и  (по   шкале
Блестючего)",  "Особенности  вида",  "Способность  к  выделениям"  и  прочая
ерунда. "У нас Радлугин, -- подумал Шеврикука, -- попытал бы вопросами  куда
увлекательнее  и  бдительнее".  Но один  пункт  опросного учета  его все  же
насторожил: "Носит ли очки?"
     -- Этак неделю просидишь с вашими занудствами, -- поморщился Шеврикука.
     -- Стало быть,  есть  привидение-то! -- стремительно заявила Гликерия и
словно обрадовалась горестям Шеврикуки.
     -- Ну  уж нет!  -- сказал Шеврикука. --  Я  лишь  прочерки поставлю. За
неимением объекта.
     Прилетевшей  ручкой  Шеврикука в пустотах бланка учета  с удовольствием
провел черточки, расписался, не забыв укрепить имя должностью, и, не пожелав
отправиться за гуталином или касторовым маслом,  послюнявил  рекомендованный
палец и поставил печать.
     -- Время укажите, -- хмуро сказала Гликерия.  --  Век, год, месяц, час,
минута. И ниже опять печать.
     --  Пожалуйста!  --  обрадовался Шеврикука.  -- Значит, есть нужда  и в
алиби!
     --  Это  дело  второстепенное,  --  не  глядя на Шеврикуку,  произнесла
Гликерия.
     --  Я так  и  понял,  --  кивнул  Шеврикука.  --  Иное  привело  вас  в
Землескреб. Но зачем  были  нужны  эти  долговременные подходы и  маскарады?
Отчего нельзя было выложить свои побуждения сразу? При ваших-то способностях
брать быка за рога?
     Огонь был в глазах Гликерии, пламя могло опалить Шеврикуку.
     -- Конечно, вы вольны допускать  сейчас насмешки  и издевки, -- сказала
она. -- Вы сейчас при силе.
     -- При какой силе? -- удивился Шеврикука.
     -- При доверенности.
     -- При какой доверенности?
     -- При генеральной.
     --  Вот тебе раз... --  пробормотал Шеврикука. И слова более произнести
не смог. -- Надо же... -- сказал  он наконец. -- Неужели вы укротили гордыню
и явились сюда из-за нелепых слухов? Неужели так? Вы меня огорчили, Гликерия
Андреевна...
     Гликерия промолчала.
     -- От кого и что вы узнали про доверенность? -- спросил Шеврикука. -- И
что это за сила, которую она якобы дает?
     -- О доверенности известно многим, --  выговорила Гликерия, опять же не
глядя в глаза Шеврикуке. И сразу же уточнила: -- Уже многим...
     -- Это как  раз  объяснимо, -- сказал Шеврикука. --  Слухами выстрелить
нетрудно, и  даже можно предположить  -- с какими  целями.  Но  вот  что  за
силы-то? Что вы о них слышали?
     -- Шеврикука, это лишнее...
     -- Я не фальшивлю, поверьте мне. Какие такие силы могли быть у мухомора
Петра Арсеньевича  и отчего они не  спасли его? Именно  не спасли... Да и не
доверенность это вовсе, а...
     -- А...  -- Гликерия напряглась, будто бы прыгнуть желала к Шеврикуке с
намерением вытрясти из него секреты. -- А что?!
     -- Не  имеет значения, -- сухо сказал Шеврикука. -- Но не доверенность.
Был  бы  очень  признателен, если  бы вы  посвятили  меня  в  суть того, что
известно многим.
     -- Слышала, -- Гликерия говорила уже  холодно и  высокомерно, -- что вы
получили особенное наследство. Более ничего не ведаю.  Как  не ведаете, если
верить вам. и вы...
     -- Я вас не обманываю,  -- подтвердил Шеврикука. -- Но я из-за  дурноты
своей натуры,  заранее  прошу извинений,  могу  подумать,  что  именно слухи
подтолкнули  вас  к походу  в Землескреб, либо -- на  разведку,  а либо и  с
надеждами, что некие силы, якобы доставшиеся мне, окажутся нелишними в ваших
предприятиях.
