И  снова
начинала кричать: "Иван, выпей!"
   Поодаль от толпы маленькая пожилая женщина в  повязанном  углом  платке
цепко держала за пиджачок худенького паренька и что-то настойчиво  бубнила
ему. "Бу-бу-бу", - доносился до Сани  ее  скрипучий  голосок.  Паренек  ее
плохо слушал и все косился на танцующих.
   - Да ладно, мамка, знаю уж! - с досадой прерывал он ее и конфузился:  -
Ну какая ты...
   - А ты погоди-ко, погоди-ко, - торопливо произносила женщина, -  вот  я
сейчас, сейчас... - И опять звучало ее частое: "бу-бу-бу".

   Танго - хороший танец,
   Он всех собой чи-ирует... -

   лениво напевал высокий парень в военной фуражке,  танцуя  что-то  вроде
тустепа.
   - Орлы! Соколики! Голубчики! - кричал наголо  обритый  пьяный  мужик  в
фуфайке, хлопая по бокам руками, как кочет крыльями.  -  А  Васька-то  мой
прямо поедет в армию из военкомата. Эх,  поезд  бы  задержать!  Поговорить
надо.
   - А то ты за двадцать лет не наговорился с ним, - гудит толстая  тетка.
- Ты бы хоть гостинцев ему принес на дорогу, говорок!
   - Гостинцы - это  ваше  бабское  дело,  -  назидательно  замечает  тот,
переступая ногами на месте, словно рысак. - А мне по душевной части...  На
эту самую... на служению, говорю, наставить надо, - закончил он строго.
   - Молчи уж, наставник, - не унимается баба. - Ногами-то  вон  семенишь,
как заведенный.
   - Дядь Семен! - кричит кто-то из толпы.  -  А  ты  Сергункова  попроси!
Может, задержит поезд. Объясни ему - дело важное.
   - А как же, государственное! - подхватывают в толпе и шумно гогочут.
   - А что? И пойду, - неожиданно решается тот. - Он поймет.  Он,  говорю,
мужик сердечный, начальник-то.
   "Ну и стихия..." - невесело подумала Саня.
   Она заглянула в дежурку - никого.  "А  где  же  станционные  работники?
Повымерли, что ли, или, может, перепились, как эти?.."
   Саня пошла вслед за  бритым  мужиком  искать  Сергункова.  Чемодан  она
оставила в дежурке.
   Между бараками было  совершенно  темно  и  грязно.  Саня  искала  места
посуше, посветлее, но попадала в болото. Идущий впереди  мужик  в  фуфайке
открыл торцовую дверь барака и радостно крикнул:
   - Соколики! Голубчики! Орлы! - и быстро нырнул в дверь.
   Саня вошла за ним. Помещение оказалось буфетом. Висевшая над  прилавком
лампа-"молния"  тускло  освещала  прокопченные  бревенчатые  стены.  Возле
деревянной полки на бочках сидели  два  человека  и  пили  водку.  Один  -
рыжеусый  старшина  с  планшеткой  через  плечо.  Второй,  перед   которым
почтительно выламывался мужик в фуфайке, - грузный, с одутловатым лицом  и
щелками вместо глаз.
   - Ступай, Семен, ступай, - выпроваживал  вошедшего  мужика  грузный.  -
Видишь, я занят, багаж принимаю у человека.
   - А как жеть! Все мы заняты, - соглашался Семен.  -  Вот  я  и  говорю,
минут на пятнадцать задержать поезд. С Васькой поговорить надо.
   - Вы начальник станции Сергунков? - спросила Саня одутловатого.
   - Ну, положим, я, - отозвался тот, оглядывая Саню с ног  до  головы.  -
Что,  опять  ревизор?  Так  я  сегодня  вечером  не  служебный.  Идите   к
Шилохвостову, а завтра поговорим.
   - Я не ревизор, - ответила Саня.  -  Я  прислана  на  место  начальника
станции.
