Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
- Прежде всего отношение армии к большевизму и к Ленину, -
настойчиво-мягко уточнил профессор. - Как относятся нижние чины и младшие
офицеры?
- Почему именно младшие?
- Позиция старшего командного состава мне известна. Может быть, даже
лучше, чем вам... Это каста, воспитанная в строгих представлениях о долге и
чести. Даже неотвратимые февральские события почти все генералы и
штаб-офицеры поняли с трудом. А вот среди молодых...
Горничная уже вкатила столик с чаем и бисквитами.
- А вот среди молодых... Многие были произведены в офицеры из
университетов и институтов, а в учебных заведениях они не могли быть вне
политики, - профессор понимающе улыбнулся. - С одной стороны, это хорошо -
им по плечу разобраться в животрепещущих вопросах современности. Но с
другой - многие студенты были подвержены сильному социал-демократическому
влиянию. Так как обстоят дела сейчас, после июльских событий? Развеялись
иллюзии?
- Нет, - твердо сказал Антон. - Мало кто верил и верит, что большевики
- германские шпионы. Влияние идей Ленина все шире распространяется среди
солдат и затрагивает офицерский корпус. Вы правы - прежде всего молодежь,
младших офицеров.
Милюков по-своему понял решительность ответа собеседника:
- Вы молодец, Антон Владимирович, - вы трезво смотрите на вещи. Здесь,
в столице, многие убаюкивают себя... Преждевременно. Опасность возрождения
большевизма не ликвидирована. И конечное слово будет принадлежать армии.
"Вот оно что... Хочет получить ориентировку из первых рук..."
- А каково ваше отношение к Временному правительству? К
министру-председателю? - продолжил хозяин кабинета.
- Бессовестные болтуны. И самый большой болтун - Керенский.
- Вынужден с вами согласиться, мой юный друг. Александр Федорович, к
огорчению, как флюгер. Откуда ветер дует... - Он помолчал, допил чай,
неторопливо, со вкусом раскурил трубку, предупредительно раскрыв перед
гостем шкатулку с сигарами, сигаретами и папиросами. И как бы между прочим,
без понуждения, спросил: - А как относится армия к фигуре главковерха
Корнилова?
- До бога высоко, до главковерха далеко... - позволил себе пошутить
Антон. - По совести говоря, не знаю.
- Не беда. Время все поставит на свои места. - Милюков мягко
улыбнулся. - Когда пробьет час.
Антону почудилась в этих словах перефразировка "дня икс", упомянутого
горским князем.
- Что вы хотите этим сказать, профессор?
Павел Николаевич не спешил с ответом. Пососал трубку. Не отрывая
мундштука от губ, выпустил ароматный дым. Из-за неплотно прикрытой двери
донеслось:
Дни безумия злого Сосчитал уж стремительный Рок, И восстанья иного
Пламенеющий день недалек...
Профессор отнял от губ трубку:
- У супруги сегодня день салона... - голос его был снисходителен.
Из залы донеслись аплодисменты.
- А стихи действительно превосходны. Как предзна-менье. Ведь Федя
написал их не сегодня - год назад... - Милюков вздохнул. - Год - а как все
изменилось, и грядет уже новый, "пламенеющий день". - Он снова пососал
мундштук. - Лютер говорил: ум человеческий подобен пьянице - поддержи его с
одной стороны, он свалится на другую... Да, продолжает шататься из стороны
в сторону род людской, обманываемый, но не теряющий веры в возможность
достижения желанной цели. От времен Древней Индии, Египта, Ассиро-Вавилонии
и Иудеи жрецы занимались гаданием, пытались раскрыть смысл прошедшего и
предугадать таинственное будущее. Да и нынче - только объявится
прорицатель, как все к нему валом валят.
- О ком вы говорите?
- Если позволите, и о себе. Хотя признаюсь вам, дорогой друг: не
обладаю магическим даром. Не могу, подобно пифиям, подчинять
сверхъестественные силы и вызывать знамения. - Он пыхнул благоуханным
дымком. - Зато знаю, чего хочу и чего не хочу.