     --  Вы  искажаете мои  слова,  --  гордо  заявила Гликерия.  -- И опять
позволяете себе насмешки  и издевки. Никакого интереса к вашим силам  у меня
нет.
     -- В это, раз вы здесь, -- сказал Шеврикука, -- я не могу поверить.
     -- Хорошо,  -- не без колебаний согласилась Гликерия. -- Интересы есть.
Думайте обо мне что хотите.
     -- Вы  говорите так, будто сейчас происходит наше с вами знакомство, --
заметил  Шеврикука.  --  Или передо  мной  сегодня совершенно новая Гликерия
Андреевна?
     --  Я  всегда  прежняя  и  всегда  новая. Но что вы  знаете  и обо  мне
прежней-то?
     -- Ваши  слова  резонны.  Но  откройте  мне ваши  интересы.  А  я смогу
предположить,  на какие силы вы желаете опереться и, стало быть, в чем суть,
пусть и частичная суть, бумаг Петра Арсеньевича.
     -- Мы с вами сейчас не на равных, -- опечаленно произнесла Гликерия. --
И вы снова насмешничаете. Жаль. Это досадно.
     -- Гликерия Андреевна, но ведь я могу ощущать нынче  и раздражения. Или
скажем мягче -- недоумения. Вы получили бинокль?
     -- Получила, -- сказала Гликерия.
     -- Значит,  Дуняшины  свидания  со  мной  не  секрет.  И  Дуняша,  надо
полагать, выволочек от вас не претерпела. Неделями назад  мысль об обращении
ко мне с просьбой о  чем-либо  была  для вас отвратительна.  И  я  могу  вас
понять. И Дуняша действовала как бы против  вашей воли, хотя и служила вашим
необходимостям. И это я тоже могу понять. Но сегодняшний ваш визит, да еще с
переодеваниями, да еще и сразу же после того, как я нечто открыл, а вы будто
за углом стояли, и вызвал  мои... недоумения.  Я нервен сейчас,  и мои слова
вам придется вытерпеть.
     -- Что-то я  вытерплю, -- сказала Гликерия.  -- Но не все. А за углом я
не стояла.
     --  И на том спасибо. Но кто-то, выходит, стоял. И  этот  кто-то мог бы
вас известить,  что как  только я нечто  открыл  или отрыл, так тотчас же  и
зарыл. И при мне ничего нет.
     -- Я  ли вас  не  знаю,  --  грустно  улыбнулась Гликерия. --  Вчера вы
зарыли, а завтра отроете.
     --  Вы меня желаете раззадорить. Или даже разъярить... -- тихо произнес
Шеврикука. -- Я нервен сейчас, но благоразумен.
     --  Я  вовсе  не  хочу  разъярять вас. Какая  мне  от этого  выгода? --
Гликерия снова улыбнулась, но теперь в ее улыбке было  лукавство, а пожалуй,
и кураж. -- Я хочу разбудить в вас игрока, каким вы были в удачливые дни.
     -- Ага. Игрока. Понятно.  Но игра-то идет или будет идти ваша. А я-то в
ней при чем? Или при ком?
     -- У вас пойдет своя игра! -- Гликерия будто рассердилась.
     -- Ваш интерес не с Пузырем связан? -- спросил Шеврикука.
     -- Не с Пузырем! -- отрезала Гликерия.
     --  Но  паспорт-то  вы  наверняка  выправили  в  связи  с  Пузырем,  --
предположил Шеврикука.
     -- Паспорт? -- смутилась Гликерия. -- Что за паспорт?..
     -- Обыкновенный. Правда, старого образца. Без двуглавого. Еще предстоит
менять. Опять будут затруднения...
     -- Паспорт вас пускай не заботит... Это так, забава...
