Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
не плохо относитесь! Если так
будет продолжаться и дальше, - врач встряхнул шприц, поднял иглой вверх, и
брызнула тонкая струйка, - то я, организм, за себя, Олег Трудович, не
ручаюсь! Понимаете? А лечить, как известно, нужно не саму болезнь, но ее
причины. - Он с помощью Анатолича заголил Башмакову зад, смочил ватку в
спирту и начал растирать покрывшуюся мурашками ягодицу. - А бельишко у вас,
Олег Трудович, тонковато. Знаете, как в народе говорят? Пришел марток -
надевай трое порток. Простатитик-то не беспокоит?
- Не беспокоит...
- Меня беспокоит, - сознался Анатолич.
- Оставлю телефончик. Есть очень хороший уролог. Золотой палец! Врач
мгновенно кольнул, и жидкость из цилиндрика исчезла в потемках башмаковской
плоти.
- А в больницу его не надо? - спросил Анатолич.
- Зачем? - пожал плечами врач. - Что сейчас в больнице хорошего? Ну
будет Олег Трудович лежать там на сквозняке в коридоре. Пусть лучше дома
полежит. Ухаживать есть кому?
- Жена.
- Тем более! Кстати, Олег Трудович, вы где живете?
- Рядом.
- Ну, если рядом - подвезем. А то ведь даже на бензин не хватает. Вроде
сами нефть добываем, а на "скорую помощь" бензина не хватает. Страна
дураков.
Околоподъездным старушкам хватило потом разговоров на месяц. Еще бы! К
дому подкатила машина с красным крестом, и оттуда доктор с косичкой и
Анатолич извлекли бледного и беспомощного Башмакова.
- Такой еще молодой! - в старушечьих глазах светилось торжество
сострадания. Честно говоря, если не считать легкого головокружения, Олег
Трудович чувствовал себя уже вполне прилично. Но в случившуюся с ним
неприятность оказалось вовлечено столько взрослых серьезных людей, что вдруг
взять и объявить о своем внезапном и полном выздоровлении было как-то
неловко.
- Доведете? - спросил врач у Анатолича.
- Тут немного осталось.
- Ну, тогда ладно... - и доктор как-то намекающе замялся и начал
повторять то, что уже говорил в машине: - Итак, постельный режим, никаких
волнений, успокаивающие препараты... И обязательно исключить причины! А
причины, Олег Трудович, в излишествах. В из-ли-шест-вах! Животик-то у вас
- ого! Надо убирать...
- Дай ему! - шепнул Башмаков Анатоличу.
- Понял...- напарник вынул из нагрудного кармана довольно серьезную
бумажку и под видом рукопожатия вложил в ладонь доктору. Но тот, совершенно
не стесняясь, развернул, расправил купюру и даже помахал ею, показывая
шоферу, который, надо заметить, с явным неудовольствием вез их к дому.
- Прощайте, Олег Трудович, берегите себя!
- Прощайте.
Анатолич, словно раненого бойца, повлек друга в предусмотрительно
распахнутую старушками дверь.
- Смотри, как рыбки заметались, - заметил он, укладывая Башмакова на
диван. - Чувствует, мелочь холоднокровная, что хозяину плохо! Рыбки умнее
собак - я всегда говорил! Олег Трудович лежал на диване и наблюдал в
овальном наклоненном зеркале свое страдающее лицо. Через полчаса примчалась
вызванная Анатоличем прямо с урока Катя.
- Ну, ты что, Тапочкин? - она погладила мужа по руке.
- Все будет хорошо! - он улыбнулся, словно умирающий философ.
- Да? А почему у тебя такая рука холодная?
- Не знаю...
- Хочешь чего-нибудь вкусненького?
- Ага.
- Чего?
- Соленых сушек.
- Я их сто лет уже не видела!
- Я тоже...
Катя отварила курицу, кормила Башмакова с ложечки бульоном и смотрела
на него глазами, полными сострадания и преданности. Это напомнило ему
детские болезни, когда строгая обычно Людмила Константиновна смягчалась и
проверяла у сына температуру, слегка касаясь губами его лба, почти целуя. А
Труд Валентинович, придя с работы и получив взбучку за нарушение пивной
конвенции, садился на краешек постели и придавливал больному лоб шершавой,
пахнувшей типографской краской ладонью.
