Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
бегал по разным инстанциям, вплоть до
районной библиотеки, собирая подписи и печати, удостоверявшие, что он, Борис
Леонидович Лобензон, ничего больше не должен этой стране и с чистой совестью
может отправляться на новое место жительства. Кроме того, Слабинзон доставал
через знакомых отца текинские ковры и переправлял их дальним родственникам
своей бывшей жены Инессы, имевшим магазинчик на Брайтон Бич. Олег помогал
ему возить ковры в Шереметьево и очень удивлялся, зачем тащить в изобильную
Америку отечественные изделия, например вот этот старый, затрепанный коврище
с огромными, прямо-таки чернобыльскими, синими розами. Таможенники,
брезгливо осматривая ковер, даже спросили ехидно:
- А собачий коврик тоже в Америку пошлете?
Борька в ответ лишь вздохнул, как духовидец на лекции по научному
атеизму.
Башмаков тоже удивлялся:
- На черта ты все это тащишь?
- Ну как ты не понимаешь, Тугодумыч! Что в первую очередь делает
человек, уехавший из этого проклятого Совка?
- Что?
- Он создает в отдельно взятом районе Нью-Йорка, а точнее, на Брайтон
Бич, свой маленький, миленький Совочек. А какой же Совочек без ковров!
Понял?
- Приблизительно. Проводы были скромные. Борис Исаакович приготовил
прощальный ужин, благо как раз получил ветеранский продзаказ. Прилавки
гастрономов к тому времени настолько опустели, что даже мухи исчезли.
Правда, иногда по телевидению сообщали о том, как селяне пошли за грибами и
наткнулись в лесу на гору сваленной на полянке любительской, реже -
сырокопченой. Колбаска была еще совсем свеженькая - и деревня, поменяв
излишки на водку, гуляла целую неделю.
- Вредительство! - замечал по этому поводу Борис Исаакович.
- В тридцать седьмом за такие вещи расстреливали! - добавлял Борька.
- И правильно делали! - кивал генерал.
- Дед, а нельзя как-нибудь так, чтобы не расстреливать и чтобы колбаса
была?
- Очевидно, нельзя...
Прощальный ужин проходил печально. Ели фаршированную курицу,
приготовленную по рецепту покойной Аси Исидоровны. Борька в очередной раз
разлил в стопки купленную по талонам водку и сказал:
- На посошок!
- Не жалко уезжать? - спросил Башмаков.
- Из старой квартиры всегда жалко уезжать, даже если переезжаешь из
коммуналки в отдельную. Так ведь, дед?
Борис Исаакович, ставший на время сборов внука еще молчаливее, чем
обычно, посмотрел на Борьку печальными глазами. И Башмаков вдруг изумился:
как же он с такими печальными глазами красноармейцев в бой водил?
- По-моему, ты совершаешь очень серьезную ошибку! - тихо молвил
генерал.
- Человек имеет право жить там, где хочет! Я свободная личность!
- Ты? - удивился Башмаков.
- Я!
- Это ты, Слабинзон, в очереди к посольству заразился.
- Да пошел ты, комса недобитая!
- Заткнись, морда эмигрантская! Спор, перераставший из шутливого во
всамделишный, остановил Борис Исаакович, пресек молча, одним лишь взглядом -
и Башмаков вдруг понял, как он поднимал залегшую роту.
- Не надо путать свободу перемещения со свободой души. Можно и в
колодках быть свободным, - сказал Борис Исаакович.
- Осточертели вы мне с вашей романтикой глистов, сидящих в любимой
заднице! Нет, Моисей правильно водил наш маленький, но гордый народ по
пустыне, пока последний холуй египетский не сдох!
- Ты где это прочитал?
- Какая разница? В Библии! - гордо ответил Борька.
- Ага, в Библии! В 'Огоньке' он прочитал, - наябедничал Башмаков, - в
статье публициста Короедова 'Капля рабства в бочке свободы'. Там еще про то,
что раба из себя нужно выдавливать, как прыщ.
- Моя воля, я бы этих публицистов порол прилюдно. Начитались
предисловий!