   - Что-о? - удивленно протянул Сергунков и, посмотрев на старшину, вдруг
сильно покраснел. - А что  ж  это  у  вас  с  голоском,  дочка?  В  дороге
простудились или природой дадено?
   - Голос мой оставьте в покое! - Саня резким движением засунула  руки  в
карманы юбки, отодвинула в сторону локти и  стала  удивительно  похожа  на
драчуна, прятавшего камни про запас.
   Сергунков усмехнулся.
   - Ишь ты, с бесинкой. Ну что ж, товарищ начальник, вон  ступайте  поезд
задержите. Посетитель просит, - сказал он, кивнув на Семена.
   -  Вот  я  и  говорю,  -  подхватил  тот,  обращаясь  к  Сане.   -   На
действительную едет Васька-то.
   Сергунков и старшина засмеялись.
   - Перестаньте валять дурака, - строго сказала Саня пьяному.
   -  А  что,  не  нравится?  -  начал  наседать  тот,  ободренный  смехом
Сергункова. - А если я тебя приласкаю, тогда как, а? - и  он  потянулся  к
ней.
   - Убирайся отсюда, дрянь! - крикнула Саня так неожиданно и гневно,  что
смеявшиеся сразу осеклись, а молчаливо стоявший до этого буфетчик выскочил
из-за прилавка, схватил Семена за шиворот и вытолкнул за дверь.
   - Некультурный, такой некультурный народ, прямо  беда,  -  извиняющимся
тоном  говорил  возвратившийся  буфетчик.  Он  потер  о  пиджак   руки   и
представился: - Между прочим, моя фамилия Крахмалюк.
   - Неплохо  для  начала,  -  заметил  Сергунков.  -  А  следующего  кого
вытряхивать будете?
   - Там посмотрим, - ответила Саня и вышла из буфета.



        2

   Ночевала она у Настасьи Павловны,  вдовы  первого  начальника  станции,
единственного человека, которого тут звали  по  имени-отчеству,  остальных
либо по фамилии, либо  просто  по  прозвищу.  Эта  пожилая,  обходительная
женщина приехала  сюда  лет  двадцать  назад,  на  должность  дежурной  по
станции. Здесь она вырастила троих детей, здесь и мужа похоронила.
   Весь вечер рассказывала она Сане о здешних местах,  о  людях,  о  себе.
Рассказывая, часто вздыхала,  и  ее  некрасивое  лицо,  с  крупными,  чуть
выпирающими губами, было озабоченным.
   - Хватишь ты, девонька, здесь горя. Народ у  нас  тяжелый.  Каждый  сам
себе хозяином норовит стать. А ты молодая да, видать, горячая.
   - Да ведь, поди, не съедят меня, - возражала Саня.
   - Жизнь тебя съест, - говорила Настасья Павловна, покачивая головой.  -
Я вон тоже приехала сюда молодой да красивой. А  теперь,  смотри,  зубы-то
редкие стали. - Она показала зубы и ткнула в них  пальцем:  -  А  какие  и
совсем повываливались.
   Разговаривая, Настасья  Павловна  беспрестанно  что-нибудь  делала:  то
жарила яичницу, то затворяла тесто, то взялась вязать шерстяную кофту  для
дочери-студентки - остальные-то дети уже не нуждаются.
   Из ее рассказа Саня узнала вскоре всю историю станции  Касаткино  и  ее
немногочисленных обитателей.
   Не бойкое это место. Железная  дорога,  проведенная  когда-то  по  этим
степям в  сторону  границы,  имела  скорее  стратегическое  значение,  чем
хозяйственное. Поэтому Касаткино было просто разъездом с дежурной будкой и
пятью бревенчатыми бараками, где размещались дорожные службы  да  охранный
взвод.
   В последние  годы  степь  вдоль  дороги  заселили,  появились  совхозы,
выросли села, и пошли по этой линии пассажирские  поезда  так  называемого
местного значения. Полустанок Касаткино  был  объявлен  станцией  третьего
класса, а бывшая казарма стала вокзалом. Не было здесь ни света, ни радио,
и даже питьевую воду привозили из города на паровозе.
