Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
- Павел Николаевич, я человек маленький... всю жизнь на позициях... Но
вот послушал: англичанам золото отдали, американцы наши дороги и земли
прибрать к рукам хотят... Куда ни кинь, везде клин. Так почему бы не
добиваться мира? На фронте только и думают, мечтают об этом.
Такие слова вполне были оправданны для армейского офицера.
- Понимаю вас, мой юный друг, понимаю... - Милюков тяжело вздохнул. -
Россия устала. И столько пролито крови. И вы сами столько уже пролили... Но
мы не можем нарушить обязательства перед союзниками.
- Хорошо. Но если убедить их?
- Откровенно скажу вам: дело не в них. Если бы война завтра вдруг
окончилась, это было бы огромным бедствием для всех нас.
- Не возьму в толк... Почему?
- Потому, что мы еще не готовы к миру. Где тот человек, который сможет
обуздать освободившуюся энергию темных масс - тех же сегодняшних солдат,
которые завтра вдруг снова станут крестьянами и пролетариями?.. Вот то-то,
дорогой мой.
Автомобиль остановился у сверкающего огнями подъезда "Националя".
Антон понял: и сегодня ему не спать. Ои должен обязательно увидеть
Пятницкого.
Глава девятая
11 августа
1
Антон возвращался в "Националь", когда зарождающееся утро уже
скрадывало последние тени и громкоголосая Москва была необычно тиха и
пустынна - только городовые, дворники да загулявшие полуночники. Без сна -
как на фронте, когда надвигалось тревожное с той, вражеской стороны.
Такое же состояние было и теперь. После встречи у "Дрездена" два дня
назад Пятницкий познакомил Путко с членами Московского городского комитета
- с Землячкой, Емельяном Ярославским, Скворцовым-Степановым, Ольминским.
Круг знакомых большевиков ширился. Если шло заседание - Антон сидел на
заседании; проводился митинг - шел на митинг; ежечасно менявшуюся
обстановку обсуждали и на общегородской конференции большевиков, и в
Московском Совдепе, и один на один, и в спорах с меньшевиками и эсерами (с
представителями этих партий Путко по понятным причинам не встречался) .
В целом ситуация представала такой: если до этих дней Москва как бы с
замедлением отражала те события, которые свершались в Питере, повторяя их в
менее ярких и более скромных масштабах, - так было и в феврале, и в июне, и
в июле, - то теперь, с момента проведения "Совещания общественных деятелей"
и в преддверии Государственного совещания, она стала играть первую роль.
Эпицентр борьбы переместился из столицы сюда.
- Вспомните пятый год, нашу Пресню! Не Питер, а Москва подняла тогда
знамя вооруженного восстания! - горячо говорил Емельян Ярославский. - Вот и
теперь наш город на переднем крае всероссийского революционного фронта!
Здесь контрреволюция готовится дать бой, и от того, выстоим ли мы и какой
дадим отпор, во многом зависит судьба всей революции!..
Из Петрограда приехал Виктор Павлович Ногин. На Шестом съезде он был
избран в ЦК, однако остался как бы куратором Москвы. Ногин доложил о
решении Центрального Комитета об отношении к Государственному совещанию.
Тут споров не было. Но предстояло выработать собственную, местную тактику -
как достойно отметить столь знаменательное для реакционеров событие.
Керенский, генералы и пуришкевичи видят в Москве тихую гавань, в которую
хотят привести "государственный корабль"? Или, как писали черносотенные
газетки, того более: "Первопрестольная отныне - флаг России: московские
идеи, московские настроения далеки от гнилого Петрограда - этой язвы,
заражающей Россию". Так какой же ответ дать всему этому черному сброду?
Поднять всю трудовую Москву на демонстрацию?
Керенский предусмотрел такую возможность: постановлением Временного
правительства были воспрещены в Петрограде и Москве "всякие шествия и
уличные сборища". Министр внутренних дел эсер Авксентьев недвусмысленно
предупредил в печати, что "попытки нарушить это распоряжение, а равно
всякие призывы к насилию и к мятежному выступлению, откуда они бы ни
исходили, будут прекращены всеми мерами".
