деле неизвестно. Явился в один
прекрасный день и живет себе в заброшенном доме на окраине.
Многие и вовсе всерьез его не принимали. Дескать, клоун, шут гороховый.
Сипачев, слесарь, уверял, что вот-вот за ним санитары из психушки приедут.
Ну, что правда, то правда, чудил Серафим на каждом шагу. Что ни день - новая
затея. В городе только и разговор:
- Вы не слышали, что вчера Серафим учудил?
Вот идет он, к примеру, мимо церкви, ее местные власти все закрыть
собираются, никак не закроют. Остановится - и давай камнями в купол швырять.
Или еще возле пивнушки. Подойдет к двери и начинает поклоны класть и
креститься.
А то другой случай. Увидел как-то двух братьев-близнецов Савельевых, Никишу
и Досю, и на колени перед ними, прямо в грязь. Те испугались, убежали.
- Дурит,- говорил Бесищев из керосинной лавки.- Одно слово - юродивый.
А тут еще Феня, дурочка городская, по рынку ходит.
- Знаю я, кто он такой,- говорит.
- Ну, кто же, кто? - пристают к ней.
- Ангел он небесный!
Все так и попадали со смеху.
- Уморила! Нашла ангела!
- Да какой же он ангел? - помирает от смеха Истошкин, носильщик с вокзала.
- А вот такой,- отвечает Феня, сама на одной ножке прыгает.- Помните, как
Катерина Савельевна двойняшек рожала? Чуть Богу душу не отдала...
Все, конечно, хорошо знали семью Савельевых. Самые бедняки в городе. Мать
одна детей растит, из сил выбивается. Отец пропал больше десяти лет назад.
Приехали за ним на машине и увезли куда-то. Потом дошли слухи, что он враг
народа. Ребята его, Никифор и Евдоким, в школу уже ходили, а все так и были-
дети врага народа.
- Вот посылает Боженька ангела к Катерине душу ее забрать,- продолжает
Феня.- Посмотрел ангел на ее младенцев, жалко их стало. Не взял он душу
Катерины, полетел обратно. "Ослушался,- говорит,- прости. Два младенца там,
чем они питаться станут?" А Боженька вот что сделал. Взял жезл, ударил в
камень и разбил его надвое. "Что видишь там?" - спрашивает. "Двух червяков
вижу",- отвечает ангел. "Так вот,- говорит Боженька,- кто питает этих
червяков, пропитал бы и двух младенцев". Отнял он крылья у ангела и выгнал
на землю.
- Ну и что? - спрашивают.- При чем здесь Серафим?
- Серафим и есть тот самый ангел...
Все вокруг хохочут без удержу, дразнят Феню, щиплют ее, она только
отбивается.
- Он потому перед братьями Савельевыми в грязь упал... Из-за них крыльев
лишился...
- Дурная, она и есть дурная,- заключил Бесищев, керосинщик.- Надо же такое
сочинить...
- А это мы сейчас спросим, какой он ангел! - хохочет Истошкин.
Послали слесаря Сипачева за Серафимом. Тот долго не возвращался. Наконец
является, с ним Серафим.
- Скажи, Серафим, для чего ты в церковь камнями швырял? - хитро так, с
подвохом, спрашивает Истошкин. Сам голову наклонил ухом к земле, на Серафима
не смотрит.
Серафим сначала отвечать не хотел, потом видит - люди вокруг обступили его,
не пускают, он и говорит:
- А я увидел - нечистая сила кружит на храмом, так и лепится на крест. Я и
стал сшибать ее камнями. Разве это та церковь, какая была? Грех один...
Тогда Истошкин другой вопрос задает, тоже с подвохом, и людям подмигивает:
- Ну хорошо, а почему ты на пивнушку молился?
- Это уж совсем просто,- весело так отвечает Серафим.- Народ в пивнушке
пьет, гуляет, о смертном часе не думает. Я и помолился Богу, чтоб не
допускал их до смертной погибели...
Все смотрят на Серафима, не знают, смеяться или нет. Расступились,
пропустили его. А как он ушел, Истошкин огляделся по сторонам и говорит:
- Я так полагаю, чекист он из НКВД. К нам прислали, проверить... Как
настроение, нет ли измены... Граница-то вон она, рядом.
Бесищев делает круглые глаза и шепчет:
- А может, он и есть немецкий шпион?
Здесь вмешивается Семенчук Евкарпий Семенович:
- Вы тут провокации не разводите! Никакой войны не должно быть! У нас с
Германией договор!
А Серафим между тем не унимается. Ходит по городу и всем, кого встретит,
кусочки хлеба раздает.