   - А кино-то хоть бывает здесь? - спросила Саня.
   - Раньше приезжал вагон-клуб, - ответила Настасья Павловна, - а  теперь
нет. В совхоз ходим. Тут недалеко - километра полтора. А помоложе  которые
- те в Звонарево бегают, под сопку, верст шесть будет. Там гарнизон стоит.
   Хозяйка уложила Саню на кровать дочери.
   - Первый месяц пустует кровать, -  пожаловалась  Настасья  Павловна.  -
Дочка-то в институт поступила. Все никак не могу привыкнуть к одиночеству.
   Саня легла на мягкую, взбитую перину и с удовольствием укрылась одеялом
в чистом холодноватом пододеяльнике, пахнувшем горьким мылом.
   А Настасья Павловна села у изголовья Сани с вязанием  и  все  говорила,
говорила.
   - Ничего, спокойно живем. Вот только когда получку получают  совхозные,
тогда бывают истории. Известное дело, вербованные - народ шалый...
   - А что за истории бывают? - перебила ее Саня.
   - Да все тут куролесят, возле буфета. Три дня и три ночи молятся -  все
лужи измеряют, передерутся...
   - То есть как это - молятся? - переспросила Саня.
   - Да все кулаками, кто в грудь, кто в лоб -  по-всякому,  -  засмеялась
Настасья Павловна. - Вот погоди, девонька, насмотришься.
   - А наши тоже пьют?
   - Наши-то прижимистей. Сергунков  вон  отличается,  да  и  то  за  счет
багажников.
   - Опустился он, распух, как свинья, - брезгливо сказала Саня.
   - Ты его, девонька, не больно-то осуждай. Человек он добрый, но слабый.
Его со всех сторон теребят: и  дома  и  на  работе.  Слышала,  может,  про
стрелочника, Кузьмича, который на балалайке ему  играл  в  кабинете?  Есть
такой у нас. Он все подушки Сергункову в кабинет таскал,  да  водочку,  да
пельмени. Кузьмич баню станционную купил у него за четыреста  целковых  да
избу себе выстроил. Теперь и Сергунков ему не нужен. Вот он и  сыграл  ему
на балалайке... Так вот. А дома Сергункова жена ест поедом: он от нее  все
вешаться бегает. Нет, слабый он, тут становой хребет нужен.
   На следующий день с утра в дежурку  собрался  весь  служебный  персонал
станции по случаю приезда нового начальника.  Всего-то  было  три  сменных
дежурных, три стрелочника, кассир, уборщица  да  Крахмалюк,  буфетчик,  на
котором  еще  лежали  обязанности  завхоза,  конюха  и  даже   заведующего
магазином.
   Этот Крахмалюк пришел первым, по-хозяйски расселся за столом дежурного,
захватил телефон и начал кричать что есть мочи:
   - Навес, дай мне совхоз! А? Как меня железом обеспечить?  А?  А  насчет
картошки? А?
   Это свое "А?" он выкрикивал так пронзительно,  что  вздрагивал  и  чуть
позванивал на стене электрический звонок.
   Саня ходила по грязным скрипучим половицам и  чувствовала,  как  что-то
тяжелое, тупое подымается у нее в груди и давит на самое горло. "Не  войди
сейчас никто сюда, - подумала она, - оборву  я  этого  буфетчика".  Но  по
счастью, дверь тихонько отворилась, вошла и встала у порога странно одетая
женщина лет сорока в длинном  брезентовом  фартуке,  какие  раньше  носили
каменщики и жестянщики. Она смотрела на Саню  во  все  свои  серые  детски
наивные глаза и вдруг тихо засмеялась, прикрыв ладонью  рот.  Саня  пожала
плечами и на всякий  случай  пригласила  женщину  в  фартуке  присесть  на
дощатый диван.