Большевикам стало известно, что многочисленные московские военные
училища, школы прапорщиков, бригада ополченцев приведены в боевую
готовность, а к городу подтягиваются части из окрестных гарнизонов. Нет,
никаких действий, могущих сыграть лишь на руку врагам!.. Но есть средство,
которое никогда не отнять у пролетариата, - забастовка! Вчера общегородская
конференция партии (Антон был на ней) приняла решение: организовать
массовую кампанию протеста против Государственного совещания и призвать
пролетариат Москвы к однодневной стачке протеста.
Центральное бюро профессиональных союзов от имени сорока одной
организации поддержало большевиков и санкционировало однодневную
забастовку. Однако меньшевики, эсеры, Московская дума, сблокировавшись и с
кадетами, и с "внепартийными", выдвинули контрпредложения: "Москве оказана
особая честь! Идея совещания родилась у министров-социалистов! Надо ли нам
изолировать себя от всей остальной России и расширять пропасть между
рабочим классом и всеми другими гражданами страны?.." Короче: не
протестовать, а наоборот - приветствовать съезд заговорщиков. И еще один
"благоразумный" довод: Государственное совещание - дело, мол, не
московское, а всероссийское, поэтому пусть решает не Московский Совдеп, а
ВЦИК. А во ВЦИК, известно, Чхеидзе и Церетели горой стоят за совещание.
В массе начались колебания. За кем же пойдет трудовая Москва?
Последнее, что довелось услышать Антону от Пятницкого, - это исход
голосования в Московском Совдепе. Голосовали уже глубоко за полночь.
- Общими силами меньшевики и эсеры добились перевеса: провели
резолюцию против стачки.
- Так что же, все сорвалось?
- Шалишь! Мы решили обратиться к самим рабочим.
- А если казаки и юнкера устроят провокацию? Вспомните пятый год или
июль.
- Будем соблюдать выдержку. А перегнут палку - и мы напомним им пятый
год. Скажу тебе по секрету: обсуждали мы и такую возможность. Еще с апреля
у нас на заводах созданы отряды Красной гвардии, партийные дружины,
восстановлены боевые рабочие дружины - и на "Михельсоне", и на
Военно-артиллерийском, на "Проводнике", "Бромлее", "Гужоне", на "Динамо"...
Они тоже приведены в готовность и на завтрашний день получат оружие. Но ни
один боевик до приказа не выйдет с этим оружием на улицу.
- Если все же дойдет до этого - и мне найдите дело, - сказал Путко. -
Чему-чему, а стрельбе по целям я научился.
- Не горюй, твоя наука еще пригодится. Пока же твоя забота - держать
уши торчком. Ты уже выудил немало нового и важного.
В устах Пятницкого это было высшей похвалой.
- Локауты, заводы на замок - пусть рабочие и их дети мрут с голоду -
эту политику Путиловых да Прохоровых мы раскусили давно, - продолжал он
раздумчиво оценивать сведения, добытые Антоном. - Но вот точный срок
одновременного удара: конец августа - начало сентября... С чем это
связано?.. Попытайся уточнить.
Он оглядел собеседника:
- Не возьму в толк: чего это Милюков обхаживает тебя, словно девицу?
- Как-никак сын бывшего коллеги.
- Эмоциями объясняешь? Ишь какой этот Павел Николаевич
чувствительный!.. Да у него таких профессорских сынков в кадетской партии
пруд пруди. Не-ет, зачем-то именно ты ему понадобился... Договоримся так:
что бы он тебе ни предложил - соглашайся. Коль Юзеф послал тебя лазутчиком
во вражеский стан, не дай промашки! Вот твоя стрельба по цели.
Они простились с петухами: Пятницкий жил в Марьи-пой роще, и здесь,
как в деревне, кукари-пономари подняли перекрик с цепными псами на заре.
