абуреток?
   - Урны, - подсказал Петя Долгий.
   - Вот-вот. У него в кабинете их две стояло - одна в том углу, другая  в
этом. Он ходит, значит, в носках от одной к другой и плюет.
   Беда, думаю. Кабы он хотел что сказать, уже сказал бы. А тут замышляет.
И такое, что и высказать не хочет. Ходил он ходил, и вдруг ни с того ни  с
сего:
   - Ты почему провокационные вопросы задаешь?
   Я так и обомлел:
   - Кому, Семен Иванович, задавал я провокацию?
   - Ты не прикидывайся дураком!  Кто  спрашивал  нашего  инструктора  про
оппортунистов?
   - Дак ведь это я для поддержания порядка.
   Тут все как загогочут. А Мотяков подошел ко мне и рявкнул:
   - Комедию ломать! Я отобью у тебя охоту дурачиться враз и навсегда.  Ты
что, не знаешь, кто такие оппортунисты?
   Я аж привскочил:
   - Знаю, товарищи члены бюро районного комитета, знаю.
   Все опять засмеялись, а меня обида взяла:
   - Товарищи, не считайте меня за дурака.
   - Ты давай сам не придуривайся. Ну, говори,  зачем  задавал  вопрос?  -
Мотяков стоит передо мной и на носках покачивается.
   А второй секретарь Семкин, такой  кучерявенький  и  очень  уж  шустрый,
говорит:
   - Семен Иванович, ей-богу, он это без цели.  Позвольте,  я  ему  вопрос
задам?
   - Задавай.
   - Скажите, Филипп Самоченков, кто такие оппортунисты?
   И все снова захохотали.
   - Дак все мы с вами и есть оппортунисты, - отвечаю.
   - Как? И я оппортунист? - Мотяков  аж  голову  вскинул  кверху,  а  все
остальные притихли.
   - Нет, вы, Семен Иванович, не оппортунист. А мы все оппортунисты.
   - Почему?
   - Потому как планы мы не выполняем.
   И все снова захохотали.
   - Дурак, - говорит Мотяков. - Оппортунизм - это течение. Понял, враз  и
навсегда?
   Ну, думаю, пропал. Ежели под течение определили меня - конец.  Я  знал,
что в партии какое-то течение было... Стою я, будто в рот воды  набрал.  А
они смеются. Даже Мотяков прыснул два раза.
   - Ладно, - говорит, - потешил. Ты почему хлеб не сдаешь?
   - Дак ничего нет, Семен Иванович. Окромя проса.
   - Сколько проса у тебя?
   - Да пудов шестнадцать осталось.  Товарищи  члены  районного  бюро,  не
сумлевайтесь! Завтра же всю сдам...
   Все опять  засмеялись.  И  Мотяков  не  удержался:  "Га,  га,  га!  Ну,
Самоченков, запомнишь ты оппортунизм. А  просо  чтоб  завтра  же  было  на
ссыпном пункте".
   Так я и откупился от оппортунизма просом.
   Ну, посмеялись мы. А Петя Долгий и спрашивает:
   - В самом деле, кто же такие оппортунисты?
   - А кто их знает, - сказал Филипп. - Может быть, это тунеядцы,  которых
выселяют теперь в отдаленные места.
   - Нет, - сказал я. - Оппортунисты  это  люди,  которые  не  выдерживают
руководящей линии. И поэтому за ними нужно следить.
   - Ай да Булкин! - сказал Петя Долгий. - Рано тебя на пенсию  отправили.
Ты еще пригодился бы кое-где.
   - А что ж? Все может быть... И пригожусь еще...