- посуровел генерал. - Моисей водил народ свой по пустыне, чтобы умерли
те, кто помнил, как сытно жили в Египте. 'О, если бы мы умерли от руки
Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели
хлеб досыта! Хорошо нам было в Египте!' Водил, потому что в земле
обетованной их ждали кровопролитные сражения за каждую пядь, голод и
лишения... А раба, друзья мои, если слишком торопиться, можно выдавить из
себя вместе с совестью. К этому, кажется, все и идет...
Провожали они Слабинзона вдвоем с Борисом Исааковичем. Шереметьево
напоминало вокзал времен эвакуации. Народ, лежа на тюках, дожидался очереди
к таможенникам, которые свирепствовали так, словно искали в багаже трупик
ритуально замученного христианского младенчика. Но оказалось, у Борьки все
схвачено: сразу несколько человек из начала очереди зазывно помахали ему
руками. С собой он нес всего-навсего небольшую спортивную сумку.
- Ну, дед, прощай! Надумаешь к нам в Америку, позвони - эвакуируем! Я,
между прочим, думал о том, что ты вчера говорил. Так вот, лучше быть рабом
свободы, чем свободомыслящим рабом! Понял?
- Я-то понял. А вот ты пока ничего и не понял. Не забывай, звони!
И Башмаков впервые увидел в глазах Бориса Исааковича слезы. Старый
генерал обнял внука и прижал к себе. Засмущавшийся таких нежностей, Борька
резко высвободился и повернулся к другу:
- Смотри, Трудыч, на тебя державу оставляю! Вы уж тут без меня
перестройку не профукайте! А теперь пожелайте мне удачи - сейчас будет самый
ответственный момент в моей жизни!
Он глубоко вздохнул и по-йоговски, мелкими толчками, выдохнул.
- Кто там следующий? - противно крикнул таможенник, ухоженный юноша с
фригидным лицом.
- Я там следующий!
Башмаков и Борис Исаакович остались у железных перил, чтобы увидеть,
как Слабинзон пройдет все преграды и скроется за будочками паспортного
контроля.
- Это все? - с раздраженным удивлением спросил таможенник, оглядывая
спортивную сумку.
- Все, что нажито непосильным трудом! - погрустнел Борька.
- А это что еще такое? - таможенник ткнул в экран дисплея.
- Где?
- Вот!
- Бюстик.
- Какой еще бюстик? Откройте сумку!
Слабинзон расстегнул молнию. И на свет божий был извлечен бюстик Ленина
из серебристого сплава - такие тогда рядами стояли в любом магазине
сувениров.
- Зачем вам это? - спросил таможенник, с нехорошим интересом осматривая
и ощупывая бюстик.
- Исключительно по идейным соображениям!
- Ах так... Открутите! - приказал таможенник.
- Что? - изумился Слабинзон.
- Голову.
- Ленину?!
- Бюсту.
- Одну минуточку. - Борька споро отвинтил голову Ильичу.
Очередь, наблюдавшая все это, затаила дыхание. Пополз шепоток, будто
один очень умный устроил тайник в бюстике Ленина и попался.
- Боже, что он делает, шалопай! - Борис Исаакович полез за валидолом.
- Что там? - радостно спросил таможенник, заглядывая в голову вождя,
которая, как и следовало ожидать, оказалась полой.
- Где? - уточнил Борька.
- А вот где! - таможенник (его лицо уже утратило фригидность и
приобрело даже некоторую страстность) ловко извлек из недр ленинской головы
небольшой тугой полиэтиленовый сверточек. - Что это такое?
- Это... понимаете... как бы вам объяснить...
- Да уж постарайтесь! - ехидно попросил таможенник и нажал потайную
кнопочку.
- Видите ли, это горсть земли.
- Какой еще земли?
- Русской земли, - отозвался Слабинзон дрогнувшим голосом и смахнул
слезу.
- А зачем вам русская земля? - спросил таможенник, удовлетворенно
заметив, как к ним торопливыми шагами направляются два офицера.
- Мне?
- Вам.
- А вы полагаете, если я еврей, так меня русская земля уже и не
интересует? Вы случайно не антисемит?
- Прекратите провокационные разговоры! - испугался таможенник.