Антон только задремал, как поднял его негромкий стук в дверь номера:
- Вы уже встали, мой друг? Если есть желание, не составите ли старику
компанию на завтрак? Жду вас внизу, в ресторане.
Он быстро привел себя в порядок. Сбежал по лестнице в кафе, нашел
столик, за которым, проглядывая ворох газет, сидел Павел Николаевич.
- "Я гусар молодой..." - добродушно улыбаясь, напел профессор. Он был
свеж, надушен, напомажен и весь лучился расположением. - Опять, юный
Дон-Жуан, даю голову на отсечение, шалопутничали до рассвета?
"Следит он за мной, что ли?" - подумал Путко.
Профессор понимающе, отечески подмигнул: мол, одобряю. А когда подали
кофе, сливки и булочки, посерьезнев, сказал:
- Антон Владимирович, я хотел бы попросить вас об одной немаловажной
услуге.
- Буду рад.
- Не торопитесь с ответом. Моя просьба может показаться супротивной
вашим представлениям о кодексе офицерской чести... Но поверьте, не
собственного живота ради, жив я заботами о судьбе отечества...
Профессор тяжко вздохнул:
- Наступает поворотный момент в истории России... Может быть, вечевой
колокол призовет завтра или послезавтра... Может быть, через две недели...
Но каждый из нас должен быть готов откликнуться на его призыв...
- Я слушаю вас с нетерпением.
- Есть мудрая русская пословица: "Криком изба не рубится, шумом дело
не спорится". Вы, конечно, кое-что уловили из вчерашней беседы у
хлебосольного Петра Петровича в Беляеве-Богородском. Не буду перегружать
вас бременем излишней ответственности, поэтому не стану объяснять всего...
Скажу лишь одно: для выполнения нами замышленного нам нужна армия. Деньги,
оружие, возбуждение общественного мнения - все в наших руках. А вот
армия...
- На Спиридоновке я видел высший генералитет, - заметил Путко.
- Вы правы. И вы верно улавливаете ход моей мысли, - мягко качнул
седой головой профессор. - Но генералы непосредственно не командуют теми, в
руках у кого ружья. Генералы командуют офицерами, а уже офицеры - нижними
чинами, правильно?
- Совершенно верно, господин профессор. Но позволю себе уточнить,
нижними чинами командуют младшие офицеры.
- Дорогой мой, вы как будто читаете мои мысли, - Милюков с удивлением
и удовольствием посмотрел в лицо поручика. - Именно к этому я и веду.
Следует уточнить также, что не все генералы и обер-офицеры в чести у
солдатской массы... Да-да, после пресловутого "Приказа Э 1" приходится
считаться и с этим... Поэтому наша надежда - на молодежь. На таких бравых и
преданных молодых офицеров, как вы!
"Вот он к чему клонит!.." - Антон изобразил на лице смущенную улыбку:
- Что вы, Павел Николаевич!..
- Не скромничайте. Ваши два Георгиевских креста говорят сами за себя.
К тому же вы не какой-то там держиморда, Скалозуб - вы можете найти общий
язык с "серой скотинкой", не так ли?
- Думаю, могу. С солдатами на батарее у меня самые добрые
взаимоотношения, - не согрешил против истины поручик.
- Следовательно, если вы им приказываете: "Стреляйте, братцы!", или
как там по-военному...
- У нас коротко: "Огонь!" - рявкнул Путко, да так громко, что все
сидевшие в ресторане встрепенулись.
- Хо-хо! Ну и голосок! - рассмеялся Милюков. - Живо представил себе!
Хо-хо!.. Только прошу вас, потише. Иначе они все залезут под столы. Когда
вы приказываете, они стреляют?
- Конечно.
- Именно это мне и хотелось услышать: когда понадобится, вы им
прикажете - и они будут стрелять.
- Во врагов России, - уточнил поручик.