        О РАЗБОЙНИКАХ, О ХУЛИГАНСТВЕ И О ТОМ, КАК ВСЕ ЭТО ИЗМЕНИЛОСЬ К ЛУЧШЕМУ

   У Матвея Кадушкина, садовника из деревни Малые Бочаги, на  стене  висит
карта европейской части  Советского  Союза,  -  карта  перекрещена  черным
карандашом; и как раз на пересечении линий жирный кружочек выведен. Это  и
есть Малые Бочаги. Пуп Земли. Тридцать верст до Брехова и пять  километров
до Тиханова. Значит, наш  район  есть  центральный,  выставленный  как  бы
напоказ. Поэтому раньше у  нас  было  много  бродяг,  богомольцев,  всяких
калек, перехожих и воров. Рассказывают, якобы царь с царицей пеш прошли по
нашему району (раньше - уезду), в Сэров богу молиться  ходили.  Первых  мы
перевели начисто, уничтожили  то  есть,  а  воровство  еще  осталось,  как
пережиток прошлого. И более того, оно  усилилось  хулиганством.  Тут  есть
объяснение причины: наш народ  раньше  имел  притеснение  от  помещиков  и
заезжей буржуазии, купцов то есть. Поэтому много было разбойников.
   Возле деревни Желудево у  нас  городок  есть  -  старинная  крепость  с
насыпными валами. Все говорят, что  там  разбойник  Кудеяр  жил  со  своей
шайкой. А на реке Прокоше даже целые разбойные села были, - это Слезнево и
Богомолове. Между ними река сильно сужается, перекаты идут.  Вот  на  этих
перекатах и работали разбойнички - купцов встречали. Те, бывало,  подходят
к верхнему селу Слезневу - слезы  льют.  Проскользнут  благополучно  через
перекаты, выйдут на простор к Богомолову - богу молятся. Тут уж не  опасно
- на лодке не догонишь.
   Петя Долгий якобы в книжке читал: пуще всех разбойничали в  нашем  крае
бабы. Мы даже поспорили с ним, потому как таперика, по  моим  наблюдениям,
бабы, то есть женщины по-современному, работают,  а  мужики  пьянствуют  и
хулиганят. Но  Петя  Долгий  показал  мне  книгу  тамбовского  буржуазного
историка Дубасова. И я прочел, будто и вправду бабы раньше разбойничали.
   Один случай я даже переписал, чтобы вы  сами  смогли  убедиться.  Некий
дворянин Веденяпин, проезжая из Елатьмы в свое имение Зуево, остановился у
одной вдовы, тоже дворянки. И вот что пишет  буржуазный  историк  со  слов
того дворянина Веденяпина. Беру в кавычки: "В то число, в полночь, к  оной
вдове приехала воровски М.А.Еталычева с людьми своими и  со  крестьяны  из
Матки, с попом Семеном Акимовым да церковником Силою Семеновым, и,  связав
меня, били смертно и топтали, и деньги 70 рублей моих  отняли,  и  лошадь,
мерина гнедова, отняли ж".
   Или вот еще исторический пример  (это  я  выписал  из  районной  газеты
соседнего  города  Кадома):  "Кадомский  купец   Заливаев   набрал   шайку
разбойников и ночью напал  в  городе  на  дом  купца  Лытина.  Вооруженные
ружьями и кистенями разбойники вырубили сенные двери и  ворвались  в  дом.
Причем растлили двух девиц и на рассвете вернулись благополучно  домой..."
- так и далее.
   Тут мы скажем - эге! Разбой-то разбоем, но он классовый характер носит.
Порождение антагонизма то есть. Я хочу  сказать  -  окраска  у  него  была
непримиримая. У нас же таперика если и случается драка, то  только  промеж
себя и то по пьянке. Безо всякого антагонизма, по  чистой  дурости,  можно
сказать.  А  воровство  бывает  чаще  всего   из   общественной   кладовой
накопления. И тут без антагонизма обходится дело.  Случаются,  конечно,  и
обострения, и даже  судят.  Особенно  после  указа  насчет  хулиганства  и
усиления борьбы с ним. Дак без этого тоже  нельзя.  Сами  посудите.  Взять
хоть такой случай...
   В прошлом годе только что район у нас открыли (на десять лет  закрывали
нас); пришел я в  Тиханово  насчет  пензии.  Поселился  в  доме  приезжих.
