Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
вила ее? - нащупал успокаивающее объяснение
Башмаков.
- Ничего я не переставляла, - так же сквозь сон сказала Катя.
- А где же тогда машина?
Наверное, в голосе Башмакова просквозило что-то неподдельное, потому
что Катя, закричав: "Ты врешь!" - бросилась к окну, несколько мгновений
стояла безмолвно, а потом бесстрастно произнесла:
- Немедленно в милицию!
Зарыдала она уже в лифте.
В милиции они долго не могли выяснить, куда именно нужно обратиться.
Мимо сновали озабоченные, не замечавшие их люди в форме, и Башмаков подумал:
приди он сюда, неся на плече ногу от расчлененного трупа, никто бы даже не
обратил внимания. Наконец их отправили в нужный кабинет.
- У нас украли машину! - трагически заявила Катя с порога.
Милиционер, не отрываясь от трубки телефона, кивнул, словно давно уже
об этом знал, и протянул им чистый лист бумаги. Пока Катя писала заявление,
Башмаков прислушивался к разговору, касавшемуся какого-то убийства с
поджогом.
- А что там дактилоскопировать? Одни головешки остались...
- Вы найдете нашу машину? - жалобно спросила Катя, протягивая
заявление.
- Застраховались?
- Н-нет, не успели...
- Сочувствую. Если что - позвоним.
Катя пришла домой, легла на диван и горько заплакала. На памяти
Башмакова так - безысходно, тоненько подвывая - она плакала еще один раз:
когда ей сказали в больнице, что детей у нее больше не будет. А вот
окончательно убедившись в существовании Нины Андреевны как альтернативы
своему супружескому счастью, она не пролила ни слезинки. Едва раздался тот
идиотский звонок, Катя, ожидая вестей от следователя, опередила Башмакова, с
утра маявшегося нехорошим предчувствием, и схватила трубку. Потом она долго
слушала, блуждая взглядом по кухне, затем глаза ее нацелились на мужа и
начали нехорошо темнеть.
- Спасибо, я учту вашу информацию, - холодно оборвала она чью-то
неслышимую скороговорку и повесила трубку.
- Что случилось?
- Ты не догадываешься?
- Нет. Дашка в школе набедокурила?
- Нет, не Дашка набедокурила, а ты, любимый, наблядокурил!
- Ну, ты... - только и вымолвил Башмаков, почти никогда не слышавший от
жены неприличных выражений, разве что когда рассказывала анекдот, и то
старалась заменить нехорошее слово каким-нибудь "та-та-та". - А в чем,
наконец, дело?
- Дело - наконец! - вот в чем: звонила какая-то ненормальная и
сообщила, что ты любишь другую женщину. То есть ее. И что я не имею права
препятствовать вашему счастью...
- Бред какой-то! - совершенно искренне возмутился Башмаков.
- Послушай, Тунеядыч, если это так, я тебя не держу и на коленях, как в
прошлый раз, стоять не буду! Я ведь тоже понимаю, что любовь - это главное в
жизни...
- Действительно, ненормальная! Кто же это мог быть? А-а, ну конечно...
- он звонко хлопнул себя по лбу. - Я тут одну недавно уволил, и она просто
мстит...
- Ты уволил Нину Андреевну? - усмехнулась Катя.
- Не-ет.
- Уволь, пожалуйста, или я уволю тебя, любимый!
На следующий день Нина Андреевна встретила его взглядом юной
партизанки, без приказа взорвавшей накануне фашистский штаб. Он отвернулся,
а в обеденный перерыв затащил любовницу в беседку возле доски почета. От
ярости у него из ноздрей били струи пара:
- Зачем ты это сделала? Я же просил! Я же сказал - я сам!
- Сам ты не можешь. Я хочу тебе помочь. Я буду бороться за тебя и за
нашу любовь!
- Не надо за меня бороться. Не надо!
- Надо. Даже Омка, ребенок, сказал мне...
- Да отстань ты от меня со своей любовью и со своим Омкой! - заорал он
так, что сотрудники, проходившие мимо беседки, опасливо оглянулись.
Нина Андреевна посмотрела на него с ужасом:
- Ты понимаешь, что ты сейчас сказал?