- Конечно, - подтвердил Милюков. - Не в нас же. Он допил свой кофе и
начал набивать трубку:
- Но это, к сожалению, еще далеко не все... Если бы каждый молодой
русский офицер рассуждал так же, как вы... Но вспомните, Антон
Владимирович, в вечер нашего знакомства вы сами сказали, что влияние идей
Ленина все шире распространяется в армии и даже затронуло молодых офицеров.
Вот в чем беда. Ныне, после июльского большевистского путча, над
офицерами-большевиками, как вы знаете, во многих частях устраиваются суды
чести: их изгоняют из полков и предают военно-полевым...
военно-революционным трибуналам. Поэтому многие, переродившиеся в душе в
большевиков, внешне до поры до времени не высказывают открыто своих
взглядов. Но знать их - злейших и опаснейших врагов!.. - он невольно
возвысил голос, и с соседнего столика на них оглянулись, - знать их нам
необходимо.
Профессор снова испытующе посмотрел на Путко:
- Они затаились. Но в доверительной беседе со своим коллегой,
фронтовиком...
- Вы хотите мне предложить!.. - краска гнева залила щеки Антона.
Милюков положил свою руку на его ладонь и с неожиданной силой прижал
ее к скатерти:
- Да, именно это я и хочу. - Голос его также обрел неожиданную
твердость. - Поэтому я и начал нашу беседу со слов о кодексе офицерской
чести. Форма кодекса неизменна. Но содержание изменилось. Ныне изменились
все понятия о нравственности, этике, морали. Речь идет о жизни и смерти. Не
только вашей или моей. Вспомните девиз французских дворян: "Теряю жизнь, но
сохраняю честь!" И речь моя - о чести и жизни России!
Антон, пока разглагольствовал профессор, взял себя в руки. Подумал:
"Вот так же склоняли к "сотрудничеству" жандармы и охранники..."
Милюков, наблюдавший за ним, уловил перемену:
- Я понимаю, какая борьба происходит в вашей душе... И мне это глубоко
импонирует. Я сразу понял, что вы - глубокая и честная натура. Но сегодня
каждый должен сделать выбор... Сугубо доверительно скажу вам: подобных
молодых людей, взявших на себя сей тяжкий нравственный груз, у нас не так
уж и мало. Они есть в каждой дивизии, во многих полках и дивизионах.
Некоторым из них мы посоветовали даже надеть на себя личину большевиков.
"Горячо, горячо!.." - повторил про себя Антон детскую присказку. Кто
эти молодцы, согласные на ролп осведомителей и провокаторов?
- Наверное, вашим доверенным не следует действовать разрозненно...
Чтобы можно было объединить усилия... - он как бы размышлял вслух.
- Вы правы, - отозвался Милюков. - В нужный момент доверенное лицо
найдет вас. И вам мы дадим кое-какие связи.
Он грустно усмехнулся:
- Как в добрые старые времена: пароли, явки. Мы должны быть готовы ко
всему.
Окутал себя душистым облаком табачного дыма.
- Это на будущее. Но есть заботы и неотложные. Нашими совместными
усилиями с правительством и ВЦИК на Государственное совещание
большевистская делегация не допущена. Однако не исключено, что отдельные
представители ленинской партии просочились через армейские и фронтовые
делегации как члены армко-мов и прочих "комов", - он кашлянул на этом
ненавистном слове. - Нам нужно узнать: кто да кто, и в нужный момент
обезвредить.
- Как понимать: "нужный момент"? - эти слова замыкали воедино и намеки
горского князя, и недомолвки Родзянки за вчерашним вечерним застольем.
- Всякому дню - своя забота, - уклонился от ответа профессор. - Ударит
колокол - услышите.
Не взглянув на поданный счет, выложил поверх него керенку:
- Я бесконечно рад, Антон Владимирович, что мы нашли общий язык.