Антон понял: если он рассчитывает что-то разузнать, должен набраться
терпения. Разглагольствовать - в манере профессора. Этой манере
соответствовал и его голос, обширный и бархатистый.
- Так чего же вы хотите, Павел Николаевич?
- Надеюсь, того же, чего и вы: укрепления могущества и славы России.
- Готов подписаться под этими словами. Но что вы подразумеваете за
ними?
Милюков опять повел издалека:
- И мы и большевики боролись против царизма. Различными методами. Но
добивались и добились одной конечной цели: самодержавие рухнуло... А далее?
Увеличилась или уменьшилась после Февраля сумма добра и зла в отечестве?..
Мы, партия народной свободы, мы, конституционные демократы, хотели и хотим
объединить вес классы, все слои общества в едином спасительном гражданском
порыве самоотвержения и подвига!
- А чего вы не хотите, профессор? Павел Николаевич оставался верен
себе:
- Наша революция началась как общенародная. Но очень скоро она
оказалась похожей на поезд, которому стрелочник неправильно перевел стрелку
- направил в тупик. Этот тупик - классовая борьба. При классовой борьбе
развиваются наихудшие качества населения: корысть, зависть, трусость,
презрение к общенациональному... Между тем каждому должно быть ясно, что в
России нет ни одного класса, который на своих плечах мог бы вынести всю
тяжесть свершенного и на обломках деспотии создать новые формы общественной
жизни.
- А пролетариат?
- Вот-вот! - обрадовался профессор, снова по-своему поняв Антона. - Вы
мне подсказываете догмат большевиков. Теперь, слава богу, уже почти для
всех становится очевидным то, что мы знали всегда: российский пролетариат
не обладает государственным разумом. Да и откуда было набраться его?
Единственный свет, который был доступен так называемому революционному
пролетариату и его партии, - это сумеречный свет подполья. А вы знаете:
свет, проникающий в узкую щель, создает оптический обман, искажает все
пропорции... Мы, кадеты, вели борьбу легально, при нормальном освещении. И
у нас нет аберрации зрения. И неужели мы, образованные и эрудированные
люди, уступим право государственного мышления каким-то фабричным с их
двумя-тремя классами церковноприходского?.. Абсурд! И еще один догмат
большевиков и их лидера Ленина: революция - для пролетариата. Вот этого мы
тоже не хотим. Наоборот, мы хотим, чтобы пролетариат служил для нашей
революции.
Он добродушно сквозь линзы пенсне посмотрел на офицера:
- С вами очень приятно беседовать. Вы умный человек и понимаете самую
суть. Жаль... - он показал трубкой на повязку. - Подлечитесь - и снова на
фронт?
- Царапина. Нет, я командирован в Москву. На какое-то совещание.
- На Государственное совещание? - встрепенулся Павел Николаевич. И
спова в его топе Антон уловил нечто общее с тоном князя.
- Это совершенно меняет дело! Я тоже там буду... А вы не могли бы
выехать в Москву несколько раньше?
- Зачем?
- Понимаю: фронтовику отказаться от соблазнов столицы... Но мы,
общественные деятели, решили накануне Государственного совещания провести
свое. В узком кругу. Для выработки неких важных намерений. Я, как один из
организаторов, с удовольствием пригласил бы вас. Как представителя
достойнейшей части молодых офицеров-фронтовиков.
- Благодарю... Большая для меня честь... Однако... Антон понял: вот
оно! Как в детской игре: "холодно, холодно..." и вдруг сразу - "горячо!".
Но не следует выказывать явную радость.
- Если все же надумаете, ждем вас восьмого августа поутру в особняке
Рябушинского на Спиридоновке. Вы Москву знаете?..
Вот теперь ему было с чем спешить на Фурштадтскую. В голове звучала
последняя фраза стихотворения Соллогуба: "И восстанья иного пламенеющий
день недалек..."
На Фурштадтской он Дзержинского не застал. В квартире ЦК был Василий.
