Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
ра-но-го ко-тааа!!! Этот пидор македонский! Этот
перестройщик ушастый! ГАНДОН ШТОПАНЫЙ!!! И-я-я-я! Дни и ночи-ии! Напролет...
как проститутка-ааа! В одной и той же позе-еее! ...Не ме-ня-я бе-ль-яя!
Насиловали все кому не лень! Брали за уши и... Я не спал... не жрал... У
меня кожа на роже стала, как на жжжжо-пе у кррроко-дила! Откуда он взялся на
мою лысую голову?! Откуда?! Где нашли это чудо природы?! Где он был, когда я
автономил? Где?! Я ВАМ ЧТО!!!
После этого два дня было тихо. Потом от нас зама убрали.
Черный песец
Есть такой на флоте зверь - "черный песец", и водится он в удивительных
количествах. Появляется он всегда внезапно, и тогда говорят: "Это "черный
песец" - военно-морской зверь".
...Первый час ночи; лодка только с контрольного выхода, еще не успели как
следует приткнуться, привязаться, принять концы питания с берега, а уже
звонками всех вызвали на пирс, построили и объявили, что завтра, а вернее,
уже сегодня, в десять утра, на корабль прибывает не просто так, а
вице-президент Академии наук СССР вместе с командующим, а посему - прибытие
личного состава на корабль в пять утра, большая приборка до девяти часов, а
затем на корабле должны остаться: вахта, командиры отсеков и боевых частей,
для предъявления. В общем, смотрины, и поэтому кто-то сразу отправился домой
к женам, кто-то остался на вахте и на выводе нашей главной энергетической
установки, а кто-то, с тоски, лег в каюте в коечку и тут же... кто сказал
"подох"? - тут же уснул, чтоб далеко не ходить.
К девяти утра сделали приборку, и корабль обезлюдел; в центральном в
кресле уселся командир, рядом - механик, комдив три, и остальные-прочие из
табеля комплектации центрального поста; весь этот человеческий материал
разместился по-штатному и предался ожиданию. Волнение, поначалу
способствующее оживлению рецепторов кожи, потихоньку улеглось, состояние
устоялось, и сознание из сплошного сделалось проблесковым.
Вице-президента не было ни в десять, ни в одиннадцать, где-то в
полдвенадцатого обстановку оживил вызов "каштана", резкий, как зубная боль,-
все подскочили. Матрос Аллахвердиев Тимуртаз запросил "добро" на продувание
гальюна третьего отсека.
- Комдив три! - сказал командир с раздражением.
- Есть!
- Уймите свой личный состав, уймите, ведь до инфаркта доведут!
- Есть!
- И научите их обращаться с "каштаном"! Это боевая трансляция. Научите,
проинструктируйте, наконец, а то ведь утопят когда-нибудь нас, запросят вот
так "добро" и утопят!
- Есть!
Трюмный Аллахвердиев Тимуртаз был в свое время послан на корабль самим
небом. Проинструктировали его не только по поводу обращения с "каштаном", но
и по поводу продувания гальюна. Происходило это так:
- Эй, там внизу, "баш уста", ты где там?
- Я здэс, таш мычман!
- Ты знаешь, где там чего открывать-то, ходячее недоразумение?
- Так точно!
- Смотри мне, сын великого народа, бортовые клапана не забудь открыть!
Да, и крышку унитаза прижми, а то там заходка не пашет, так обделаешься - до
ДМБ не отмоешься, мама не узнает!
- Ест...
- А ну, докладывай, каким давлением давить будешь?
- Э-э.. все нормально будет.
- Я те дам "все нормально", знаем мы: смотри, если будет, как в прошлый
раз, обрез из тебя сделаю.
- Ест... Бортовые клапана Тимуртаз перепутал: он открыл, конечно, но не
те. Потом он тщательно закрыл крышку унитаза, встал на нее сверху и вдул в
баллон гальюна сорок пять кило вместо двух: он подумал, что так быстрее
будет. Поскольку "идти" баллону гальюна было некуда, а Тимуртаз все давил и
давил, то баллон потужился:- потужился, а потом труба по шву лопнула и
содержимое баллона гальюна - двести килограммов смешных какашек ---
принялись сифонить в отсек, по дороге под давлением превращаясь в едучий
туман. Наконец баллон облегченно вздохнул. Туман лениво затопил трюм.