Его можно было понять: в России оказаться антисемитом еще опаснее, чем
евреем.
- Разверните!
Борька бережно развернул пакет. Башмаков привстал на цыпочки вместе со
всей очередью: похоже, в полиэтилене действительно была земля. Таможенник и
подбежавшая охрана оторопело склонились над горстью российской супеси.
Очевидно, снова была нажата потайная кнопка, потому что в боковой стене
открылась дверь, и оттуда выкатился майор.
- Земля, - подтвердил он, понюхав. - А почему в... в бюсте?
- А разве нельзя?
- Нежелательно.
- В следующий раз учту.
Майор смерил Борьку расстрельным взглядом и махнул рукой. Таможенник
маленькой печатью, величиной с большой перстень, проштамповал декларацию. И
только тут Слабинзон, наконец глянув в сторону деда и Башмакова,
хитро-прехитро подмигнул. Для чего был устроен этот спектакль и что на самом
деле провез с собой Борька, Башмаков так никогда и не узнал. Через полгода
Борис Исаакович позвонил и сообщил, что от Борьки пришло письмо, точнее,
фотография с надписью. Башмаков не поленился, съездил посмотреть. Борька
запечатлелся на фоне иномарки в обнимку с мулаткой. Машина была длинная,
колымажистая, а темнокожая девушка, одетая в чисто символическое бикини,
ростом и статью подозрительно напоминала приснопамятную Валькирию - Борька
едва доставал ей до плеча. На нем были длинные шорты и майка, разрисованные
пальмами. На обратной стороне фотографии имелась короткая надпись: 'Привет
из солнечной Калифорнии!'
С тех пор Башмаков не виделся со старым генералом. И если бы не врач
'скорой помощи', так бы, наверное, и не увиделся. Доктор позвонил, объяснил,
что Борису Исааковичу было плохо, и поинтересовался:
- А вы ему кто?
- В общем-то никто, - растерялась Катя.
- Странно... Ваш телефон тут на стенке!
Дело в том, что Борька всегда самые важные номера записывал на обоях
прямо над телефоном. Башмаков, как самый близкий друг, к тому же
начинавшийся на вторую букву алфавита, стоял первым.
- А что все-таки случилось с Борисом Исааковичем? - спросила Катя.
- Ничего страшного, гипертонический криз. Старичок он у вас еще
крепкий, просто разволновался. Но недельку придется полежать. Как я понял,
он одинокий. Лучше, конечно, чтобы кто-нибудь присмотрел. Ему нужен покой и
уход.
- Обязательно присмотрим.
Катя быстро вычислила, где мог задержаться муж, позвонила Каракозину и
была особенно сурова, потому что не одобряла этих встреч, заканчивавшихся
тяжкими утренними пробуждениями и напоминавших давние райкомовские времена.
Однако если в те времена на дурно пахнущего, опухшего супруга Катя смотрела
с болью и отвращением, но все же как на часть собственного тела, пораженную
отвратительным недугом, то теперь это было отчужденное отвращение с легким
оттенком соседского сострадания...
- Борис Исаакович при смерти! - сказала Катя, специально сгущая краски.
Получив по телефону взбучку, друзья подхватились и, трезвея на ходу,
помчались к Борису Исааковичу. Но судя по тому, что дверь открыл сам
генерал, ничего особенно опасного не произошло.
- Реаниматоров вызывали? - нетрезво пошутил Каракозин.
Борис Исаакович ответил грустной беспомощной улыбкой и, шаркая ногами,
вернулся на диван. На генерале была зеленая офицерская рубашка с тесемками
для погон и старенькие синие тренировочные брюки. Он тяжело сел. На
клетчатом пледе лежали заложенные очками мемуары де Коленкура. На стуле -
таблетки, пузырек и стакан, резко пахнувший валокордином.
- Я нашел у Коленкура любопытную мысль. - генерал раскрыл книгу и надел
очки. - Вот, послушайте: 'Гений императора всегда творил такие чудеса, что
каждый возлагал на него все заботы об успехе. Казалось, прибыть на место ко
дню битвы - это все...'
- Понятно, - кивнул Джедай. - Чем гениальнее правитель, тем
раздолбаестей народ.