Дежурила как раз Агафья Ивановна. "Здорово!" - "Здорово!" -  "Как  вы,  да
как я... Давненько, мол, не виделись". Я, бывало, в бытность  председателя
повозил ей и кур, и гусей, и меду... Дело прошлое, как говорится.
   - Жизнь к нам вернулась, - говорит Агафья Ивановна.  -  В  магазинах  и
хлеб и сахар появился. Чего теперь не жить? Одно вот плохо - выбрали  меня
в судебные заседатели. И каждый день все заседаем.
   - Чего вы там заседаете? Или вам делать нечего?
   - Дак все судим. По новому указу за хулиганство. Вчера Валерку  Клокова
засудили. Шофера из Провотарова.
   - За что?
   - Колхозное собрание разогнал.
   - Там же Иван Свиненков в председателях.
   - В нем-то вся и притчина. Его раньше из потребсоюза в  председатели  к
ним назначили. Ну! Когда район  закрывали...  А  теперь  открыли  район  -
колхозники и говорят: "Забирайте его обратно". Но кому  он  нужен?  Он  же
работает у них, а  живет  в  Тиханове.  И  заместителя  себе  тихановского
назначил. И тащат за компанию из Провотарова. Колхозники роптали, роптали.
Да кто их слушает? А тут как раз отчетное собрание. Народ  собрался  возле
правления, и председатель со своим заместителем тут. Вот тебе,  подъезжает
на самосвале Валерка, пьяный. Встал он на  крыле  и  говорит  колхозникам:
"Чего вы по углам все шепчетесь? Вяжите Свиненкова да его заместителя и ко
мне в кузов бросайте. Я их в Тиханово на свалку отвезу".
   Все засмеялись. А Свиненков  крикнул:  "Взять  его!"  Бросился  к  нему
заместитель. А Валерка в кузов. Там у него поленья лежали. Заместитель  на
колесо. Валерка его хлоп поленом по голове. Тот с ног. Этот  выпрыгнул  из
кузова - на него  председатель  сельсовета.  Валерий  выхватил  из  кабины
насос... и того успокоил. Свиненков убежал. А Валерка  залез  на  кабинку,
как на трибуну, и  говорит:  "Собрание  закрывается".  Ну,  посмеялись  да
разошлись. А этому вчера три года дали. Плакал-то... Трое детей осталось.
   - Пусть поплачет, - говорю. - Тут потакать нельзя. Острастка -  большое
дело. Иначе диктатура ослабнет.
   - Дак ведь и я не против, - сказала Агафья Ивановна. - Мы  вот  сегодня
опять судим.
   - Кого?
   - С кирпичного завода. На трубу лазили.
   - На какую трубу?
   - Да на заводскую. Вон она торчит, как чертов перст.
   Я поглядел в окно - как раз труба напротив была... высоченная!
   - В ней, - говорю, - метров пятьдесят будет.
   - Пятьдесят четыре метра.
   - Зачем же они лазили?
   - На спор. После работы Ванька Салазкин говорит: "Эй, вы, сосунки!  Вот
я сейчас залезу на трубу и куфайку на громоотвод повешу. Ежели кто из  вас
сымет, ставлю поллитру водки. А не сымете - с вас литр". Бригадир было  не
пускал его. Да он мотанул того: "Не твое дело!" Ну, залез он,  повесил  на
громоотвод куфайку... Вон видишь, он еще отогнут в сторону.
   Я посмотрел в окно - громоотвод и в самом деле отогнут был.
   - Кто же снял куфайку?
   - Витька Бузинов. Подумаешь, говорит, дерьма собачьего! Куфайку повесил
на громоотвод. Взял он гармошку, ремень через  плечо  и  полез.  Залез  на
трубу, снял куфайку. Еще покрутил ей над головой и бросил.  Потом  сел  на
край трубы, страданье сыграл: "Ты, залетка, залетуха, полети ко  мне,  как
муха". Потом и гармошку  бросил.  Встал,  походил  по  краю  трубы...  Еще
кепочкой помахал. Стал слезать - ухватился за крайнюю скобу, она вместе  с
кирпичом и вывалилась. Он и полетел.