Тимуртаз, наблюдая по манометрам за процессом, решил, наконец, что все у
него из баллона вышло, перекрыл воздух, спрыгнул с крышки унитаза и
отправился в трюм, чтоб перекрыть бортовые клапана. При подходе к люку,
ведущему в трюм, Тимуртаз что-то почувствовал, он подбежал к отверстию,
встал на четвереньки, свесил туда голову и сказал только: "Вай, Аллах!"
Прошло минут двадцать, за это время в центральном успели забыть напрочь,
что у них когда-то продували гальюн. Туман, заполнив трюм по самые закоулки,
заполнил затем нижнюю палубу и, нерешительно постояв перед трапом, задумчиво
полез на среднюю, расположенную непосредственно под центральным постом.
Центральный пребывал в святом неведении:
- Что у нас с вентиляцией, дежурный?
- Отключена, товарищ командир.
- Включите, тянет откуда-то...
Дежурный послал кого-то. Прошло минут пять.
- Чем это у нас пованивает? - думал вслух командир. Комдив три!
- Есть!
- Пошлите кого-нибудь разобраться.
Старшина команды трюмных нырнул из центрального головой вниз и пропал.
Прошла минута - никаких докладов.
- Комдив три!
- Есть!
- В чем дело?! Что происходит?!
- Есть, товарищ командир!
- Что "есть"? Разберитесь сначала!
Комдив три прямо с трапа ведущего вниз исчез и... тишина! Командир
ворочался в кресле. Прошла еще минута.
- Черти что! - возмущался командир.- Черти что!
Туман остановился перед трапом в центральный и заволновался. В нем что-то
происходило. Видно, правда, ничего не было, но жизнь чувствовалась.
- Черт знает что! - возмущался командир.- Воняет чем-то. Почти дерьмом
несет, и никого не найдешь! - командир даже встал и прошелся по
центральному, потом он сел:
- Командир БЧ-5! - обратился он к механику.
- Есть!
- Что "есть"?! Все мне говорят "есть", а говном продолжает нести! Где эти
трюмные, мать их уети! Разберитесь наконец!
Командир БЧ-5 встал и вышел. Командиру не сиделось, он опять вскочил:
- Старпом!
- Я!!!
- Что у вас творится в центральном?! Где организация?! Где все?! Куда все
делись?!
Старпом сказал: "Есть!" - и тоже пропал. Наступила тишина, которая была
гораздо тишинее той, прошлой тишины. Туман полез в центральный, и тут,
опережая его, в центральный ввалился комдив три и, ни слова не говоря, с
безумным взором, вывалил к ногам командира груду дезодорантов, одеколонов,
лосьонов и освежителей.
- Сейчас! - сказал он горячечно.- Сейчас, товарищ командир! Все устраним!
Все устраним!
- Что!!! - -заорал командир, все еще не понимающий.- Что вы устраните?!
Что?!
- Аллахвердиев!..
- Что Аллахвердиев?!
- Он...
- Ну?!
- Гальюн в трюм продул... зараза!..
- А-а-а... а вытяжной... вытяжной пустили?!
- Сейчас... сейчас пустим, товарищ командир, не волнуйтесь!..
- Не волнуйтесь?! - и тут командир вспомнил про Академию наук, правда,
несколько не в той форме: - Я тебе "пущу" вытяжной! Ты у меня уйдешь в
академию! Все документы вернуть! В прочный корпус тебе нужно, академик,
гальюны продувать... вместе с твоим толстожопым механиком! Сами будете
продувать, пока всех своих киргизов не обучите! Всех раком поставлю! Всех! И
в этом ракообразном состоянии...- командир еще долго бы говорил и говорил о
"киргизах" и о "ракообразном состоянии", но тут центральный вызвал на связь
верхний вахтенный.
- Есть, центральный!
- На корабль спускается командующий и... и (вахтенный забыл это слово).-
Ну?! - ...и вице-президент Академии наук СССР...