- Примерно. Чем гениальнее политик, тем требовательнее и суровее он
должен быть к окружающим.
- А людей вам совсем не жалко?
- От глупой доброты правителя, молодой человек, народу гибнет гораздо
больше, чем от умной жестокости, - ответил Борис Исаакович, взяв в руки
пузырек с каплями.
Башмаков укоризненно глянул на Джедая, схватил стакан и помчался на
кухню за водой.
...А приступ вышел вот из-за чего. В течение многих лет Борис Исаакович
о деньгах почти не думал: пенсия у него была хорошая, путевки в санаторий
бесплатные, кое-что и прикопилось - за статьи в военных журналах, за лекции
ему прямо на сберкнижку перечисляли. Да и много ли пенсионеру нужно?
Тратился он в основном на книги и журналы - тогда много печаталось нового,
необыкновенного, рассекреченного. Из дому он выбирался редко - в Ленинскую
библиотеку или в Подольский архив. Дело в том, что обнаружились считавшиеся
утерянными протоколы допросов генерала Павлова, и монографию пришлось
переписывать практически заново, нарушая все сроки. В 'Воениздате', конечно,
возмутились, ведь книга была уже в темплане. Борис Исаакович гордо вернул
аванс. Мог себе позволить! И вдруг, буквально за несколько месяцев, все
изменилось. Сбережения превратились в пыль: на восемь тысяч, лежавших на
книжке, не то что машину - трехколесный велосипед не купишь. Пенсии едва
хватало на хлеб. А подзаработать негде. Журналы или позакрывались, или
влачили такое жалкое существование, что о гонорарах и речь не заходила.
Лекции читать тоже не приглашали. Какие там лекции, если вся страна
проснулась нищей и надо было соображать, как жить и что жевать! Правда,
однажды Международный исторический фонд имени Иосифа Флавия пригласил
генерала выступить на научной конференции 'СССР как главный инициатор Второй
мировой войны' и даже пообещал приличное вознаграждение в долларах. Борис
Исаакович в своем коротком сообщении блестяще, ссылаясь на документы,
объяснил, кто на самом деле был главным инициатором войны.
- Но позвольте! - оппонировал ему взвинченный историк-возвращенец с
неопрятной диссидентской бородой. - Сталин готовил танки на шинном ходу,
чтобы двигаться по европейским автострадам!
- Ну и что? 'Танки на шинном ходу'... Если у вас борода, это еще не
значит, что вы монах. Зал засмеялся и зааплодировал. Но гонорар генералу
почему-то не заплатили. Более того, к нему как бы приклеили некий
предупредительный ярлычок, и уже больше никогда никакой фонд не приглашал
его ни на одну конференцию, хотя таких специалистов, как Борис Исаакович,
было раз-два и обчелся. Времена настали тяжелые: даже книги он не мог теперь
покупать, а до обнищавших библиотек новые издания вообще не доходили. Свежие
монографии по военной истории Борис Исаакович изучал прямо у магазинного
прилавка, даже выписки ухитрялся делать. Но однажды молодая нервная
продавщица в историческом отделе Дома книги наорала на старика:
- Вы же, дедушка, конфеты до того, как чек пробьете, не жрете! А
страницы грязными пальцами хватаете!
Бориса Исааковича, маниакального чистюлю, постоянно гонявшего Борьку за
грязные ногти, последнее замечание просто убило. Сразу из магазина, держась
за грудь, наполнившуюся вдруг какой-то болезненной ватой, он поехал в свою
поликлинику. Сняли кардиограмму и нашли довольно сильную аритмию.
- Нервничаете? - спросила врач.
- А кто теперь не нервничает? - вздохнул генерал.
- Это правда. Я иногда просыпаюсь - и не верю, что все это с нами
произошло.