   - Разбился?
   - Нет, жив... Вот сегодня судить будем.
   - За что же? За то, что упал?
   - Да судить не Витьку, а Ваньку Салазкина. Того, который куфайку вешал.
Бригадира ударил. Руку поднял.
   - Ну, за это следует, - говорю. - Руку подымать нельзя.
   Пошел я на  кирпичный  завод;  надо  проверить,  думаю.  Что  за  чудо?
Пятьдесят четыре метра пролетел человек и не разбился.
   Подхожу. Они все сидят возле красного уголка, суда ждут. А  судья-то  в
Рязани застрял.
   - Чего ж вы, - говорю, - на трубу лазаете?
   - А чего ж делать? Работа ноне в пять часов кончается.
   - А культурно-массовые мероприятия, - говорю.
   - Это чего? "Козла", что ли, забивать? Итак руки все отколотили.
   - Как же это он не разбился? - спрашиваю. - Святой, что ли?
   - У нас там, возле  трубы,  навес,  крытый  шифером.  Над  мотором  для
подкачки тяги. Он и угодил на этот  навес.  Навес  с  прокатом.  Вдребезги
разбился. Витька пробил крышу да угодил на сетку  металлическую  -  каркас
над электромотором... И сетку погнул.
   - И долго лежал?
   - Да ну!.. Сам встал. До больницы дошел. Вроде бы в  больнице  дня  два
кровью помочился. А так ничего.
   - Где же он сейчас?
   - В чайной водку пьет.
   Осмотрел я  и  навес  пробитый,  и  сетку  металлическую  -  как  зыбка
прогнулась... Пришел в чайную. Там Свиненков как раз  сидел,  председатель
из Провотарова. "Привет!" - "Привет". Сели, взяли  бутылку  "райкомовской"
(это перцовку у нас так называют), разлили. Я ему рассказываю про чудо  на
трубе, а он мне:
   - Вон, - говорит, - он, герой! Витька Бузинов.
   Тот ходит и в самом деле героем - свитер на нем в полоску, да еще  шарф
пестрый поверху. У одного стола выпьет, к другому садится.
   - Витя, давай к нам! - позвал его Свиненков.
   Он подходит, берет мою стопку - и в рот.
   - Привет, - говорит, - Свиненкову!
   А мне руку подает, как тот космонавт:
   - Виктор Бузинов.
   Я тоже называюсь:
   - Булкин Петр Афанасиевич, из Брехова.
   - О-о! - ахнул он. - Уже туда пошло.
   - Витя, - спрашиваю его, - долго ты летел с трубы?
   - Долго.
   - Успел что-нибудь подумать?
   - Успел.
   - О чем же ты думал, когда летел?
   Он выпил еще и говорит:
   - Лечу я с трубы и думаю: вот дьявол! Опять дома будет неприятность...
   Как видите, все здесь сводится к чисто домашним неприятностям.  Никакой
непримиримости тут нет. Ну самое большое - это недоразумение  в  масштабах
колхоза, как было в  случае  со  Свиненковым  и  шофером  из  Провотарова.
Опять-таки чисто местное противоречие. В самом деле - все встало  на  свои
места: и председатель работает, и его заместитель. И колхозники,  то  есть
общество, не страдает от такого хулиганства. А ежели общество не страдает,
то, значит, никакого антагонизма в нем нет. Дурость одна, и больше ничего.



        КАК МЕНЯ СУДИТЬ ХОТЕЛИ

   Погорел я на мелочи - обиделся на меня Семен Мотяков  через  заведующую
райздравотделом Степаниду Пятову.
   Женщина она была образованная и  потому  в  любой  мороз  ходила  не  в
валенках, а в белых ботиках, которые натирала мелом или  зубным  порошком.
Однажды в предвыборную кампанию  поехали  они  по  району  для  встречи  с
избирателями.