И наступил "черный песец". Командир, как укушенный, подскочил к люку,
сунул в него голову и посерел: на центральный надвигалась необъятная
задница. То была задница Академии наук! Командир задергался, заметался,
потом остановился, и вдруг в прыжке он схватил с палубы дезодоранты и
освежители и начал ими поливать и поливать, прямо в надвигающийся зад
академику, и поливал он до тех пор, пока тот не слез. Академик слез,
повернулся, а за ним слез командующий, а командир успел пнуть ногой под
пульт одеколоны и дезодоранты и представиться. Академик потянул носом воздух
и пожевал:
- М-м... да... э-э... а у вас всегда так... м-м... Э-э... пахнет?..
- Так точно! - отчеканил командир.
- Э-э... что-то не додумали наши ученые... с очисткой... мда, не
додумали...- покачал головой академик.
Командующий был невозмутим. Он тоже покачал головой, мол, да,
действительно, что-то не додумали, и проводил академика до переборки во
второй отсек. Командир следовал за ними, соблюдая уставную дистанцию, как
верная собака. Он был застегнут, подтянут, готов к исполнению. У переборки,
когда зад академика мелькнул во второй раз, командующий повернулся к
командиру и тихо заметил:
- Я вам додумаю. Я вам всем додумаю. Я вам так додумаю, что месяц на
задницу сесть будет страшно. Потому что больно будет сесть... Слезьми... все
у меня изойдете... слезьми...
Флотская организация
Жили-были в Севастополе два крейсера; крейсер "Крым" и крейсер "Кавказ".
Они постоянно соревновались в организации службы. Подъем флага и прочие
регалии происходили на них секунда в секунду, а посыльные катера отходили ну
просто тютелька в тютельку, на хорошей скорости, пеня носом, по красивой
дуге. Командиры обоих кораблей приветствовали друг друга с той порцией
теплоты и сердечности, которая только подчеркивала высокое различие. Команды
крейсеров, можно сказать, дружили, но во всем, даже в снимании женщин и в
легком питии, хорошим тоном считалась равная скорость.
Время было послевоенное, голодное, и отдельным женщинам, проще говоря,
теткам, разрешалось забирать остатки с камбуза. Ровно в 14.00 они вместе с
ведрами загружались в оба катера и отправлялись забирать на оба крейсера.
Катера никогда не опаздывали - 14.00 и баста. И вот однажды свезли на берег
двух шифровальщиков. Те направились прямо в штаб и надолго там застряли.
Стрелка подползала к 14-ти часам, и командир одного из крейсеров, дожидаясь
отправления, жестоко страдал. Скоро 14.00, а этих двух лахудр не
наблюдается. Тяжелое это дело ожидание подчиненных, просто невыносимое.
Командир неотрывно смотрел на дорогу, поминутно обращаясь к часам.
Оставалось пять минут до возникновения непредсказуемой ситуации, и тут
вдалеке показались эти два урода - шифровальщики. Они шли в легком променаде
и болтали, а перед ними, шагов за десять, в том же направлении шлепали и
болтали две тетки с ведрами под камбузную баланду.
- И-и-из-ззза-д-ву-х-бли-иии-де-й! - тонко закричал командир
шифровальщикам, передавая в голосе все свое непростое страдание,- нарушается
флотская организация!
Тетки, приняв крик на свой счет, прибавили шагу, а за ними и
шифровальщики.
- Быстрей! - возмутился командир.- Бегом, я сказал!
Тетки побежали, а за ними и шифровальщики. Их скорость не влезала ни в
какие ворота, стрелка подкрадывалась к 14- ти часам.
- Антилопистей, суки, антилопистей!!! - заорал командир, время отхода мог
спасти только отборнейший мат.
- Вы-де-ру! - бесновался командир.- Всех выдеру!
Громыхая ведрами, высоко вскидывая коленями юбки, мчались, мчались
несчастные тетки, а за ними и шифровальщики, тяжело дыша. "Кавалькада"
неслась наперегонки с секундной стрелкой. В эту гонку вмешались все: кто-то
смотрел на бегущих, кто-то на стрелку, кто-то шептал: "Давай! Давай!" Все!
Первыми свалились с причала тетки, за ними загремели шифровальщики - каждый
в свой катер, и ровно а 14.00, тютелька в тютельку, катера отвалили и на
хорошей скорости, пеня носом, разошлись, направляясь к крейсерам по красивой
дуге.