- Тридцать восемь и шесть, - похмурившись в раздумье, заявлял он.
- Сорок, - усмехалась Людмила Константиновна, имея в виду крепость
употребленного мужем напитка.
- Пиво в сорок градусов не бывает.
- А бычка на этом пиве случайно не было? - продолжала иронизировать
Людмила Константиновна, в принципе отвергая смехотворную пивную версию
вопиющей супружеской нетрезвости.
- Люд, ты сильно не права!
...Катя, покормив больного, начала с кухни названивать родителям
учеников, имевшим отношение к медицине, и подробно рассказывать им про то,
что произошло с мужем. Олег лежал в комнате и слышал, как раз от раза
рассказ становится красочнее и подробнее, словно все это случилось не с ним,
а с самой Катей. Потом жена надолго замолкала и выслушивала советы,
поступавшие с другого конца провода. Рекомендации, видимо, принципиально
отличались одна от другой, потому что после каждого разговора Катя заходила
в комнату в различном настроении. В приподнято-бодром:
- Ничего, Тунеядыч, страшного. Денек полежишь. Со всеми бывает...
Или в подавленно-сочувственном:
- Тапочкин, у тебя жмет или колет? Загрудинных болей нет? Может, тебя
все-таки в больницу положить?
Но, вероятно, утешающие советы все-таки преобладали, потому что, когда
Дашка пришла с работы, Катя окончательно повеселела, и они вместе с дочерью
даже немного поиронизировали над Башмаковым, застав его тайком изучающим
"Популярную медицинскую энциклопедию", раздел "Болезни сердца".
- Так ты у себя и родильную горячку найдешь! - снисходительно
улыбнулась дочь. А потом он подслушал тот разговор между Катей и Дашкой:
- ...А он?
- А он, мне кажется, с самого начала будто на подножке едет...
Ночью Башмаков не мог заснуть, проклиная себя, что закрылся подушкой и
не дослушал разговор до конца, ведь совершенно очевидно, Дашка дальше
спросила: "Почему же ты с ним живешь?"
А вот что ответила Катя? Что? Едва он начинал задремывать, как сердце
тоже точно задремывало вместе с ним и пропускало положенный удар. Олег
Трудович вскидывался в ужасе и холодно потел. Тогда Башмаков решил не спать.
Сначала он смотрел на Катю, которая лежала, вытянувшись на спине. Лицо ее
даже во сне было сурово-сосредоточенное, а верхняя губа подрагивала от еле
слышного похрапывания, словно плохо закрытый капот машины при включенном
двигателе. Башмаков неожиданно представил себе, как Катя лежит мертвая в
гробу, а он стоит над ней и не решается поцеловать в губы. "Да иди ты к
черту!" - рявкнул он на себя и помотал головой, отгоняя омерзительные мысли.
Но вместо этого вдруг представил в гробу самого себя - жалкого,
распоротого от подбородка до паха, наскоро, через край зашитого и
замороженного, как венгерский цыпленок. Но только засунутого не в целлофан с
изображением бодрого лакомого петушка, а в черный похоронный костюм. А на
шее почему-то - изменный галстук от Диора.