- Извини...
- Нет. Не извиню!
Она зарыдала почти так же, как рыдала в его объятиях, и, наверное, сама
почувствовав это неуместное сходство, закрыла лицо руками и убежала.
Катя в этот вечер сначала внимательно наблюдала подавленную
задумчивость Башмакова, потом, во время ужина, завела с Дашкой разговор о
недопустимости измены в дружбе между мальчиками и девочками, а затем, уже
перед сном, накладывая на лицо ночной крем, деловито спросила:
- Неужели уволил?
- Уволил.
- Я могу спать спокойно?
- И не спать тоже.
Больше он у Нины Андреевны не ужинал. На работе они продолжали
поддерживать ровные и настолько вежливые отношения, что в отделе сразу обо
всем догадались. Лишь иногда бывшие любовники встречались взглядами, и в
перекрестье, словно голограмма, возникали два сплетенных страстью нагих
тела, но взгляды разбегались - и мираж исчезал. В свой кабинет Башмаков
теперь Чернецкую не вызывал, но однажды она вошла сама и без слов ударила
его наотмашь по лицу. На следующий день он нашел в папке для приказов
записку:
"ПРОСТИ! Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ И БУДУ ЖДАТЬ, СКОЛЬКО ПОНАДОБИТСЯ!!
Н."
Башмаков приписал третий знак восклицания и разорвал записку.
13
Было уже пятнадцать минут первого, а Вета все не звонила. И это
странно. Несмотря на свою молодость, она девушка обязательная и
пунктуальная. Может быть, что-то не так с анализом? Эскейпер в раздумье
пошел в дашкину комнату к аквариуму: непойманный "сомец" высунулся из
раковины, но совсем чуть-чуть, так что сачок подвести к нему было
невозможно.
"Ишь, какой хитрый! - подумал Олег Трудович. - Не хочет переезжать! А
кто хочет?.."
В свое время, задумываясь по пустякам, Башмаков сделал вывод: все люди,
в сущности, делятся на две категории - на тех, кто любит переезжать, и тех,
кто не любит. Любящие переезжать раздвигают пространство жизни. Нелюбящие
переезжать берегут это раздвинутое пространство от запустения. Не будь одних
- человечество так и жило бы под той пальмой, где родилось. Не будь вторых -
вся земля представляла бы собой пустыню, выбитую стадами переселенцев,
витками мчащихся по земному шару. Вот такая получается гармония. Когда
человек жаждет переезда, а ему не позволяют, он превращается в бунтаря, в
революционера и меняет свою жизнь не с помощью перемещения в пространстве, а
посредством разрушения старого обиталища. В результате тот, кто даже не
помышлял о переезде, не сделав ни единого шага, однажды утром просыпается в
совершенно ином, чуждом мире и начинает этот новый мир в силу своего
отвращения к переездам беречь, лелеять и обустраивать. Башмакову иногда
казалось: если бы всем желающим, тому же Борьке Слабинзону или Джедаю,
вовремя дали возможность отъехать куда хочется, все осталось бы по-прежнему.
Советский Союз был бы целехонек, а сам Олег Трудович, глядишь, защитил бы
докторскую и стал заместителем директора "Альдебарана". Но все случилось
так, как случилось... После угона машины Катя еще долго старалась не
подходить к окну, чтобы не видеть то место, где в последний раз стояла ее
умыкнутая красавица цвета кофе с молоком. Петр Никифорович Катю успокаивал,
обещал по знакомству вне очереди купить и подарить новый "жигуль", краше
прежнего, но что-то там у него не заладилось. Деньги начали стремительно
обесцениваться, поэтому даже по знакомству сверху запросили столько, что
тесть временно отступил. Основные сбережения лежали у него на срочном
вкладе. Боясь потерять годовые, снимать с книжки он ничего не стал, а просто
вдвое увеличил цену на чешскую плитку и югославские обои. Творческие друзья
Петра Никифоровича крякнули, но выдержали...
- О время, о цены! - вздыхал он.
Башмаков на всякий случай побывал у Докукина, и тот, зная о его горе,
тоже обещал помочь, но как-то неуверенно:
- Решим твой вопрос, Олег, если, конечно...