Путко подробно рассказал о всех встречах дня.
- Ну что ж, по-моему, первая твоя разведка боем прошла оч-чень удачно.
Нового для нас не чересчур много, не возносись, однако предложение Милюкова
заблаговременно отправиться в Москву... Вот это стоит хорошенько
обмозговать. Вчера Центральный Комитет обсуждал наше отношение к
московскому совещанию. Сегодня вечером разговор будет продолжен...
Зазвонил телефон. Василий снял трубку. Отдал какие-то распоряжения.
Вернулся к прерванному разговору:
- А как держался Милюков? Эдаким тургеневским барином?.. Я его хорошо
знаю: Павел Николаевич читал нам в университете лекции по истории.
Интересные были лекции. Эрудит!
Продекламировал:
Роскошь, бархат и портьеры,
Много серебра,
Снимки Ниццы и Ривьеры,
Бронзовые бра...
Русских классиков творенья,
Теплый кабинет...
Тут не может быть сомненья, -
Ясно: вот кадет!
- Точно! - рассмеялся Антон, вспомнив столик под торшером.
- Это я еще в шестом году в каком-то сатирическом журнальчике вычитал,
запомнилось, - отозвался Василий. И тут же с шутливого тона перешел на
серьезный: - Да, кадеты трусливы именно потому, что привыкли к "теплым
кабинетам", "бархату и портьерам", привыкли загребать жар чужими руками. Но
тем они и опасны! Они стоят за спиной всех заговоров против революции. Это
оч-чень хорошо, что ты приглянулся их атаману.
Снова телефон оторвал Василия от разговора. Ио нить его не прервалась.
- Сейчас, кажется, взялись за Корнилова, - продолжил он, повесив
трубку. - "Народный герой!" Как каждый узколобый вояка, сам Корнилов
стремится к одному - к высшей должности, к безграпичной власти, чтобы без
всяких помех посылать солдат на смерть. Имел счастье видеть сего "героя".
По его приказу на Юго-Западном было расстреляно сто сорок человек.
- И я лично знаком с верховным, - вставил Антон. Рассказал, при каких
неожиданных обстоятельствах и как произошла их встреча.
- Так этот твой Петр Кастрюлин по шее генералу навернул? -
расхохотался Василий. - Ну, попался бы он теперь главковерху на глэ.за!
- Тогда, в шестнадцатом, мой Петр навернул еяу как австрийскому
лазутчику, а теперь еще не так навернет как наемнику Временного! - сказал
Путко. - Теперь мой Петр - твердокаменный большевик!
- Да, предполагаю, что скоро придется повторить опыт, - задумчиво
проговорил Василий. - Гляди-ка! И эту ночь прокуролесили!
И вправду: за окнами снова розово дымился рассвет.
- Ну вот что, друг-лазутчик, отправляйся-ка ты отдыхать. Даю тебе
увольнительную на целые сутки. А завтра в восемь утра быть здесь - как
штык! Я переговорю с товарищами, и мы все решим. Будь здоров!
На Полюстровском, как и вчера, его покорно ждала Наденька. По
деревенскому обычаю подала на завтрак борщ. Настоящий украинский, ароматом
заполнивший всю горницу.
- Язык проглотишь! - набросился Антон. - Да ты,
Наденька, не только сестра милосердная, а еще и повариха, сватья баба
Бабариха!
- Какая еще Бабариха? - со вздохом отозвалась она.
2
Вслед за обращением совета "Союза казачьих войск" поступила в Зимний
дворец резолюция Главного комитета "Союза офицеров армии и флота". В
резолюции говорилось, что сей союз "в тяжелую годину бедствий все свои
надежды на грядущий порядок в армии возлагает на любимого вождя генерала
Корнилова". Послание офицеров заключала недвусмысленная фраза: "Мы не
допускаем возможности вмешательства в его действия каких бы то ни было лиц
или учреждений и готовы всемерно поддерживать его в законных требованиях".