"Да ну тебя к чертовой матери!" - беззвучно крикнул сам себе Башмаков,
вскочил с кровати и пошел к освещенному аквариуму. Рыбы полуспали. К стеклу
медленно подплыли две жемчужные гурами, похожие на оживших и соскользнувших
с чьего-то лица два светло-голубых глаза. Башмаков щелкнул пальцем по стеклу
- и гурами погасли в черных водорослях. Олег Трудович оглядел дно и увидел
двух улиток, обсасывающих белесое тельце очередного сдохшего петушка. И
вдруг Башмаков понял, что в его жизни произошло очень важное событие. Он
вступил в совершенно новые отношения со смертью. Раньше, до приступа,
неизбежная смерть воспринималась им как грядущий общемировой катаклизм, в
результате которого исчезнет не только сам Башмаков, но и весь-весь мир,
включая Дашку, Катю, мать, отца и даже неживых уже людей - Петра
Никифоровича, Джедая, бабушку Лизу... Теперь же, после приступа, появилось
совершенно новое ощущение: он почувствовал себя заводной игрушкой, наподобие
железного мышонка с ключиком в спине - такой был когда-то у Дашки. Если
мышонка заводила она, игрушка добегала только до середины комнаты. А если
заводил Башмаков, до упора, - механический грызун долетал до противоположной
стены, а потом, упершись острым носиком в плинтус, еще некоторое время
дребезжал, буксуя невидимыми резиновыми колесиками по паркету. Но завод
заканчивался - и мышонок затихал. Так и человек. Твой завод кончается - и ты
затихаешь. Однажды вдруг закончился завод у целого инвалидного фронтового
поколения - и на помойках во дворах появились ставшие ненужными протезы. А
маленькому Башмакову даже досталась Витенькина тележка. Олег привязал к ней,
как к санкам, бельевую веревку и катал дворовых друзей, для убедительности
пристегнув их брезентовыми ремнями. Сначала катал по одному, потом, из
озорства, по двое, по трое - пока не отвалились колеса... Именно в ту ночь,
после приступа, сидя у аквариума, Башмаков ощутил в себе присутствие этой
неотвратимо слабеющей пружины, этого неизбежно иссякающего завода. Ощутил
себя механической, неведомо кем заведенной мышью. Можно, конечно, утешаться
тем, что потом, после переплавки, ты станешь частью какого-нибудь серьезного
агрегата - вроде игрушечной железной дороги или детского велосипеда. Но что
до того мышонку, мертво уткнувшемуся острым носиком в плинтус?
26
Эскейпер передернул плечами и пощупал пульс. Этот страшный сон потом
долго мучил его и стал одним из самых тяжелых воспоминаний, изгнанных в
забвенные потемки памяти. Почему в снах отец и Витенька сливались в одного
страшного человека? Почему? Башмаков не знал... В ту ночь он вскочил со
страшным криком, переполошив Катю и Дашку.
- Что с тобой? - вскинулась жена.
- Я... Ничего... Мне приснилось, что отец умер...
- А-а, - зевнула Катя. - Я думала, тебе приснилось, как он женится.
Успокойся, Тапочкин, когда снится, что кто-то умер, это, кажется, как раз
наоборот - к здоровью. Надо будет у мамы спросить...
- Спроси.
Дашка принесла отцу таблетку радедорма и дала запить водой,
приправленной валерьяновыми каплями. Но он еще долго лежал не смыкая глаз,
прислушиваясь к своему ненадежному, ускользающему из груди сердцу. Потом
встал, пошел на кухню попить чаю и заинтересовался книжкой, оставленной
Катей на столе. Это был какой-то очень знаменитый писатель по фамилии
Сойкин, лауреат Букеровской премии. С фотографии смотрел высокомерный
бородатый юноша лет сорока пяти. Олег осилил только один рассказ, очень
странный. Школьник влюблен в свою учительницу и подглядывает за ней в
туалете. Она обнаруживает злоумышленника, хватает и тащит в кабинет
директора. Тот читает мальчику длинную благородную нотацию, объясняя, какой
глубочайший смысл вкладывали греки в слово "эрос" и что женское тело объект
поклонения, а отнюдь не подглядывания. Затем директор заставляет
провинившегося ребенка раздеться и вместе с учительницей разнузданно его
растлевает, кукарекая и крича: "Я - Песталоцци!"
Заснул Башмаков только на рассвете, когда за окном распустилась белесая
плесень дождливого утра.
- Тебе нравится Сойкин? - спросил он вечером Катю.
- При чем тут нравится? Его теперь в программу включили...
Через день Олег Трудович отправился в поликлинику за бюллетенем, хотя
Анатолич и передал слова Шедемана Хосруевича, что никакие
"бюллетени-мюллетени" его не интересуют и на поправку он дает неделю.
- Да пошел он! - разозлился Башмаков.