     --  Он меня и не  заботит,  -- согласился  Шеврикука. -- Меня  занимает
одно. Отчего местом прописки вы назначили себе Останкино, а не Покровку, как
того  требовали  бы обстоятельства  вашей  жизни?  Впрочем,  это домашнее  и
мелочное любопытство. И ответ  ваш не нужен. Я просто, опять же по дурноте и
мелочности  натуры, подумал: а как же Пузырь, списки  и прочее  и прочее? На
Покровке нет Пузыря...
     -- Шеврикука, -- Гликерия выглядела расстроенной, -- вы  вольны сегодня
прикидываться  дурным  и  мелочным. Да,  отчасти  добытый паспорт  связан  с
Пузырем. Но отчасти.  Да, вышла для  меня  и забава.  Вы ведь  небось и сами
выправили себе паспорт?
     -- Выправил, выправил! -- закивал  Шеврикука. --  Оттого что  глупый  и
легкомысленный!
     -- Вот и я увлеклась, -- призналась Гликерия. -- Без разумной мысли...
     "Вроде бы и умилиться нам  сейчас следует, -- подумал  Шеврикука, -- по
поводу  сходства  наших  неразумностей, а  потому  и сходства наших натур  и
судеб, и шагнуть друг другу навстречу, и... Но не выйдет... И не надо".
     -- Но, может быть, они и понадобятся. И мне, и вам, -- сказала Гликерия
чуть ли не доверительно, чуть ли не душевному другу.
     Этой якобы доверительности Шеврикука сразу же захотел установить цену.
     -- А если я вам сегодня не открою, -- спросила Гликерия, -- ради чего я
желаю опереться на ваши... на ваши возможности?
     --  Значит, все  нынешние хлопоты  пройдут без пользы для  вас. Или уже
прошли без пользы.
     -- Но если я дам слово, что вы ни  в чем не будете ущемлены, что вы  не
подвергнетесь никаким  неудобствам и  уж  тем  более опасностям и ничего  не
утеряете, а возможно, и  приобретете, даже и тогда вы не согласитесь оказать
мне услугу?
     -- Гликерия Андреевна, Гликерия Андреевна... -- вздохнул Шеврикука.
     -- Вы не верите моему слову?
     -- Своему ли слову, вашему ли слову... -- развел руками Шеврикука.
     -- Опять  вы не желаете говорить со мной всерьез! -- осерчала Гликерия.
Потом все же осадила себя и продолжила: -- Возможно, вам и вовсе не придется
заглядывать в свои  сундуки  и арсеналы. Скорее всего, дело  обойдется и без
ваших  подсобий. Но я хотела бы сегодня, теперь же знать, какие у меня могут
быть резервы и  вспоможения. Оттого я и унижаюсь перед вами. Но, похоже, мои
унижения вам приятны. А  я и предполагала, что они будут вам  приятны. И все
же, глупая и безрассудная, явилась в Землескреб.
     -- Ваши  унижения, если  это и  впрямь вынужденные унижения, --  сказал
Шеврикука, -- мне приятны  и неприятны. Сами знаете почему. Относительно  же
вашей безрассудности позвольте выразить сомнения.
     -- Вы хозяин положения, -- сказала Гликерия.
     -- Как  регистратор  вы  удовлетворены  заполненным  мною  бланком?  --
спросил Шеврикука.
     -- Как регистратор я не удовлетворена бланком,  -- сказала Гликерия. --
В нем -- обман. Но тень Фруктова мало  кого сейчас  волнует. А слова ваши  я
должна признать любезным пожеланием пойти вон, не так ли?
     --  Гликерия Андреевна, -- сказал  Шеврикука, --  или вы открываете мне
ваши интересы и суть вашего свежего приключения, или говорить нам более не о
чем.
     -- Сегодня я  не  готова открыть вам... -- твердо сказала Гликерия.  Но
слезы появились в ее глазах.
     -- Дайте хоть намек... -- начал было проявлять слабость Шеврикука.