- А что такое?
- Мне кажется, скоро начнется. Говорю тебе это как коммунист
коммунисту! Понимаешь, Горбачев стал выступать совсем уж без бумажки. А у
нас без бумажки никак нельзя - сразу бардак начинается. Бар-дак! Одна
надежда на Чеботарева. Видал, куда взлетел?
- Да!
- Я ему поздравительную телеграмму отбил. Может, вспомнит про боевого
товарища, как думаешь?
- Не сомневаюсь!
- А вот я сомневаюсь. Это болезнь у них там такая: чем выше, тем с
памятью хуже.
Катя не сразу, но простила Башмакову историю с Ниной Андреевной,
сказав, что не развелась с ним только из-за Дашки. Месяца два жена не
подпускала к себе Олега Трудовича, объясняя это природной брезгливостью. Она
и в самом деле в общепите, даже в ресторанах, всегда подозрительно
оглядывала вилки-ложки и тщательно протирала их салфеткой.
- Ладно, - соглашался Башмаков, - подождем пять лет...
- Почему именно пять?
- За пять лет клетки в организме полностью обновятся, и я стану совсем
другим человеком.
- Другим ты не станешь никогда! Грязь можно смыть с тела, а с души
нельзя. Посмотри мне в глаза!
Когда наконец, благодаря унизительной настойчивости Башмакова, плотский
контакт был восстановлен, Олег Трудович стал замечать, что Катя, раньше
всегда любившая с закрытыми глазами, теперь наблюдает за его виноватыми
стараниями с недоброй усмешкой и даже не разрешает выключать ночник.
- Тебе нужен свет?
- Нужен, любимый!
- Зачем?
- Хочу, чтоб тебе было стыдно!
Тем временем в "Альдебаране" грянула Большая Буза. Началось-то все,
конечно, раньше - с того, что Каракозин вступил в партию. Тогда с научной
интеллигенции вдруг сняли все лимиты и даже бросили клич - что-то насчет
свежей крови. По этому поводу Джедай сочинил песенку:
Каждому мэтру науки -
По партбилету в руки.
Каждой солистке балета -
В руки по партбилету.
А что? Ничего!
Желтые ботиночки.
Сначала Каракозин только пел свое сочинение по заявкам трудящихся и
ухмылялся - мол, знаем, зачем свежая кровь вампиру. Потом он вдруг сделался
задумчивым и наконец однажды зашел в кабинет к Башмакову, помялся и сказал:
- Олег Тарантулович, ты, конечно, будешь смеяться, но дай мне Христа
ради рекомендацию в партию!
- Тебе? - Башмаков автоматически придал своему лицу выражение скорбной
сосредоточенности, которое в те годы появлялось на физиономии любого не
ветреного человека, когда речь заходила о направляющей силе советского
общества.
- Мне.
- Зачем?
- Не въезжаешь?
- Нет.
- А ты представь себе, что попал на остров каннибалов и тебя тоже
заставляют хавать человечину, а ты не хочешь и даже в принципе против.
Конечно, можно поднять восстание. Но против кого восставать, если
большинство на острове с удовольствием лопает себе подобных? Выход,
получается, один: стать вождем этого племени и запретить жрать людей под
страхом смерти... Это я и собираюсь сделать. Въехал?
- Въехал. Но пока ты доберешься до вигвама вождя, тебе столько народу
сожрать придется! Можешь и привыкнуть.
- Посмотрим. Дашь?
- Есть старая казачья заповедь: трубку, шашку, рекомендацию в партию и
жену не давай никому!
- Значит, не дашь?
- Дам. Очень интересно поглядеть, как ты оскоромишься!
На заседание общеинститутского парткома Джедай заявился в своем
знаменитом джинсовом костюме, в майке с надписью "Perestroika" и даже
соорудил на затылке рокерскую косичку, чего раньше никогда не делал. Парторг
"Альдебарана" Волобуев-Герке, завидев такое, потемнел ликом - и это было
понятно: в начале шестидесятых по заданию райкома он ходил по Москве с
ножницами и стриг патлы стилягам. Совсем еще недавно он требовал, чтобы
вступающий в партию показывал подкладку пиджака, и если там обнаруживался
импортный лейбл, парторг с гадливостью упрекал провинившегося:
- А сало русское едим!