Борис Исаакович знал эту кардиологиню еще юной выпускницей
мединститута, трепетавшей перед своими чиновными пациентами. Он всегда
приносил ей коробку конфет или какой-нибудь сувенир. Впервые за много лет он
пришел с пустыми руками. Вернувшись домой, генерал долго размышлял,
прикидывал и решил продать квартиру, а купить другую, поменьше, и желательно
в новом, зеленом районе. На разницу - а это огромные деньги - можно было
спокойно жить, покупать книги, дарить врачихам конфеты и писать труд о
командарме Павлове. Но по Москве ходили вполне достоверные слухи, что у
заслуженных стариков выманивают их большие квартиры в сталинских домах, а
когда приходит время расплачиваться, попросту убивают. Рассказывали даже
леденящую историю бывшего замнаркома из соседнего подъезда, исчезнувшего
через два дня после продажи квартиры, а потом найденного расчлененным в
помойных баках микрорайона. Борис Исаакович смерти не боялся, но быть
зарезанным каким-нибудь уголовником, тем более когда еще не дописана книга о
командарме Павлове... Нет уж, увольте! Тогда он решил поискать постояльцев.
дал объявление в газете 'Из рук в руки', но откликались в основном блудницы,
какие-то башибузуки в кожаных куртках или молоденькие бизнесмены, которые,
войдя в квартиру и оглядевшись, заявляли:
- Эту стену надо снести... А здесь (кивок в сторону Асиной комнаты)
будет гостевой туалет...
Естественно, Борис Исаакович квартиру так никому и не сдал. Написать
сыну гордость не позволяла, ведь звали же, упрашивали: 'Поедем! Поедем!' И
потом еще знакомых подсылали: 'Надо, надо уезжать! Слышали, Щукочихин вчера
по телевизору погромы обещал!' Не поехал... Да и какая от сына помощь? Сам в
письмах постоянно жалуется, как трудно приживаться на новом месте: за все
плати. А Борька прислал фотографию из Калифорнии и пропал - ни письма, ни
звонка...
И вот как-то раз Борис Исаакович отправился в магазин военной книги на
старом Арбате - тамошние продавщицы его давно знали и снисходительно
смотрели на то, как он читает у прилавка. Прогуливаясь по старому Арбату,
превратившемуся к тому времени уже в сувенирный базар, Борис Исаакович
увидел на лотке среди обыкновенных солдатских шапок, ремней и гимнастерок
настоящий парадный генеральский мундир, висящий на плечиках и обернутый от
дождя прозрачной пленкой. Точно такой же хранился у него в шкафу. Генерал
остановился как завороженный. Так и стоял, покуда продавец, верткий молодой
парень, виртуозно всобачивал доверчивому иностранцу кроликовую ушанку с
кокардой, на ломаном английском уверяя, будто такие шапки носят бойцы
спецдиверсионного отряда 'Айсберг', который предназначен для захвата
Гренландии... Успешно нахлобучив шапку на радостного интуриста, парень
повернулся к Борису Исааковичу:
- Что берем?
- Что-то я не припомню такой спецгруппы - 'Айсберг'.
- Секретная группа... Под грифом: 'Супер-дупер'!
- И грифа такого не помню.
- Склероз у вас, папаша! Что интересует?
Борис Исаакович кивнул на генеральский мундир и был потрясен, узнав
цену: она равнялась его годовой пенсии. Парень прилавочным чутьем угадал:
старичок с потертым портфелем не случайно спрашивает. Он стал объяснять, что
с удовольствием купит мундиры, шинели, медали, ордена, фуражки, причем
заплатит долларами. Настоящие боевые ордена и медали были разложены тут же,
на прилавке.
- А у вас, папаша, случайно орден Славы первой степени не наблюдается?
Второй и третьей есть. Комплект нужен. Очень нужен!
- Не стыдно славой чужой торговать? - тихо спросил генерал.
- А почему мне должно быть стыдно? Я у вас ордена не ворую - сами
несете! Я вот тут стою и думаю иногда: это же как интересно устроено, в
двадцать лет, когда вся жизнь впереди и хрен в подбородок упирается, человек
за орден или медаль под пули лезет и не боится. А когда жить-то осталось, уж
извини, отец, совсем ничего и от хрена одна шкурка, несет мне свои цацки. А
то, понимаешь, валидол купить не на что... Бережет сердчишко-то... А может,
и правильно делает? Ты, отец, подумай. Может, у тебя китель какой зря
гардероб занимает? Моль-то, она не разбирается, где пиджак, а где мундир...