     -- Шеврикука, --  волнение  Гликерии,  казалось,  было искренним,  да и
страсть,  разгорающуюся  в  ней, Шеврикука ощущал, -- я бы на  колени встала
перед тобой, но это не по мне, ты это знаешь... Ты говорил о дурной клятве и
тем меня обидел  или даже оскорбил... Но сейчас есть случай  освободить себя
от  гнетущих  обязательств.   Навсегда.  Или  они  погубят  меня.   И  дадут
ненавистному и  уродливому движение к делам мерзким и злым... Я  ведь  знаю,
каким ты бывал милосердным...
     --  Успокойся,  успокойся,  Гликерия!  -- взволновался и Шеврикука, шаг
сделал  к Гликерии, но  та взмахом  руки повелела  ему остаться на месте. --
Если я в силах сделать что-то, я сделаю...
     -- Все, -- Гликерия снова была  твердой и  надменной. -- Это  секундная
слабость. Забудьте о ней, Шеврикука. И о всех бабьих горестях и побуждениях.
Я вас, похоже,  разжалобила. А это  скверно.  И не из-за собственных тягот и
обязательств  я сюда явилась. Я  намеревалась просить вас  о сотрудничестве.
Там вас ждали бы выгоды, а не затруднения и жертвы.
     -- Назовите суть и способы сотрудничества, -- сказал Шеврикука.
     -- Увы,  -- покачала головой  Гликерия. -- Оказалось, что сегодня я  не
готова к разговору. Лишь преодолела нечто в себе, и все...
     -- Когда решитесь,  --  сказал Шеврикука,  -- дайте об этом  знать. Или
назначьте встречу и место ее, какое не будет вам неприятным.
     --  Если  решусь, то в ближайшие дни. Но  скорее всего, я  не стану вас
затруднять, -- заявила Гликерия. -- Извините за беспокойство.
     И она исчезла.
        "49"
     Минут сорок Шеврикука  бродил  в серых междустеньях своих подъездов, не
мог успокоиться.
     "В пекло  она желает меня втянуть! -- повторял он  себе.  --  В пекло!"
Сама же будет полеживать, обдуваемая влажным ветром, на гальке феодосийского
пляжа и ожидать.
     Понимал, что несправедлив и пристрастен. Так  про Гликерию  думать было
нехорошо. Уж если  бы  возникла потребность устремиться в пекло, в  огненную
топку Земли, она туда бы  устремилась. Иное дело: многие там бы и сгорели, а
Гликерия могла сыскать способ и не сгореть.
     На  разведку  она  приходила,  размышлял  Шеврикука,  или и  впрямь  не
отважилась назвать словами  затеянное  ею и вынужденно предстоящее ей? Могло
быть и то и другое. Во  всяком случае, следовало  уяснить, играла  ли теперь
Гликерия  перед  Шеврикукой  и  еще кем-то, дурачила его  и  еще  кого-  то,
Шеврикуке неизвестного  (или неизвестных),  либо  от  скуки, либо по бабьему
капризу, или же она,  смяв гордыню  и  готовая к унижению,  явилась к  нему,
вытолкнутая  из  укрытий  объявленного  ими  неприятия  друг  друга  колющей
необходимостью. Чем была вызвана эта  необходимость --  стремительно-шальной
авантюрой  Гликерии или  обострением гнета тяжких обязательств, -- не  имело
значения.
     Она говорила  о доверенности  Петра Арсеньевича. А  не  о "Возложении".