2
Этим утром начальник штаба Ставки, делая доклад в кабинете
главковерха, изменил издавна установленный порядок - начал обзор событий за
истекшие сутки не с севера на юг, а с юга на север. Коротко доложил
суммированные в штабе донесения с Румынского, Юго-Западного и Западного
фронтов и уткнул указку в красную широкую полосу, которой были обозначены
на карте передовые позиции Северного фронта:
- Все данные свидетельствуют, что в ближайшие дни надо ожидать
серьезных наступательных операций противника именно здесь. В этом районе
против наших войск расположена группа армий Эйхгорна в составе трех армий:
Седьмая - от моря до Якобштадта, затем, - он повел указкой, - Девятая
армия, и, наконец, на правом фланге - Десятая. Обращаю ваше внимание на
следующие обстоятельства: противник обычно приравнивал свои фронты к нашим,
но на сей раз фронт армий Эйхгорна по протяженности длиннее нашего фронта
на целую армию. Это вполне отвечает условиям театра войны на данном участке
и предопределяет направление главного стратегического удара.
Корнилов внимательно разглядывал карту. Красная полоса Северного
фронта простиралась от берега Рижского залива по Двине примерно на триста
верст. С нашей стороны правый фланг упирался в море, верстах в пятидесяти
от Риги. Затем линии окопов пересекали железную дорогу и опускались на юг
до реки Аа, делали крутой поворот, перерезали еще одну железнодорожную
колею, уже в двадцати верстах от Риги, и, наконец, упирались в берег Двины
в районе Икскюля. Отсюда до Риги было рукой подать. Правда, карта вдоль
всей линии фронта испещрена обозначениями болот и заболоченных речных пойм,
озер и озерных перешейков, а на ближайшем направлении к Риге рассечена
широкой синей лентой Двины.
- Предполагаемое направление удара? - спросил главковерх.
- Возможны два стратегических направления: Рига и Двинск, - указка в
руке Лукомского поочередно уколола два кружка. - Большинство данных говорит
за то, что противник избрал рижское направление. Хотя возможны сюрпризы и
Двинску.
- Численность?
- Четырнадцать-пятнадцать пехотных дивизий, три-четыре кавалерийских.
В резерве фронта пять дивизий. Всего у Эйхгорна свыше ста пятидесяти тысяч
штыков и сабель.
- Чем располагает генерал Клембовский?
- В распоряжении главкосева. Пятая и Двенадцатая армии. Однако
некомплект штыков в них превышает пятьдесят тысяч. Некомплект
артиллерийского парка, а также боеприпасов.
Лукомский отложил указку и вынул из папки несколько листков.
- Штабом подготовлены приказы, направленные на усиление участков
предполагаемых ударов за счет резервов Ставки и спешной переброски
подкреплений с других фронтов.
Генерал положил листки на стол перед главковерхом:
- Прошу подписать.
Во время всего этого доклада Лукомский держал себя подчеркнуто сухо.
Корнилов отодвинул листки в сторону:
- Не будем торопиться. Вы не забыли о циркуляре, который я просил
подготовить?
- Никак нет. Он среди приложенных бумаг. Корнилов перебрал листки.
Нашел. Циркуляр гласил: "При восстановлении порядка в частях, отказавшихся
исполнить приказ, до сих пор бывают случаи применения стрельбы вверх.
Приказываю подтвердить мое категорическое требование: 1) После того как
увещания, уговоры и прочие меры нравственного воздействия не дали
желательных результатов, предъявлять неповинующимся частям точные
требования, давая на выполнение их кратчайший срок; 2) Раз признано
необходимым применить оружие, действовать решительно, без колебаний, отнюдь
не допуская стрельбы вверх; за применение таковой стрельбы начальников,
допустивших ее, привлекать к ответственности, как за неисполнение боевого
приказа.
Верховный главнокомандующий..." Корнилов подписал, протянул
Лукомскому:
- Немедленно отправить во все штабы фронтов и армий. Как идет
передислокация Кавказской туземной дивизии?
- Эшелоны в пути.
Впрочем, Корнилов знал это не хуже Лукомского. С каждым днем, с каждым
часом он чувствовал, как прибывает у него сил. Задуманный план
осуществлялся без су