Я ВСЕ ЕЩЕ МОГУ...
Я все еще могу...
Я все еще могу отравить колодец, напустить на врага зараженных сусликов,
надеть противогаз за две секунды.
Я могу запустить установку, вырабатывающую ядовитые дымы, отличить по
виду и запаху адамсит от фосгена, иприт от зомана, Си-Эс от хлорацетофенона.
Я знаю "свойства", "поражающие факторы" и "способы".
Я могу не спать трое суток, или просыпаться через каждый час, или спать
сидя, стоя; могу так суток десять.
Могу не пить, столько же не есть, столько же бежать или следовать
марш-бросками по двадцать четыре километра, в полной выкладке, выполнив
команду "Газы!", то есть в противогазе, в защитной одежде; вот только иногда
нужно будет сливать из-под маски противогаза пот - наши маски не
приспособлены к тому, чтоб он сливался автоматически,- особенно если его
наберется столько, что он начинает хлюпать под маской и лезть в ноздри.
Я хорошо вижу ночью, переношу обмерзание и жару. Я не пугаюсь, если зубы
начинают шататься, а десны болеть и из-под них, при надавливании языком,
появляется кровь. Я знаю, что делать.
Я знаю съедобные травы, листья; я знаю, что если долго жевать, то
усваивается даже ягель.
Я могу плыть - в штиль или в шторм, по течению или против, в ластах и не
в ластах, в костюме с подогревом или вовсе без костюма. Я долго так могу
плыть. Я могу на несколько месяцев разлучаться с семьей, могу выступить "на
защиту интересов", собраться, бросив все, и вылететь черт-те куда. Могу жить
по десять человек в одной комнате, в мороз, могу вместе с женами своей,
чужими - отогреваясь под одеялами собственным дыханием, надев водолазные
свитера.
Могу стрелять - в жару, когда ствол раскаляется, и - в холод, когда
пальцы приклеиваются к металлу.
Могу разместить на крыше дома пулеметы так, чтобы простреливался целый
квартал, могу разработать план захвата или нападения, могу бросить гранату
или убить человека с одного удара - человека так легко убить. Я все это еще
могу...
Пиджак
Его взяли на флот из торпедного института; из того самого института, где
создаются наши военно-морские торпеды. Его взяли и сделали из него офицера.
На три года. Не знаю, зачем.
Юный ученый-торпедист; вот такая огромная, в смысле мозгов, башка, очки с
толстыми линзами, беспомощное лицо и взгляд потусторонний. Он был и в самом
деле не от мира сего, он был от мира того, от мира науки.
Он читал электронные схемы, потом паял, опять читал и опять паял, вместо
того чтобы взять прибор и потрясти его, чтоб он заработал.
И профессия у него была секретная, а кроме нее, он ничего не знал, ничего
не любил и ни о чем не говорил.
И с женщинами ему не везло. Он не умел смешить женщину, а женщину нужно
постоянно смешить, иначе она тебя бросит.
Женщины его бросали, и он ужасно расстраивался. Когда на него надели
форму, то она на нем сидела, как коза на заборе.
Форма на настоящем офицере сидит по-особенному. Офицер как бы слит с
формой; а слит он потому, что сам по себе офицер довольно необычное
биологическое формирование.
Офицер служит. И служит так, как почти невозможно служить. Офицер даже во
сне - служит.
Офицер берет в руки то, что руками обычно не берется, и несет это "то"
куда-то неизвестно куда; там он садится на то, что ни в коем случае не
должно плавать, а должно тут же утонуть, и плывет на нем, плывет долго,
годами плывет, потому как он - офицер флота. Офицер ест, пьет, сидит,
встает, идет не как все люди.
Офицер страдает, мечтает, надеется и не задает при этом вопросов.
Офицер...
А это был не офицер. Но главная сложность состояла в том, что он не
прошел училище, а это прекрасная школа. После этой прекрасной школы ничему
не удивляешься, а он удивлялся. Он удивлялся всему и задавал вопросы.
- А зачем это? - спрашивал он, и ему объясняли.
- Неужели такое возможно? - говорил он, и ему говорили, что возможно.
- Как же так? - терялся он, и ему говорили: а вот так.
- Не может быть! - восклицал он, и ему говорили, что может.