   Позвонили нам из района. Мы вышли встречать  их  всем  колхозом.  Стали
вдоль дороги на краю села, ждем-пождем, а  их  все  нет.  Уже  стемнелось.
Мужики спор завели; одни говорят - депутат едет, а другие  -  кандидат.  А
Парамон Дранкин говорит: "Дурачки! Ни  то,  ни  другое...  А  едет  к  нам
депутат в кандидаты".
   Наконец показались... На паре едут, с колокольцами. И песняка наяривают
- пьяные. Мы: "Ура! Ура!" - и шапки вверх  бросаем.  А  они  галопом  мимо
нас... Свернули к моему дому. Бегу.
   Маруська моя уже печь растопила и возле огня ноги Степаниде  растирает.
Говорит, с пару зашлись. И ботики  ее  тут  же  валяются,  как  деревянные
колодки.  Мотяков  ходит  по  горнице  босой,  депутата  нет,  а  Смирнов,
агитатор, на стол облокотился и вроде бы заснул.
   - Петька! - говорит мне Мотяков. - Народ собрал?
   - Дак вы же сами видели. Мимо проехали.
   - Это на случай проезда... А для политической беседы?
   - Все пошли в клуб.
   - Хорошо. Потормоши нашего агитатора. Веди его к народу...
   Я только тронул его за плечо - он встал, как по команде.
   - В каком направлении идти? - говорит, а сам за стул держится.
   - Может, отложим на утро? - спрашиваю Мотякова.
   - Веди! Он человек привычный.
   И в самом деле привычный... Пока вел его до клуба, он висел на мне.  Но
как только увидел трибуну на сцене - сразу воспрянул, оттолкнул меня,  сам
дошел, обнял ее обеими руками и заговорил, будто с перерыва вернулся:
   - Товарищи! Как мы все с вами знаем - наши достижения налицо...
   Ну, шире - дале. Рассказал о росте благосостояния  народа,  о  происках
международных агентов империализма, и про двенадцать держав,  которые  шли
на нас в гражданскую войну, и про внутреннюю контрреволюцию  на  колхозном
фронте, и про путь к изобилию. Словом, все  этапы  исторического  развития
отметил. И заздравием кончил за кого следует. Все честь честью...
   Что значит - была верная руководящая линия! Даже ребенок знал,  с  чего
начинать надо и чем кончать. И на каких этапах остановиться... то есть все
перечислить по порядку... Вот что главное. А таперика  некоторые  говорят,
что, мол, в любом выступлении главное, якобы, есть внутреннее  содержание.
Но позвольте задать вопрос: что важнее, порядок или внутреннее содержание?
Конечно же порядок, потому что он задается враз и навсегда и спускается он
сверху. За  ним  можно  следить,  его  удобно  контролировать.  А  как  ты
проконтролируешь внутреннее содержание? Во-первых, его сочиняют все,  кому
не лень, а во-вторых, оно бывает разное. Поэтому я и  говорю:  надо  иметь
что-нибудь одно - либо порядок и дисциплину, либо  внутреннее  содержание.
Но еще неизвестно, куда оно приведет. Вот так.
   Таперика возвратились мы домой с агитатором. Я еще  Якова  Ивановича  с
собой прихватил - бухгалтера. Пельменей много наделала Маруська,  и  водки
всем хватит. Пей, по случаю народного гуляния.
   Приходим ко мне домой - за столом одна Маруська.
   - В чем дело? Где остальные?
   - Они в горнице, обогреваются...
   Я шасть в дверь. Брат родной!  Семен  Иванович  ее  приобщает  прямо  в
кровати. Остолбенели мы все на пороге, язык  не  поворачивается.  А  Семен
Иванович эдак, через плечо:
   - Ты что, провокации в собственном доме устраиваешь?
   - Пельмени готовы...
   - Да подавись ты своими пельменями. Закрой дверь!