Из поликлиники Олег Трудович возвращался самым долгим путем, вдоль
оврагов, мимо церкви. Когда они с Катей получили квартиру, никаких культовых
сооружений в округе не наблюдалось. Только возле автобусного круга, за
кладбищем, подзадержалось старинное, из красного в чернядь кирпича здание с
полукруглой стеной. В здании располагались столярные мастерские. Когда
началась перестройка, возле мастерских несколько раз собирались на митинги
старушки в платочках. Рыжеволосый парень, из тех, что в революцию разбивали
рублевские иконы о головы новомучеников, кричал, надрываясь, в мегафон:
- До 17-го года здесь была сельская церковь Зачатия праведной Анны в
Завьялове. А в селе Завьялове жили триста человек. Теперь в нашем
микрорайоне двадцать тысяч - и ни одного храма! Позор подлому богоборческому
режиму! Долой шестую статью конституции!
- Позор! - кричали старушки. - Долой! Как раз в ту пору, когда
окончательно развалился "Альдебаран" и Башмаков остался без работы, храм
вдруг стали стремительно восстанавливать. Надстроили порушенную колокольню,
воротили золотой купол с кружевным крестом, выбелили кирпичные узоры. И
однажды поутру Олег Трудович пробудился от тугого колокольного звона,
волнами прокатывавшегося сквозь бетонные коробки спального района.
- Открыли церковь-то, - зевнула Катя. - Окреститься, что ли?
- Тогда грешить нельзя будет, - Башмаков притянул к себе жену.
- То-то я смотрю, такой ты безгрешный!
Но крестилась Катя позже, после Вадима Семеновича. Зато когда в лицее
на деньги Мишки Коровина устроили компьютерный класс, Вожжа вызвала из храма
батюшку и тот благословительно брызнул кропилом на новенькие "Макинтоши"...
"А если поверить в Бога и начать бегать по утрам? - подумал Башмаков и стал
подниматься по ступенькам церкви Зачатия праведной Анны. - Заодно, кстати,
спрошу у батюшки, почему 'Игнатий' значит 'не родившийся'. Какая тут
толковательная хитрость?.." Он уже было собрался зайти - конечно, не
помолиться (Башмаков этого не умел), а просто так, постоять и попросить у
Бога здоровья. Но тут из резко затормозившей "хонды" выгрузился мордатый,
крепкозатылистый парень в куртке "пилот" и трижды с поклонами перекрестился
на храм. Крестился он широко, величественно, художественно, и каждое новое
крестное знамение было шире, величественнее и художественнее предыдущего,
словно он участвовал в заочном конкурсе на самое величавое крестное
знамение... Ночью Башмаков снова не мог уснуть. Он посидел перед аквариумом,
послонялся по квартире и тихо, чтобы не разбудить Катю, разыскал на полке
дареную Библию. Пошел на кухню, заварил чай и стал читать Евангелие от
Матфея. Дойдя до слов: "...если свет, который в тебе, это тьма, то какова же
в тебе сама тьма!" - Олег Трудович закрыл книгу и стал думать. О тьме.
Потом, улегшись рядом с женой, он вдруг почувствовал в себе эту тьму -
бескрайнюю, теплую, тихо покачивающуюся, словно ночное море. Рядом сонно
существовала иная, Катина тьма, никак и никогда по-настоящему не сливавшаяся
с его, башмаковской, тьмой. В соседней комнате спала Дашка - еще одна, ими
рожденная тьма... А на другом конце Москвы ссорились по пустякам мать и отец
- две замучившие друг друга тьмы. И наконец, в заснеженном дачном поселке
тосковала по родной, безвременно ушедшей, зарытой в землю тьме вдовая
Зинаида Ивановна...
"Если тьма, которая в тебе, - это свет, то каков же в тебе сам свет?" -
размышлял, засыпая, Олег Трудович.
Со следующего дня он начал бегать. И по утрам, пробегая мимо церкви,
Олег Трудович уже не репетировал крестное знамение, не обещал сам себе в
ближайшее время сходить в храм и, как говорится, воцерковиться, но со
снисходительной иронией смотрел на спешащих к заутрени... Не-ет, Бог не в
елейном чаду и не в золоченых подкупольных потемках, Бог - в знобком
московском утре и в остром запахе свежего пота, смываемого звонкой хлорчатой
водой.
"Если свет, который внутри тебя, это - тьма, то на хрена тебе свет?!"