И тут же на стол министра-председателя лег бланк третьей телеграммы:
"Конференция Союза Георгиевских Кавалеров единогласно постановила всецело
присоединиться к резолюции Совета казачьих войск и твердо заявить
Временному правительству, что если оно допустит восторжествовать клевете и
Генерал Корнилов будет смещен, то Союз Георгиевских Кавалеров
незамедлительно отдаст боевой клич всем кавалерам о выступлении совместно с
казачеством".
Керенский оторопело разглядывал бланки. Чем вызван столь мощный залп
грозных предупреждений? Властью министра-председателя - своей властью! - он
мог сместить главковерха, но пока не помышлял об этом. Единственная его
забота - обуздать норов Корнилова и заставить генерала беспрекословно
выполнять предначертания правительства в армии. У Керенского нет лучшего
исполнителя задуманной и пестуемой акции. Откуда же такой ажиотаж?.. Он
пригласил во дворец Савинкова:
- Борис Викторович, что сие может значить?
- Я уже получил копии, - отозвался управляющий военным министерством.
- Возмущен до глубины души. Связался по прямому проводу с комиссарверхом.
Фило-ненко тоже не в курсе дела.
- Но подобного рода идеи и готовые фразы не летают сами по себе в
воздухе! - раздраженно возразил Керенский. - Тут чувствуется одна рука. II
весьма многоопытная.
- Совершенно согласен, - поднял на премьера глаза
Савинков. - Я уже говорил вам, что при Ставке отираются некие темные
личности. Я отдал распоряжение начальнику контрразведки установить, кто они
и с кем связаны. В зависимости от результатов расследования мною будут
приняты окончательные меры.
Звуки "...кончат..." щелкнули, как сухой удар курка.
- Одобряю, - коротко кивнул Керенский. - А каковы ваши соображения,
Борис Викторович, в связи с по-выми требованиями главковерха?
Он показал шифротелеграмму из Ставки.
- Ознакомлен в копии и с ними. Полагаю, что войска округа подчинить
Корнилову следует: они действительно могут понадобиться ему для выполнения
стратегических задач на фронте.
- А не будет ли это означать, что правительство, оставшись без войск,
окажется безоружным перед...
- Я не закончил свою мысль, - перебил министра-председателя Савинков.
- Войска округа Корнилову подчинить, выделив, однако, из округа собственно
столичный гарнизон, который надлежит усилить преданными нам частями за счет
вывода из Питера проболыпевистски настроенных полков и заменив их
"штурмовыми батальонами" и "батальонами смерти".
- Прекрасная мысль! - живо воскликнул Керенский. - Я рад, что паши
взгляды совпадают! С вами приятно работать, Борис Викторович! Значит, так и
ответьте главковерху. Полумера его ублажит. А что до этих союзов, - он
небрежно оттолкнул телеграммы, - то я заявлю на пресс-конференции
представителям печати, что никаких изменений в верховном командовании не
предвидится.
Он подошел к карте России, занимающей всю стену бывшего царского
кабинета. Огромное, испещренное извилистыми шнурками рек и дорог полотно,
на котором Петроград был размером не более серебряного николаевского рубля.
"Всея земли Русской..." Обернулся:
- Борис Викторович, а как идет подготовка нового варианта докладной
записки Корнилова правительству?
- Филоненко заканчивает работу над нею в Ставке. Затем записку
просмотрю я.
- Превосходно! Пусть в нее будут включены жесткие требования. Нам
желательно, чтобы они исходили от главковерха, а мы бы лишь утвердили их.
- Сегодня же передам в Ставку.
- У вас есть какие-нибудь срочные дела ко мне?
- Да. Штаб морского министерства испрашивает разрешения на упразднение
крепости Кронштадт. Мотивировка: крепость в настоящее время утратила свое
стратегическое значение. Сухопутный гарнизон будет выведен на материк.
Балтийский флотский экипаж расформирован.
Министр-председатель повел глаза вверх по карте. Нашел остров Котлин.
На синеве Финского залива он был как наконечник стрелы, летящей в мишень -
кружок Петрограда.