Опять  же это  не имело значения. Была, правда,  одна пустячность. Выходило,
что никто  из-за  угла за подвигами  Шеврикуки  в маете  с набалдашником  не
подглядывал.  А если кто и подглядывал, то не от  него Гликерия  проведала о
приобретенных Шеврикукой  по  наследству  силах.  Кому-  кому, а ей  нередко
открывались секреты,  запечатанные не одними лишь сургучами. Имела дар. И не
следовало удивляться,  что визит  в Землескреб  она нанесла сразу  же  после
отыскания Шеврикукой  бумаги Петра Арсеньевича. Возможно, из-за нетерпения и
спешки  и  оказалась она  не готовой к разговору.  Но  не  исключено, что  в
Землескреб  --  опять  же из-за  нетерпения, но  и по  розмыслу --  Гликерия
отправилась  лишь на разведку. И  коли  так -- желаемого  добилась. Вынудила
Шеврикуку  признать,  что  некий документ  (пусть и не доверенность) на него
свалился, ощутила, что его можно разжалобить, а разжалобив и усмирив, увлечь
в полон  своих устремлений, а можно  и раззадорить, разъярив в нем игрока, и
подтолкнуть к гусарствам.
     "Ох, и  лукавая  вы  дама, Гликерия  Андреевна!"  --  безгласно  укорил
Шеврикука бывшую приятельницу. Но бывшую ли?
     "Ты о ней все время думаешь, -- уверила его на Звездном бульваре, тогда
еще не  осчастливленном  Пузырем, Невзора-Дуняша.  -- Противна  она тебе или
прелестна, но ты о ней думаешь. А раз думаешь, значит, ты..."
     Думает, думает...
     И  Гликерия  думает о нем, сомневаться в этом не приходилось, не важно,
что думает  и при каких обстоятельствах,  пусть даже порой высоконадменно, а
то и с презрением барыни, но думает.
     "Чуть  ли  опять не  перешли  на  "ты"!  Надо  же!  --  как бы  дивился
Шеврикука.  -- На колени,  мол,  я перед тобой  бы встала!  Это  Гликерия-то
Андреевна!" Никогда ни перед кем Гликерия на колени не вставала и никогда ни
перед кем не встанет. Сами просительные слова ее были для Гликерии наверняка
болезненно-непроизносимыми (в них будто  бы допускалась возможность великого
унижения   и   предательства  своих  житейских  установлений),  но   она  их
произнесла.  Из-за  того,  что  у  него, Шеврикуки, якобы  объявились  некие
замечательные силы!
     Страдала  ли  сегодня Гликерия в  Землескребе или же лицедействовала  и
наслаждалась лицедейством?
     Все могло быть.
     Вряд   ли   она,   конечно,  наслаждалась,   тут  Шеврикука   признавал
несправедливость в мыслях,  наслаждение  женщине  приносит,  скажем,  месть,
мстить  же Гликерии не было как будто бы причин. Но  лукавить и дурачить его
она была способна, хотя и осторожничая, с опасениями рассердить собеседника,
навредить  своим  устремлениям к  удачам или  добычам. "В  пекле! В пекле ее
удачи и добычи!"  -- опять взыграло в  Шеврикуке.  Так или  иначе, появление
Гликерии  завтра  или послезавтра  или  ее  вызов  на  свидание  были вполне
вероятными, и ему, Шеврикуке, успокоенным  рассудком предстояло постановить:
какой образ действий избрать.
     Можно было отдалить  ее от себя (или  отдалиться от  нее) навсегда. Что
Шеврикука  и старался сделать  в  последние месяцы.  Кабы он перестал  о ней
думать... И сегодня слезы ее были вроде бы истинны. За годы их отношений она
не  лгала  и  не врала  Шеврикуке,  не  та  натура,  только  что  вводила  в
заблуждения -- и не раз, или мелко обманывала, но без корысти, а в шутку или
ради  розыгрыша, конечно, нередко  и умалчивала о  существенном,  это  уж  в
собственных  интересах;  так  вот,  даже  если  теперь  она  вводила  его  в
заблуждение, слова о гнете тяжких обязательств и влагу в глазах Гликерии он,
Шеврикука, все же должен был  принять всерьез. И ему хотелось убедить себя в
том,  что Гликерия приходила  к нему нынче  не  коварная и злонамеренная,  а
именно принужденная обстоятельствами,  именно страдающая, если и  не во всем
искренняя,  то  опять же  из-за обстоятельств,  из-за  своей  гордыни, из-за
кривосложностей их с Шеврикукой отношений.