Потом Волобуев-Герке обычно наклонялся к сидевшему рядом и добавлял
тихо:
- Так бы и дал по лбу половником!
Вообще-то, когда Башмаков пришел на работу в "Альдебаран", секретарь
парткома был всего-навсего Волобуевым и любил вспоминать, как его дед,
потомственный ивановский ткач, а затем лихой чоновец, воспитывал внуков за
обеденным столом:
- Ка-ак даст половником в лоб - аж искры перед глазами. Потом, значит,
спросит: "Понял?" А если не понял - еще раз ка-ак даст!
И вдруг на третий год перестройки секретарь парткома удвоил фамилию и
стал Волобуевым-Герке, ибо лихой чоновец женился, оказывается, на дочери
тайного советника барона фон Герке, познакомившись с ней во время облавы на
Хитровом рынке, где оголодавшая дворяночка меняла фамильные кружева на хлеб.
А фон Герке были в дальнем родстве с Пушкиными. И теперь секретарь парткома
с удовольствием рассказывал, как бабушка, приложив к шишке пятак, добавляла
внуку по-французски: "За недостойное поведение за столом выучишь наизусть
оду Державина "Бог".
И надо сказать, удвоение фамилии сильно повлияло на характер секретаря
парткома, в нем появились благородные манеры. Он даже теперь вставал из-за
стола, когда в кабинет входила женщина, не попрекал вступающих в партию
русским салом и все реже высказывал намерение дать кому-либо в лоб
половником. Завидев причудливого Каракозина, Волобуев-Герке быстро справился
с собой, светло улыбнулся и, наклонившись к члену парткома Башмакову,
шепнул:
- Пошел к нам неформал губастый, ей-Богу, пошел!
Каракозина немножко погоняли по уставу, с удовлетворением выслушали
информацию о том, что он не во всем разделяет взгляды Ленина, изложенные в
книге "Материализм и эмпириокритицизм" (за это еще два года назад можно было
вылететь не только из партии, но даже и из науки), и наконец радостно
закивали, когда Джедай обрушился на сталинскую коллективизацию.
- А зачем вы вступаете в партию? - не совладав с бесом ехидства, вдруг
спросил Башмаков, хотя ему, как рекомендателю, такие вопросы задавать вроде
бы и не пристало.
- Хочу быть в са-амых первых рядах борцов за светлое будущее! - хитро
улыбнувшись, ответствовал Рыцарь Джедай.
Приняли его единогласно.
Скандалы из-за бурной деятельности Каракозина начались сразу же после
его вступления, но самый грандиозный разразился на открытом партийном
собрании, посвященном проблемам ускорения в науке.
- Ну что, альдебараны, - крикнул Каракозин, забежав в трибуну, - так и
будут нас стричь, как овец? Зал встрепенулся, ибо никогда прежде с высокой
трибуны никто еще не называл сотрудников НПО "Старт" "альдебаранами".
Башмаков сидел в президиуме и, слушая своего протеже, чувствовал острое
раскаяние в содеянном, явившееся почему-то в виде желудочного спазма. Еще со
времен райкомовской юности и, вероятно, в силу его причастности к кукольному
театру трибуна напоминала Олегу Трудовичу ширму, а человек, стоящий за
трибуной, - куклу, управляемую чужой рукой. Вот живой человек встает,
поднимается по ступенькам, поправляет микрофон и вдруг превращается в куклу
- начинает не своим голосом лепетать совершенно чужие мысли. С самим
Башмаковым такое случалось не раз. Слушая Джедая, он поражался тому, что
впервые на его памяти человек, оказавшийся на трибуне, не превратился в
куклу.
- Ну что, альдебараны! Мы создаем сложнейшие системы жизнеобеспечения в
космосе. Из мочи питьевую воду делаем! Неужели из того дерьма, что нас
окружает, мы не сделаем нормальную жизнь на земле?
Зал затрепетал. Руководство набычилось.
- Не бойтесь, продолжайте! - приободрил из президиума инструктор
горкома партии - совсем еще молодой человек в огромных очках.