- Возьмите, возьмите... Пригодится...
Феня, дурочка, так и сказала:
- Это, значит, точно война будет!
Истошкин, как услышал эти ее слова, сразу говорит:
- Так и есть! Диверсант он, этот Серафим, вот что! Арестовать его надо!
И вот то ли услышал кто Истошкина, то ли еще по какой причине, только в один
прекрасный день являются к дому Серафима люди в форме. Стучали, стучали,
никто не открывает. Взломали дверь, а в квартире - никого, пусто. Серафим
как в воду канул.
Ну а в городе - новые перемены. Военных нагнали видимо-невидимо, будто не
город, а военный лагерь. Возле станции за высоким забором базу какую-то
сделали - мастерские там, склады. Что ни день - гонят туда на работу местное
население. Никиша с Досей тоже вместе со всеми ходили вагоны разгружать. Они
тогда только школу окончили.
А однажды ночью, это уже во второй половине июня, братья проснулись от
страшного грохота. Матери дома не было, дежурила в больнице. С потолка
штукатурка сыплется, стекла на окнах вдребезги, а на улице - багровое
зарево. Выскочили братья наружу, возле дома - Истошкин.
- Зажигательные кидают!
- Кто кидает-то?
- Кто, кто... Немцы!
И рукой вверх показывает. Оттуда гул ровный такой, тяжелый - самолеты летят.
Мимо офицер какой-то бежит, на ходу пистолет из кобуры вытаскивает.
- Ну, что стоите? - закричал он на Никишу и Досю.- Живо на базу! Пожар
тушить! Не видите - горит?
Истошкин побежал следом за офицером, ладонь к кепке прикладывает:
- Товарищ! Куда жену и детей девать? Какие приказания будут?
- Все на базу! - снова кричит офицер.
У ворот базы уже полно народу. Из ворот дежурный выскочил с повязкой на
рукаве.
- Немцы границу переходят! Война!
Тут как раз грузовики подъехали, три машины. Офицер кричит:
- Оборудование грузите! Зеленые ящики! Ящики в первую очередь! - И опять на
Никишу с Досей:
- Ну, чего ждете? Был же приказ - грузить!
И побежал дальше. Никиша с Досей вместе со всеми стали грузить ящики. А как
кончили - новый приказ:
- По машинам! Эвакуация!
Возле Никиши с Досей все тот же офицер.
- В машину живо!
Никиша с Досей забрались в кузов вслед за другими, сидят на ящиках, ждут.
- Вот мама удивится,- тоскливо так говорит Дося.- Прибежит домой, а нас
нету.
Не заметили, как рассветать стало. И тут видят - по ту сторону дороги из
леса красноармейцы поодиночке выбегают и врассыпную кто куда. Все низенькие,
смуглые, не то узбеки, не то туркмены. Последним выскочил сержант, пожилой
уже, с усами. Рукой машет.
- Немцы идут! Скоро здесь будут!
Офицер, который все время здесь командовал, тут же вскочил в первую машину,
и грузовики тронулись. К вечеру прибыли в какой-то поселок. Офицер побежал в
штаб, долго его не было, потом возвращается.
- Будем здесь создавать линию обороны!
Утром пригнали из соседнего села женщин с лопатами на подмогу. Никиша с
Досей тоже рыли окопы вместе со всеми. Копают, копают, потом смотрят - а
рядом Серафим, тоже копает.
- Откуда ты взялся? - удивляются.
А Серафим поглядел на них и вдруг как закричит:
- Ложись!
- Зачем? - удивляется Дося.
А Серафим их не слушает, толкнул в какую-то яму.
И тут в небе немецкий самолет. Кружит, кружит, один заход, другой. Думали,
сейчас бомбы бросать будет, а он только из пулемета пострелял. Двух человек
убило. Колхозницы, конечно, все врассыпную. Лопаты побросали, кричат.
Самолет уже давно улетел, а их все собрать не могут - попрятались: кто в
овраг, кто в рощу, какие и вовсе обратно в село убежали.
На другой день приезжает из штаба легковая машина. Вылезает полковник,
толстый, потный, шею платком вытирает. Поглядел на работающих и говорит:
- Прекратить работу!
Офицер с базы тут как тут, руку к козырьку. Полковник ему:
- Окопы больше рыть не будем...
А после обеда выдали всем военную форму - гимнастерка, сапоги. Серафима тоже
вырядили. Гимнастерка ему велика, висит, как на вешалке, все смеются.
- Вы теперь не лопатники, а бойцы Красной Армии,- сказал полковник.-
Красноармейцы. Будете на этом рубеже оборону держать.
