушительным контрударом!..
Это было примерно то же, о чем говорил в свое время Савинков. Вот бы с
кем следовало посоветоваться! Единственный человек, на твердость которого
Лавр Георгиевич может рассчитывать. Но его в Москве не было. Зато речь
Керенского уже опубликована во всех газетах. А в ней: "...и каки