- Я ничего не боюсь. Начнем с самого верха...
- С самого верха не надо, - предостерег Волобуев-Герке и доложил что-то
важное в ухо напрягшемуся Докукину.
Докукин кивнул и покосился на дремавшего Р2Д2 - тот был в своем
знаменитом сером буклированном пиджаке со звездой Героя Социалистического
Труда. Кстати, в курилке было много споров о том, золотая это звезда или
кавалерам выдают две: одну настоящую - для благоговейного хранения, а вторую
латунную - чтобы носить. Р2Д2 сидел не шевелясь, точно ничего не слышал.
- Хорошо, - согласился Каракозин. - Начнем с нашего альдебаранского
верха. Кто нами руководит? А руководит нами многоуважаемый Игорь Сергеевич
Шаргородский - лауреат, делегат, депутат и так далее. Одним словом, светило
советской науки. И никто не осмеливается сказать прямо, что светило-то давно
уже погасло.
Зал затаился в сладком ужасе. Президиум с интересом покосился на
дремлющего Р2Д2. Горкомовец лихорадочно протирал свои огромные очки, чтобы
получше разглядеть происходящее, не упустив ни малейшей подробности. И
только академик Шаргородский тихо посапывал, уткнувшись ученым носом в
абстракционистский галстук, купленный вскоре после войны в
загранкомандировке и вдруг снова ставший страшно модным.
- Говорите по существу! - потребовал Волобуев-Герке и тихо поделился с
Башмаковым своим желанием дать все-таки выступающему в лоб.
- Ах, по существу! Игорь Сергеевич! Ау! Я пришел к вам с приветом
рассказать, что солнце встало... Игорь Сергеевич, какое нынче тысячелетие на
дворе? - нарочито громко, точно обращаясь к глухому, крикнул Каракозин.
- В каком смысле, голубчик? - откликнулся из своей добродушной
старческой дремоты академик.
- В прямом. У нас тут НПО или богадельня?
Народ в зале мучительно заликовал. Волобуев-Герке сделал такое
движение, точно хотел встать и стащить обнаглевшую куклу с трибуны, но,
перешепнувшись с побагровевшим Докукиным, остался сидеть. Очкастый
горкомовец, счастливо улыбаясь, строчил что-то в своем служебном дневнике.
- Хватит руководить институтом по телефону! - крикнули из зала.
- У него на даче три холодильника! Я сама видела, когда статью на отзыв
возила!
- А еще его жена на рынок на служебной машине ездит!
Р2Д2 наконец понял, что речь идет о нем, и растерянно высморкался в
большой клетчатый платок.
- Прекратите выкрики! - грозно потребовал Волобуев-Герке и сжал руку
так, точно в ней был половник. - Желающие выступить, подавайте записки в
президиум! Товарищ Каракозин, вы закончили?
- Я только начал! - ответствовал Рыцарь Джедай. Под шквал аплодисментов
он спустился со сцены, гордо вернулся в зал на свое место, сел и помахал
Башмакову рукой. Начальство в "Альдебаране" критиковали, конечно, и прежде,
но делали это по кукольным законам и кукольными словами. Но даже после такой
кукольной критики следом за диссидентом на трибуну поднималась целая
вереница подхалимов - и правдоискатель в конце концов начинал себя
чувствовать примерно так, как если бы он громко повредил атмосферу в
переполненном зале.
- Разрешите мне! - хмуро попросил Докукин.
Волобуев-Герке облегченно вздохнул, а Р2Д2 посмотрел на своего зама с
тем выражением, с каким немощный отец обесчещенной девицы смотрит на
внезапно появившегося отмстителя. Докукин вышел на трибуну, исподлобья
оглядел зал, будто запоминая в лицо самых бессовестных крикунов.
- Попрекать возрастом заслуженного ученого - это нехорошо! - начал
Докукин строго. - Три холодильника на даче - тоже не преступление. Жена на
служебной машине разъезжает - не здорово, но простительно, хотя, конечно,
молодая тридцатилетняя женщина могла б и на общественном транспорте. Но это
частности. А вот дать внуку от первого брака квартиру за счет наших лимитов
- это, Игорь Сергеевич, не