   - Ой, и правда начальник-то - девка! - воскликнула та, смеясь.  -  А  я
думала, врут.
   - Что же тут смешного! Вы кто будете? - спросила Саня.
   -  Давеча  Шилохвостов  говорил,  с  девкой  теперь  не  совладать,   -
продолжала свое женщина.
   Саня слушала, все более недоумевая.
   - Она глухая, - оторвался от телефона Крахмалюк. - Это - Поля,  золовка
Сергункова. Уборщица. На работе-то числится жена его, а работает эта.
   Вслед за Полей пришел и Шилохвостов,  которого  вчера  в  темноте  Саня
приняла за женщину. Теперь он показался Сане еще  меньше,  однако  у  него
была  крупная  голова  и  длинный,  как  веретено,   нос.   Он   сдержанно
поздоровался и, сняв кепку, тщательно пригладил черные волосы, расчесанные
на пробор.
   Потом пришел стрелочник Кузьмич, и, к своему удивлению, Саня  выяснила,
что он вовсе не Кузьмич, а Петр Иванович. Это был плотный  мужичок,  очень
приветливый и вертлявый. Он протянул  свою  твердую  квадратную  ладонь  и
слегка наклонился.
   Вскоре собрались все, за исключением кассирши. Посланная за ней  глухая
Поля пришла и сказала, что та доит корову. "Что вы, - говорит, -  ни  свет
ни заря совещаетесь?"
   После чего Сергунков заметил:
   - Придет, никуда она не денется. Давайте начинать, что ли.
   "Ну и ну", - подумала Саня. Ее больше всего удивило не то, что кассирша
не пришла, а то, что все отнеслись  к  этому  совершенно  равнодушно,  как
будто так и надо. А еще удивило Саню то, что никто  не  оделся  по  форме.
Дела...
   - Мне долго говорить нечего, - сказал  Сергунков,  хмуро  глядя  своими
запавшими глазами куда-то через головы в окно. - Я свое отработал.  Теперь
и отдохнуть можно, на пенсию, значит Так что вам работать, вы и  говорите,
- закончил он, обращаясь к Сане, и сел.
   Саня сначала прочла приказ о своем назначении; говорила она тоже  мало,
но строго, и все шло хорошо, пока она не перешла к приказаниям:
   - С завтрашнего дня на дежурство выходить только в форме!
   - А где она у нас, форма-то? - прервал ее Шилохвостов. - Мы  ее  только
на заезжих и видим.
   - А почему же не выкупаете ее? - спросила Саня, покосившись  в  сторону
Сергункова.
   - Некого посылать за ней, - ответил  нелюбезно  тот.  -  Крахмалюка  на
кобыле в город не пошлешь. К тому же это дело добровольное.
   - Ну хоть фуражки-то с красным верхом найдутся? - спросила Саня.
   - Эх, милая, - отозвалась Настасья Павловна. - Я  последнюю  фуражку  в
гроб с мужиком положила.
   - Ну хорошо, - не сдавалась Саня. - Я оставлю в дежурке  свою  фуражку.
Пока будет одна на всех.
   - Ах ты боже мой! Какое великое дело  сделала  -  фуражку  подарила!  -
всплеснул руками Сергунков. - У нас крыши худые, света нет, а она фуражкой
порадовала.
   Сидевшие на деревянном диване железнодорожники  завозились,  послышался
даже короткий смешок.
   - А дежурное помещение без присмотра больше не  оставлять,  -  повысила
голос Саня. - Здесь жезловой аппарат, селектор, телефон...
   - Селектор на базаре не продашь. Кому он нужен?  -  насмешливо  заметил
Сергунков.
   Кто-то опять хмыкнул, и этот смешок словно стегнул Саню.
   - Вам он, по крайней мере, не нужен больше, -  быстро  ответила  она  и
знакомым для Сергункова резким жестом сунула в карманы руки.