     Да, надо было убедить  себя в этом! И с тем жить дальше. Разговоры же с
Гликерией  Шеврикука  полагал вести  морожено-дипломатические,  не  допуская
срывов в патоку дружелюбия или опасной  душевной тонкости, подобно нынешнему
с возвращением к "ты".
     Пусть будет так, постановил Шеврикука.
     А  если его одурачат, если  он угодит в яму со  зловониями или в пекло,
ему придется винить себя. Случится еще один урок, возможно, последний.
     Но  нельзя  допустить,  чтобы его  стараниями  добыли удачи  вселенской
дряни.
     "Какие  пошли пафосы и красоты! -- поморщился  Шеврикука. -- Вселенская
дрянь! Экий я исполин и герой, решивший не посрамить рыцарство!"
     И было упомянуто слово "милосердный". К милосердию призывали Шеврикуку,
к милосердию!  Как тут не воспарить чувствами! Впрочем, если бы к милосердию
его стал бы призывать, скажем, добродетельный гражданин Радлугин,  Шеврикука
драматически и  вразумляюще  выразился  бы.  Но  его  призывала к милосердию
Гликерия!
     А если бы принялась умолять о милосердии Увека Увечная, Векка Вечная?
     Сейчас   же  посоветовал  себе  Шеврикука   взять  Увеку   Увечную   за
мелодические бока и отодвинуть ее в угол молчания. До поры до времени.
     Ладно.  Его подмога Гликерии  допустима. И  если Гликерия  угостила его
сегодня зельем, то ее зелье  -- воздушно-цветовое, а может -- и музыкальное,
в  отличие  от  жидкостей  сокольнической  Стиши.  (Между прочим,  Гликерия,
подумалось Шеврикуке, призывала его в сотрудники. Векка-Увека  же упрашивала
назначить ее сподвижницей, чуть ли не жертвенной, чуть ли не Жанной д'Арк. И
возможно, она уже  осуществляла себя Жанной д'Арк при останкинском  громобое
Сергее Андреевиче Подмолотове, Крейсере Грозном, и амазонском змее Анаконде.
Кстати, состоялось ли у  Векки-Увеки свидание  с Отродьями Башни? И не Тысла
ли  со  свирепым Потомком  Мульду  были направлены курьерами к маньчжурскому
ореху?.. Впрочем, мысли об этом взблеснули стрекозиными  крыльями и унеслись
к озерной прохладе.)
     Успокоенный Шеврикука впал в мечтания.  Ощутил себя и  впрямь кавалером
или  даже   рыцарем  из   грез   и  упований  Петра  Арсеньевича,  способным
облагодетельствовать  хрупкие  женские  натуры.  Теперь   он   был  согласен
устраивать  изумрудную  судьбу  Гликерии,  добывать ей  к маскараду  золотые
удовольствия  гомерово-оффенбаховской  Елены,  откопанные  Шлиманом  в Малой
турецкой Азии, а ныне опущенные на цепях в глубины государственных секретов,
отводить  от Гликерии  все  беды, заставить содрогнуться, взвыть и покрыться
струпьями  всех ее злыдней и татей и... И еще что-то совершить, не дожидаясь
ни  взглядов,  ни  слов  благодарности.  Разъяснять  себе  или  уточнять это
предполагаемое  "что-то"  Шеврикука  не  стал,  приливы  горних  устремлений
повлекли его далее, облагодетельствования его готовы были распространиться и
на доблестную  воительницу Дуняшу-Невзору,  громившую на  Покровке обидчиков
Гликерии,  и  на  признанную  Радлугиным  шикарной  женщиной  Нину Денисовну
Легостаеву, или  Денизу,  и на несомненно  требующую  опеки  нежную  девушку
Векку-Увеку, и на томно-упоительную, обильную желаниями и телом  Совокупееву
Александрин, и  на  кроткую  мечтательницу  с  музыковедческим  образованием
Леночку  Клементьеву, чающую с