- А оружие? - спросил кто-то.- Как же без оружия?
- Будет вам и оружие,- пообещал полковник.
Никиша с Досей смотрят друг на друга, Никиша и говорит:
- Вот бы мама нас видела. Она, наверное, с ног сбилась, ищет, найти не
может.
- Как бы ей весточку передать? - откликается Дося.- Живы, мол, и здоровы...
А Серафим вдруг и говорит:
- А ты съезди к ней. Как выйдешь на шоссе, лови попутку - и домой.
- Что ты! Что ты! - замахал на него рукой Никиша. - Разве можно?
Только ночью Дося исчез, с ним еще парень какой-то в кепке, который рядом
работал. Парень, правда, скоро вернулся. Говорит, что позади, возле шоссе,
заслоны стоят. Кто самовольно с передовой уходит, в того стреляют из
пулемета без предупреждения.
- А Дося где? - спрашивает Никиша.
- Кто его знает? Вышли вместе. Потом он потерялся.
Никиша все переживал за брата, а Серафим его успокаивал:
- Да жив твой Дося. Не суждено ему раньше срока пропасть...
На другой день рано утром приезжает грузовая машина. Из кабины офицер
выходит, младший лейтенант. Совсем молоденький, кажется, что одних лет с
Никишей. Оглядел всех и пальцем в Никишу тычет:
- Поедете со мной в город... Оружие получать...
Ну, ехать, так ехать, делать нечего. Серафим простился с Никишей, будто на
долгую разлуку.
- Ты что? - даже удивился Никиша.- Вечером же увидимся.
Забрался он в кузов, тронулись. Только из леса выехали, село какое-то. На
улице тишина, куры в пыли копошатся, поросенок бродит. В огороде старушка
возится, дети тут же. На пороге одного из домов стоит женщина, молодая,
красивая, глаз не оторвать. Шофер остановил возле нее машину.
- Ахнешь, дядя, на тетку глядя... В город по какой дороге, тетя?
Женщина махнула вперед рукой и ушла в дом. Покатили дальше. Как село
кончилось, впереди - развилка. Стали гадать, по какой дороге ехать. Вышло
так, что лучше прямо, как ехали. Хотели уже трогаться, а из кустов
красноармейцы выскакивают.
- Куда вас черт несет? Там немцы! Сворачивай в сторону!
Свернули на другую дорогу, поехали. Вокруг ни души, тишина. Вдруг шофер
резко тормозит машину и тут же начинает разворачиваться, да не справился - и
под откос. Никиша чуть из кузова не вылетел. Головой так о кабину стукнулся,
что разбил лоб, все лицо в крови. Выбрался на землю, поднял голову, а на
дороге немцы стоят. Рукава мундиров засучены, на поясах каски круглые.
Офицер немецкий что-то говорит, а солдаты смеются. Один из них направил на
Никишу автомат и губами так сделал: "Пуф! Пуф!"
Два солдата спустились к машине, вытащили из кабины шофера и младшего
лейтенанта, повели наверх, на дорогу. Другой солдат повел за ними следом
Никишу. Вот идут они обратно в село, из которого только что выехали. А на
главной улице уже большая толпа пленных. Привели всех в большой колхозный
сарай, заперли, выставили охрану. Есть в этот день ничего не дали, только
ведро воды поставили.
На следующее утро, рано еще, возле сарая машины тарахтят. Открыли двери,
стали пленных по очереди выводить. А во дворе грузовики, крытые брезентом,
солдаты немецкие в два ряда с винтовками.
Привезли в город, на железнодорожную станцию, там уже состав на путях.
Распихали всех по вагонам. Окна закрыты, воздух тяжелый, теснота. Посреди
железный чан, накрытый фанерой, у дверей бочонок с водой. Поезд шел весь
день и всю ночь. Утром долго где-то стояли. Наконец двери открыли, велели
вылезать. Построили в колонну, повели по городу. На улицах ни одного жителя,
одни солдаты немецкие.
Никиша держался рядом с шофером Редькиным и младшим лейтенантом Коноплевым,
с которыми вместе и попал в плен. Редькин все оглядывался по сторонам.
- Ехала кума неведомо куда...
А Коноплев прочитал вывеску над магазином и говорит:
- Польша...
Колонну провели через весь город на самую окраину. Там, на краю поля,-
бараки за колючей проволокой. По углам вышки с пулеметами и прожекторами.
Коноплева сразу же отделили и увели куда-то вместе с другими офицерами,
сказали - в другой лагерь, офицерский. А Никишу с Редькиным определили в
барак, где было уже полно народу, все нары заняты.