   В это время вошла кассирша в чем корову доила:  в  зеленой  фуфайке,  в
подоткнутой юбке, простоволосая.
   - Кто меня здесь вызывал? - спросила она,  с  любопытством  разглядывая
Саню.
   Это была молодая женщина с мелкими чертами лица  и,  несмотря  на  свой
наряд, довольно миловидная.
   - Что это за женщина? - спросила Саня.
   - Кассирша, - неохотно ответил Сергунков.
   - Это кассирша? -  насмешливо  переспросила  Саня  и,  раздраженная  до
предела, еле сдерживаясь, чтобы не накричать на нее, сказала своим хриплым
резким голосом: - Юбку одерните сначала, да не забудьте причесаться. Тогда
и поговорим с вами, товарищ кассирша. А  теперь  уходите,  вы  не  в  хлев
пришли, а в дежурное помещение.
   Кассирша сделала удивленное  лицо,  брови-ниточки  круто  изогнулись  и
поползли на лоб.
   -  Вы  это  мне?  Ведь  мы  же  интеллигентные  люди!  Так  некультурно
обращаться... - Она не договорила и с печальным укором на лице вышла.
   - И вы тоже ступайте все по домам. Спасибо за знакомство.
   "А мне от них никуда теперь  не  уйти",  -  невесело  подумала  Саня  и
вспомнила вдруг слова Настасьи Павловны: "Тут становой хребет нужен.



        3

   Саня поселилась у Настасьи Павловны.
   - Живи, девонька, все равно изба пустая, - уговаривала  ее  хозяйка.  -
Сам-то для семьи строил, да разлетелись все. А я уж, как курушка,  видать,
и сдохну на этом гнезде.
   Было начало сентября. И хотя погода стояла жаркая, с ветреными полднями
и тихими комариными зорями, все, все  говорило  о  приближении  осени;  на
дальних сопочках,  покрытых  мелким  леском,  проступили  кумачовые  пятна
бересклета,  невысокие  лиственницы  на  звонаревском  кладбище  порыжели,
словно покрылись ржавчиной, а по вечерам над степью табунились дикие  утки
и  пролетали  со  свистом  над  станцией.  Но  степь,  обильно   напоенная
августовскими ливнями, не хотела сдаваться  напору  осени,  и  под  бурыми
метелками пырея и мятлика у самых корневищ густо резались перистые  сочные
листья. Хорошо ходить по такой степи! Травяной покров ее настолько густ  и
пружинист, что чуть отбрасывает ногу, точно резиновый.
   Но там, где эта извечная травяная броня сорвана, - обнаженная,  взбитая
плугами земля разбухла и жадно засасывает ноги.  И  Саня  видела,  как  по
совхозным полям пять тракторов таскают  один  комбайн,  который  стоит  на
лыжах. Чудеса!
   - Так и будете вы всю жизнь таскать комбайны? - спросила Саня  пожилого
бригадира в брезентовой куртке.
   - Зачем всю жизнь? Окрепнет земля-матушка, - ответил  бригадир,  весело
подмигивая. - Это она с непривычки раскисла. Небось и тебе с непривычки не
сладко?
   - Откуда это вы взяли? - сердито спросила Саня.
   - Да земля мне шепнула по-дружески, -  ответил  тот  серьезно  и  вдруг
рассмеялся.
   Побывала Саня и в Звонареве, где гарнизон стоит. И там,  оказалось,  ее
уже знали. Проходя мимо двухэтажного деревянного дома, на крыльце которого
сидели женщины, она услышала за своей спиной негромкий разговор.
   -  Начальница  новая.  Выскочка,  должно  быть.  Говорят,  уже   разнос
устроила.
   - Ничего, пообломается, - лениво отвечала собеседница.
   - Заметила - глаза-то у нее бесноватые?  -  настойчиво  твердил  первый
голос.
   - И на такую дураки найдутся, - благодушно отозвалась вторая.
   Саня с трудом сдержалась, чтобы не вступить в перепалку с ними.