- Кронштадт действительно утратил стратегическое значение?
- Наоборот. Приобрел еще большее.
Александр Федорович удивленно воззрился на Савинкова.
- Не для нас, а для большевиков, - закончил фразу управляющий.
- Вот оно что... Дайте от моего имени указание морскому штабу
подготовить план этой операции в деталях. Двух недель им достанет?
- Вполне. - Савинков посмотрел на часы: - Через пятнадцать минут я
принимаю французскую военную миссию.
- Не смею задерживать.
Оставшись один, Керенский прошелся по кабинету. Разговор с Борисом
Викторовичем успокоил его: вдвоем они сумеют усмирить зарывающегося
генерала, а через него и все эти казачьи советы, офицерские союзы и
георгиевские комитеты. С ВЦИК он уже управился. Два дня назад выставил
наконец из Таврического к благородным девицам, в Смольный институт. Терпеть
не может эту говорильню! Этих Чхеидзе, Церетели! Понимает теперь, почему
так ненавидел Думу император. Хотя как и Дума перед Николаем, так и ВЦИК
после июльских дней пляшет перед ним на задних лапках, как дрессированный
пес в цирке. Выпроваживая Совдеп из Таврического, он сказал: "Сожалею, что
не смогу теперь так часто бывать среди демократии, как хотел бы. - И
добавил: - Вынужденная необходимость, знаменующая, что скоро в этих стенах
соберется Учредительное собрание".
И все же тревога не покидала его. Как облака в душный день. То
просвет, то темень. Дождь не излился, погрохатывает за горизонтом. Но тучи
густеют... Нет, они наползают не со стороны Ставки. С Корниловым он
как-нибудь договорится. Где убавит, где прибавит... Мало ему генерала от
инфантерии - может и маршалом сделать, хоть генералиссимусом, как Суворова.
Пусть тешится. Казаки, георгиевцы - грибной дождичек. Совдеп - божья роса.
Грозой, бурей от большевиков тянет. Вот от кого!.. Уже грохотало. И в
апреле, и в июне, и в июле. С ними - вот с кем он ни о чем не может
договориться! Ни о войне. Ни о мире. Ни об устройстве Российского
государства. Все, что исходит от него, неприемлемо для них. Все, что
исходит от Ленина, ненавистно ему.
Слава богу, июльские события дали возможность загнать большевиков в
подполье. Но этого мало. Их нужно разгромить. Уничтожить как общественную
силу. Правы и в морском штабе, и Савинков - пора! Этот Кронштадт! Imperium
in imperio [Государство в государстве (лат.)]. Еще в мае моряки и рабочие
Котлина объявили, что подчиняются на своем острове только Совдепу, а в
Совдеп выбрали почти поголовно сторонников Ленина. Изгнали из Кронштадта
даже комиссара Временного правительства. Это они, они четвертого июля
высадили в Питере десятитысячный вооруженный десант! Это перед ними с
балкона дворца Кшесинской выступал Ленин!.. Еле удалось управиться с
моряками и загнать их обратно на остров. Тогдашний главковерх Брусилов
написал Керенскому, что нужно воспользоваться моментом и покончить "с
гнездом большевизма - Кронштадтом". Предложил разоружить гарнизон, а если
моряки воспротивятся, открыть по Котлину огонь из главных калибров фортов
Ино и Красной Горки. Министр не решился: оба эти форта тоже ненадежны.
Ограничился лишь тем, что назвал кронштадтцев "предателями русской
революции" и потребовал от команд "Петропавловска", "Республики" и "Славы"
арестовать и выдать зачинщиков. Теперь он покончит с этим гнездом! Не
мытьем, так катаньем. "По стратегическим соображениям".
Но Кронштадт - лишь одна грозовая туча. Большевики - они всюду. В
тылу. В действующей армии. В самом Питере. В Москве. Начальник
контрразведки подытожил сводки по фронтам и губерниям: в их партии уже
почти четверть миллиона. Л в