Словом, он был похож на ручную белую крысу, которую взяли и временно
бросили в садок к помоечным пасюкам.
Другими словами, это был гражданский пиджак; он был пиджак из тех
пиджаков, которые после первого ядерного удара, после паники в обозе и
взаимного уничтожения, придут, во всем разберутся и сразу же победят.
Ну, во время войны - понятно, а сейчас куда его деть? Куда деть на флоте
молодого ученого с башкой, не приспособленного ни к чему? Что ему можно
доверить?
Ему можно доверить дежурство по камбузу, патруль, канаву старшим копать,
грузить старшим чего-нибудь не очень ценное и подметать веником.
Нет, пожалуй, камбуз нельзя ему доверить: у него там все свистнут - и все
люди разбегутся. Патруль? В патруль тоже нельзя: там на одних рефлексах
иногда приходится действовать, а у него рефлексов нет. Нет! Только грузить и
только подметать! А канаву копать?
- А вот тут надо подумать. На сколько он у нас?
- На три года.
- Ох уж эти ученые, академики. Нет, на канаву нельзя. Там соображать
надо. Нет, только грузить картошку и подметать. Все! Хватит ему на три-то
года.
Жил он в гостинице с длинными коридорами и номерами-бойницами по обеим
сторонам. При посещении "того пристанища почему-то вспоминался пивной ларек
с липким прилавком, коммунальная кухня и лавка старьевщика; от нее веяло
непроходящей тоской.
Его прозвали "квартирным Колей", потому что он приходил к кому-нибудь в
гости, садился и начинал говорить, говорить, общаться начинал, и его было
потом не выгнать.
Через два с половиной года он снимал пенсне с линзами, тер себе то место,
где был лоб, и говорил всюду
- Я - тупой.
Его все еще презирали, но уже утешали. На сборищах он резво напивался и
говорил, улыбаясь, кому попало:
- Я заезжал в отпуске в институт. Они мне предложили начальника отдела и
тему на выбор. Представляете? - хватался он за окружающих.
Окружающие представляли, но смутно - никому не было до него дела. И тут
он начинал хохотать в одиночку.
Он хохотал, как безумный, задыхаясь и плача)
- Они... там... ох-хо-хо... д ум а...ют... ха-ха-ха, ой, мама...
думают... что я... здесь... ой, не могу... вырос... над собой... ох... что я
здесь... на флоте... обо...га...тился... хи-хи-хих... не могу... х-х-х...
Потом он резко делал серьезную рожу и говорил:
- Вообще-то после флота я на начальника отдела потяну. Раньше бы не
потянул, а теперь я все могу.
- Я придумаю новую торпеду,- начинал он опять хохотать, я знаю какую. Это
что-то круглое должно быть, чтоб руками можно было катить, но не легкое,
чтоб домой не отволокли. Должно снега не бояться и ночевать под открытым
небом. Чтоб только откопали - сразу же работало. Чтоб с крыши падало и не
билось. Чтоб внутрь заливалась не горючая, не выпиваемая дрянь. Чтоб эта
дрянь не нужна была для "Жигулей". Чтоб эта торпеда по команде тонула, по
команде - всплывала, чтоб бежала и поражала. Ждите, скоро пришлю. А то и с
проверкой приеду. Вот посмеемся!
- Да, и лопату,- тут он совсем загибался от смеха, лопату... лопа...
хх... ту... ей... хо-хо... ой, не могу... лопату... ей... при... де... ла..
ю... сбо.. ку... при... со... ба... чу... ой, мама,- сипел он остатками
воздуха,- и ме.. т... лу... мет... лу... ей сза...ди... вотк... ну...
поме... ло... встав... лю... И все начинали смеяться вместе с ним.
Мафия
В коридоре, за дверью, слышалась возня и грохот сапог. Оттуда тянулся
портяночный запах растревоженной казармы.
Вот и утро. "Народ" наш еще спит, проснулся только я. В каюте у нас три
койки: две подряд и одна с краю. На ближней к двери спит СМР (читать надо
так - Сэ-Мэ-эР, у него такие инициалы), на следующей - я, а на той, что в
стороне, развалился Лоб.
Обычно курсантские клички - точный слепок с человека, но почему меня
называют Папулей, я