   "Эх, всех не переубедишь, -  досадливо  подумала  она.  -  Видать,  тут
каждый шаг на виду. Ну и пусть смотрят и судят".
   Возле Звонарева - небольшая кудрявая сопочка. Местные донжуаны  нарекли
ее Сопкой любви. Саня поднялась на ее вытоптанную вершину и долго смотрела
на  окружающую  местность.  Вся  степь  раздвинулась,  стала   еще   шире,
необъятнее. Как ее много! Но можно увидеть еще больше, еще дальше,  только
захотеть подняться выше. И почему не все в жизни зависит  вот  так  же  от
нашего желания? А ведь так должно быть,  именно  так,  -  думала  Саня;  и
оттого, что так и могло стать, если бы все люди одинаково захотели, у  нее
дух захватывало.
   Станция Касаткино, прилепившаяся к  бесконечной,  как  степь,  стальной
магистрали, выглядела отсюда до смешного незначительной и ненастоящей.  Но
и здесь надо устраивать разумную, светлую жизнь, такую же, как и в большом
городе. А люди скандалят, пьянствуют, ленятся... Ах как они все еще тяжелы
на подъем! "Кто же из них будет моим  другом,  моей  опорой?  -  старалась
отгадать Саня. - Интересно, с кем-то я приду на эту Сопку любви. Откуда он
будет? Агроном из совхоза, а может, военный?"
   - Впрочем, глупости все это - девичьи мечтанья,  -  сказала  она  вслух
своим хриплым резким голосом и быстро пошла домой.
   На  территории  станционного  рельсового  парка,  возле  колеи,   стоял
свежесколоченный дощатый склад.
   Саня и раньше замечала его, но в суматохе  приемки  позабыла  проверить
документацию. Чей он и кто разрешил его здесь строить? И почему  Сергунков
не сказал ей об этом? А если он незаконно  построен?  Ведь  с  нее  голову
снимут. Сейчас по его крыше ползали рабочие, обивали ее толем.
   Саня подошла к складу и спросила крайнего, чубатого рабочего:
   - Кто у вас старший?
   Тот держал в зубах гвозди:  ткнув  себя  пальцем  в  грудь,  он  весело
подмигнул Сане.
   - Не валяйте дурака! - строго сказала Саня.
   Рабочий положил гвозди в ладонь и спросил обиженным тоном:
   - Не верите? А я и есть в самом деле старший. - Он спрыгнул с  крыши  и
ленивой походкой знающего себе цену человека подошел к Сане.
   На нем был серенький костюмчик и застегнутая на все  пуговицы  рубашка.
Саня поняла, что гвозди забивал он просто так, от нечего делать.
   - А вы кто же  такая  будете,  сероглазая?  -  спросил  он,  вежливо  и
снисходительно наклоняясь, словно к маленькой девочке.
   - Начальник станции.
   Парень сделал удивленное лицо и свистнул.
   - И Сергунков вам добровольно уступил престол?
   - Вот уж насчет его доброй воли - не интересовалась.
   - Значит, будем ждать очередного самоповешения. Вот так:  кх-хы!  -  он
помотал пальцем вокруг шеи, показал в небо и смешно выкатил глаза.
   Саня засмеялась. Забавный этот парень и симпатичный;  у  него  вьющиеся
черные волосы, густые брови, сросшиеся на переносице, и крупные, постоянно
обнаженные зубы. Он при каждой фразе каким-то особым  манером  пощелкивает
пальцами и улыбается сквозь стиснутые зубы.
   - Виноват! Я, как говорится, забыл представиться  -  Валерий  Казачков,
мастер совхозного строительства. Очень приятное знакомство, - заключил он.
   - Ну, это еще неизвестно, - ответила Саня.  -  Дайте-ка  разрешение  на
право застройки!
   - Разрешение?! - удивленно протянул Казачков. - Оно, конечно, есть,  но
оно, знаете, еще там.
   - Где это там? - уже