   Я прикрыл дверь, а в горнице завозились. Ну, будет буря. Мой  бухгалтер
выпил стакан водки, утерся - и только его  видели.  Агитатор  захрапел  на
диване, а мы с Маруськой сидим друг перед дружкой, нос  к  носу,  как  две
кукушки на старинных часах - в пору только закуковать.
   Наконец выходят они одетые из горницы. Степанида сняла  свои  ботики  с
печки и стала надевать их. Потянет, потянет, да как топнет ногой вроде  бы
на меня и на Маруську. Мы только вздрагиваем.
   - Скажи, чтоб запрягали, - приказал мне Мотяков.
   Я кликнул кучера - он  в  соседней  избе  расположился.  Тот  в  момент
запряг. Входит с ним. Мотяков и не глядит на меня.
   - Лошади готовы?
   - Так точно, - отвечаю.
   Он покосился на Смирнова. Тот храпит в обе ноздри.
   - Утром привезешь его на своих лошадях в Свистуново... А насчет горницы
не вздумай трепаться. Язык отрежу!
   И уехал. Встал наутро мой агитатор и спрашивает:
   - Ну, когда мы встречу проведем с народом?
   - Дак вы уже, - говорю, - выступили.
   - Когда?
   - Вчера вечером.
   - Да ну? Убей - не помню. И что же я говорил?
   - Хорошую речь произнесли. Точь-в-точь как по бумажке.
   - А что я, сидел?
   - Нет, - говорю, - за трибуну держались.
   - Ну, спасибо, Булкин. Хорошо у тебя служба поставлена.
   Мне бы, дураку, промолчать, а я обрадовался этой похвале и говорю:
   - Вы бы это Семену Ивановичу сказали, а то он остался недоволен. Уехали
по служебным надобностям.
   - Что ему, водки не хватило?
   - Потревожили его ночью... Петухи поют, собаки лают. Деревня!
   - Ничего... Я все улажу.
   Вот тебе, неделя не прошла - вызывает меня Мотяков.  Сидит  в  кабинете
один и руки не подал. Я было на стул присел, возле двери. Он поманил  меня
пальцем:
   - Подойди-ка к столу. Хочу на тебя посмотреть.
   Подхожу, смотрю ему на стол; перед ним лежит  разнарядка  на  заготовку
леса по колхозам. Он меня распекает,  а  я  ту  разнарядку  читаю  -  кому
сколько кубов запланировано.
   - Я еще понимал бы, - говорит,  -  ошибся,  допустим.  Подглядел  чужую
личную жизнь. Но чтобы агитатора в курс дела вводить! Этого я тебе никогда
не прощу.
   Отчитывал, отчитывал, потом и говорит:
   - Ступай к председателю райисполкома на совещание. А я  подумаю  насчет
твоего поведения. Как с тобой поступить.
   Заест он меня таперика, думаю. Иду в райисполком, а самому и  в  голову
ничего не лезет. Какое тут совещание, ежели Семен Мотяков  тебя  за  штаны
взял. Кабы по миру не пустил в чем мать родила?
   Ну, собрались мы, все председатели. Глядь - и сам Семен Иванович  идет,
в  руках  держит  тую  самую  разнарядку.  Садится  он  за  стол  рядом  с
председателем райисполкома и говорит:
   - Товарищи руководители колхозов! Мы вас пригласили посоветоваться.  На
совесть вашу, значит... Кто сколько может заготовить и вывезти лесу?  Сами
понимаете, обстановка требует. Соседи взяли высокие обязательства. Неужели
мы отстанем?
   Значит,   выколачивать   высокий   процент   решили.   Вроде   бы   как
добровольно... Перекрыть контрольную цифру, что у них в  разнарядке.  Надо
бы мне промолчать, а я ляпнул не подумавши:
   - Дак у вас же есть разнарядка... Там все расписано.
   Мотяков аж подпрыгнул:
   - Кто тебя уполномочил выступать за райком партии? Ты кто  такой?  Тебя
допустили к священному  столу  секретаря  райкома,  а  ты  бумаги  на  нем
читать?! Не дозрел ты еще до руководителя...
   И дали мн