Вот лежат они вечером на самом верху, сосед их, бывший летчик Подтягин,
рассказывает:
- Немцы здесь только так, для порядка. Всем заправляют русские... Гусев,
полковник, начальник полиции... Юрка Полевой, лейтенант, танкист... Капитан
Степков из артиллерии, усатый такой... Другие еще... С этими беда,-
продолжает Подтягин.- Свирепствуют почем зря. Грабят, чуть что - дубинкой...
На кухне командуют. Захотят - без обеда останешься...
Рядом на нарах лежал какой-то совсем мальчишка по виду. Он как услышал про
полицаев, голову поднял.
- Какие же это полицаи? Это и не полицаи вовсе. Я однажды заглянул к ним в
комнату, они там в карты играли. Только смотрю - ноги у них мохнатые, а за
ушами рога, маленькие такие, их и не видно.
- Тарас это, Тасик,- кивает Подтягин на мальчишку.
А Тасик поднялся на локте и пристально так на Никишу смотрит.
- Тебя как зовут?- спрашивает.- Может, Никифор?
- Точно - Никифор! - удивился Никиша.- Как ты узнал?
Тасик лег на спину, в потолок уставился.
- Ночью женщина какая-то сюда приходила. Ходит по бараку, будто ищет кого. Я
спрашиваю: кто вам нужен? А она мне: сын здесь у меня, Никифор... Я ему
сказать должна, что убили меня бомбой... Нет меня в живых... Четыре года как
уже нету. А я думаю: как же четырегода? Войне-то год всего... Выходит,
думаю, мертвые тоже могут ошибаться...
Каждое утро, как поднимали пленных, из бараков вытаскивали умерших ночью и
складывали у входа. Прикроют тряпками, они так и лежат, пока подвода не
приедет. Сваливали мертвых в общую могилу - большую яму недалеко от лагеря.
Яма эта все время наполнялась, и надо было рыть ее дальше.
И вот как-то осенью, холодно уже было, Никишу вместе с другими отправили
копать эту яму. Пленные копали, поодаль стояли два немецких солдата с
винтовками, разговаривали. А усатый полицай Степков ходил вдоль ямы и стегал
плеткой работающих, просто так, для развлечения. Проходил мимо Никиши и
хлестнул его по спине.
Редькин не выдержал и сказал что-то. Тогда Степков повернулся к нему и
ударил сапогом. Редькин так и повалился в яму.
Тут один из немецких солдат, пожилой уже, подошел к Степкову и сильно
толкнул прикладом в спину. Степков полетел в яму, рядом с Редькиным. Немец
лопату ему кинул.
- Работа... Работа...
Второй солдат засмеялся. "ЧудноЂ,- думал Никиша.- Немец защищает пленного от
русского".
Вечером в бараке Редькин жаловался:
- Что за люди эти полицаи? Откуда такая ненависть? К своим же землякам!
- Я так полагаю, что это агенты НКВД,- сказал Подтягин.- Специально в лагерь
заброшены. Чтобы жизнь здесь была страшнее смерти в бою.
Тут Тасик поднял голову.
- Вы не беспокойтесь... Я все рассказал фюреру...
- Какому фюреру? - удивляется Редькин.
- Гитлеру. Ко мне ночью Гитлер приходил. Фуражка, усики. Я ему все рассказал
- о наших мучениях, о полицаях. Вы не волнуйтесь. Он порядок наведет.
А когда зима прошла, весной уже, повели Никишу как-то вместе с другими на
ферму. Работа не тяжелая - сараи почистить, на скотном дворе убраться.
Кормил фермер хорошо - суп со свининой, хлеб свежий. Никиша быстро управился
с работой в свинарнике, потом заглянул на конюшню. Смотрит и глазам не
верит. Даже не узнал сразу: неужто Серафим? Точно - стоит Серафим, лошадей
чистит. Все та же гимнастерка на нем большая, висит, как на вешалке.
А Серафим подошел к Никише и достает из-за пазухи платок с крупными красными
цветами. Никиша сразу узнал его.
- Мамин платок... Откуда он у тебя?
- Дом ваш разбомбило,- отвечает Серафим.- Матушка там под обломками... И
схоронить было некому. Я все сделал...
- А я знаю про маму,- говорит вдруг Никиша.
Он сначала даже не плакал, только сказал:
- Теперь у меня один Дося остался... Больше никого...
Никишу еще раз посылали на ферму. Приходит он, а Серафим мешок ему
протягивает. Заглянул Никиша - там хлеб, картошка, из белья что-то.
- Откуда это? - спрашивает.
- Бери, бери. Пригодится.