Но в храм он все-таки пошел... Позвонила рыдающая Людмила Константиновна и
сказала, что Труда Валентиновича с тяжелым инсультом увезли прямо из
"Стрелки"... Третью образцовую типографию приватизировали еще в 92-м. Явился
какой-то уркаган с мешком ваучеров и купил типографию на корню, вместе с
мраморной доской, извещавшей о том, что в 18-м году в этом здании перед
революционными печатниками выступал сам Ленин. Труд Валентинович был уже на
пенсии, однако с разрешения знакомого начальства продолжал подрабатывать в
родном коллективе. Новый хозяин закупил немецкое оборудование, разогнал
стариков, набрал молодежь и стал выпускать цветные рекламные проспекты и
каталоги.
- Такова жизнь, - философски заметил Башмаков-старший. - Сегодня ты
есть, а завтра на твоем месте бабашка... Пенсии не хватало даже на еду, и
отец устроился сторожем в гриль-бар, открывшийся по соседству в помещении
книжного магазина. Работа нетрудная: прийти за час до закрытия питейного
заведения, выпроводить засидевшихся гостей, принять у бармена ключи и
заступить на пост. Но и деньги - смешные. Однажды Труд Валентинович
прислушался к спору двух подвыпивших посетителей. Собственно, спор
заключался в том, что один считал чемпионат в Италии неудачным, а второй -
позорным...
- Параша, а не футбол. А помнишь, какой в 86-м чемпионат был?
- О!
- А помнишь, как Вальдано головой немцев размочил?
- О!
- Вальдано забил второй гол на 56-й минуте. А головой забил Браун с
углового на 22-й минуте. И вообще, мы уже закрываемся! - ворчливо поправил
Труд Валентинович.
- Не мешай, командир... - возмутился один.
- Не, погоди! Правильно он говорит - Браун. Вас как звать-то?
- Труд Валентинович.
- Слушай, Валентиныч, а помнишь, как Буручага немцам вхреначил?
- Еще бы! С подачи Марадоны. На 85-й минуте... Какой гол! И вот ведь
как в жизни бывает. Немцы-то Аргентине тоже на 85-й пенальти вкатили. А
разница - как между первой брачной ночью и храпаком после золотой свадьбы!
- Хорошо сказал, Валентиныч. За тебя!
Весть о вундерпенсионере, знающем наизусть всю историю мирового
футбола, быстро распространилась среди завсегдатаев бара. Труд Валентинович
стал приходить на работу не за час до закрытия, а час спустя после открытия
и потихоньку кочевал от столика к столику.
- Валентиныч, на ап: 54-й - полуфиналы? Труд Валентинович закрывал на
мгновенье глаза (позже он еще стал мучительно морщить лоб, чтобы подчеркнуть
нелегкость своего знания), а потом без запинки отвечал:
- ФРГ-Австрия, 6:1, Венгрия-Уругвай, 4:2...
- Молоток! Выпьешь?
- Две капли. Хватит, хватит! Ну, свисток - вбрасывание! Хозяин бара
очень скоро сообразил, что не использовать в коммерческих целях чудо
природы, явившееся ему в виде отставного метранпажа, просто неприлично.
Труду Валентиновичу отвели специальный столик. Каждый посетитель мог задать
любой вопрос из истории футбола и мгновенно получить ответ. Иногда
подвыпившие болельщики организовывали стихийный тотализатор: ошибется или
нет футбольный всезнайка? Нет, не ошибался! Никогда. За работу ему полагался
ежевечерний ужин с выпивкой, а также, учитывая все возрастающую популярность
бара среди окрестных болельщиков, небольшая премия. У Труда Валентиновича
была драгоценная реликвия - старый снимок Стрельцова с настоящим автографом
великого Эдика. На фотографии Есенин русского футбола, юный, еще не сидевший
в тюрьме, держал в руке мяч и улыбался. Труд Валентинович увеличил снимок,
обрамил и повесил над своим служебным столиком. С тех пор безымянный прежде
гриль-бар стал называться "У Стрельцова", а в алкогольном просторечье -
"Стрелкой".
Башмаков иногда заезжал к отцу. Труд Валентинович вел себя солидно,
почти по-хозяйски: взмахивал рукой, чтобы подали закуску и выпивку. Он начал
полнеть, хотя раньше этого за ним не замечалось, наоборот, отец всегда
упрекал Олега за ранний