Ну, так оно и вышло. На другой день утром выстраивают лагерников перед
комендантским домом. Стали по списку проверять, отбирать тех, кто прибыл с
последней партией. Когда отобрали, дали команду - выходить за ворота.
Никиша и Редькин простились с Подтягиным и Тасиком, обнялись. Тасик сказал:
- Сегодня у меня отец в гостях был. Стоит во всем военном. Его в артиллерию
взяли. Потом гляжу, а он уже без ног. "Где твои ноги?" - спрашиваю. А он вот
что мне дает.
И Тасик показывает какой-то бесформенный кусок металла.
- Что это? - спрашивает Никиша.
- Осколок артиллерийского снаряда,- отвечает Тасик.- Тебе на память,
говорит.
А конвоиры торопят, кричат. Тасика отогнали в сторону. Повели колонну снова
через весь город, на железнодорожную станцию. Там те же вагоны, окна, двери
закрыты, и в путь. Везли долго, часто стояли. Потом вдруг окна открыли. Все,
конечно, столпились, в очередь встали в окно глядеть. Когда Никишина очередь
подошла, смотрит он - чистые домики, ухоженныедороги. Люди хорошо одеты,
много велосипедов. Все как на картинке. Кто-то сказал:
- Вот и Германия...
Наконец станция. Высадили всех, построили в колонну и повели по городку.
Чистые улицы, возле домов люди на стульях сидят, газеты читают, кофе пьют.
Матери с детьми гуляют. А сразу за городом - лагерь. Все как обычно: колючая
проволока, бараки. Весь лагерь поделен проволокой на зоны. В одной зоне -
пленные англичане, в другой - французы. В русской зоне бараков не было,
пленных разместили на первое время в бывших конюшнях. На полу солома, и
запах сильный.
Первые дни кормили скудно - брюквенная баланда да черствый хлеб. Спасибо,
французы выручали. Им приходили посылки из Красного Креста. Такие посылки
получали все пленные, кроме русских. Так вот французы ухитрялись через
колючую проволоку передавать русским тушенку, печенье.
Только русские скоро приспособились - устроили в лагере рынок. Стали делать
товар для обмена - кружки из консервных банок с проволочными ручками,
деревянные ложки, ножи из гвоздей, какие-то колечки. Меняли на брюкву или
картошку. Дальше - больше. У себя в конюшне устроили мастерские. Делали
тапочки из старых шинелей, Никиша плел корзины, Редькин вытачивал птичек из
дерева. Все эти поделки нравились немцам, они охотно меняли их на еду. Жить
было можно.
Работать водили на аэродром рядом с лагерем. Там держали немецких солдат
перед отправкой на фронт. Как-то Никиша работал в подвале, к нему Редькин
спускается.
- Там зовут тебя... Иди...
Поднялся Никиша наверх, и опять перед ним Серафим. Как глянул он на Никишу,
только передернулся весь. На Никишу и впрямь в эти дни жалко было смотреть.
На лице, на шее - нарывы. Он бороду и усы отрастил, чтобы рот щербатый
прикрыть. Зубы ему еще в польском лагере полицай Степков выбил. Руки и ноги
опухли и отекли.Серафим говорит:
- Другую работу тебе надо. Передохнуть немного, в себя прийти...
И вот через день на утренней проверке отбирают команду - семь человек -
работать в женском монастыре. Там теперь госпиталь для немецких солдат. И
Никишу определили в эту команду. Работа нетяжелая - наколоть дрова для
кухни, помочь в огороде. И обед хороший - суп гороховый, каша с маслом.
Вот ведет их по улице охранник - коротышка, лицо сморщенное, как у старика.
Навстречу офицер на велосипеде. Остановил команду, спрашивает что-то у
конвоира. А потом вдруг сразу давай кричать на него. Один из пленных знал
кое-как немецкий, он и передает:
- Распекает... Говорит, покойников быстрее носят, чем он команду ведет.
Когда офицер укатил, конвоир погнал пленных бегом. Никиша сначала бежал
вместе со всеми, а потом не выдержал, стал отставать. Тогда конвоир
подскочил к нему, ударил раз, другой, потом еще, все лицо в кровь разбил.
Когда пришли в монастырь, Никиша был весь в крови. Игуменья, которая всегда
встречала их и распределяла по работам, только ахнула. Забрала она Никишу с
собой, привела в свою комнату, усадила на диван, нанесла еды всякой. Сидит
напротив, смотрит, как Никиша ест, на глазах слезы. Никише тогда казалось,
что игуменья точь-в-точь его покойная мать. Он вдруг возьми и начни ни