еперь
моя очередь. -- И с этими словами нырнула за сумкой. Набросившись с двух сторон,
мы повалили ее на пол. Она кусалась, царапалась и брыкалась что было сил.
337
-- Посмотри, есть ли в сумке пистолет, -- выдохнул Карл, не давая ей подняться с
земли. Я рывком стянул сумку со стола и тут же убедился, что револьвера в ней
нет и в помине; одновременно я выхватил оттуда обе кредитки и накрыл их
пресс-папье.
-- Принеси-ка водички, да поживее, -- сказал Карл. -- По-моему, у нее сейчас
начнется припадок.
Я подбежал к умывальнику, доверху наполнил графин водой и выплеснул ей на
голову. Она фыркнула, отряхнулась, дернулась всем корпусом, точно вытащенная из
воды рыба и, выдавив из себя кривую улыбку, проговорила:
-- Cа у est, c'est bien assez. . laissez-moi sortir*
Слава богу, подумал я про себя, наконец-то мы от нее избавимся. И наказал Карлу:
-- Не спускай с нее глаз. Пойду соберу ее тряпки. Придется одеть ее и посадить в
машину.
Мы вытерли и одели ее со всем тщанием, на какое были способны. Однако меня не
покидало смутное ощущение, что прежде, чем нам удастся выпроводить ее из
квартиры, она успеет выкинуть еще какой-нибудь фортель. Или вдруг, скажем, ни с
того, ни с сего поднимет крик на улице?
По очереди, ни на миг не выпуская из поля зрения нашу беспокойную
посетительницу, мы наскоро оделись. И уже были готовы выйти, как она вспомнила о
забытом на столе листке бумаги -- своем неоконченном стихотворении. Нырнув за
ним из-под наших рук, она, естественно, заприметила и выглядывавшие из-под
пресс-пасье злополучные кредитки.
-- Мои деньги! -- завопила она.
-- Ну, не глупи, -- отвечал я спокойно, положив руку ей на предплечье. -- Или ты
всерьез считаешь, что с нас станется тебя ограбить? Твои -- у тебя в сумке.
Смерив меня быстрым, пронизывающим взглядом, она опустила глаза.
-- Je vous demande pardon, -- ответила она негромко. -- Je suis tres nerveuse ce
soir**.
-- Ну, вот видишь, -- сказал Карл, поворачивая ее в сторону двери. -- Это ты
здорово придумал, Джо, -- добавил он по-английски, пока мы спускались по
лестнице.
-- Где ты живешь? -- спросил он, подзывая такси.
______________
* Ну, хватит, уже все в порядке... позвольте мне уйти (фр.)
** Извините меня Сегодня вечером я что-то такая нервная (фр.)
338
-- Нигде, -- ответила она. -- Я устала. Скажи ему, чтоб высадил меня у
гостиницы, первой попавшейся.
Карл, казалось, был тронут. -- Хочешь, мы тебя проводим? -- спросил он.
-- Нет, -- отозвалась она. -- Хочу спать.
-- Ну, пошли, -- вмешался я, дернув его за рукав. -- Теперь с ней все в порядке.
Захлопнув дверцу, я помахал ей на прощанье. Карл с озадаченным видом смотрел
вслед удаляющейся машине.
-- Что на тебя нашло? Тревожишься о том, где она приземлится? Не волнуйся: если
она не в себе, ей не понадобятся ни гостиница, ни деньги.
-- Согласен и тем не менее... Ну, Джо, какой же ты все-таки бессердечный сукин
сын. А деньги! Господи, мы же отделали ее в хвост и в гриву.
-- Да, -- невозмутимо проговорил я, -- хорошо, что я заранее прознал, где ты
хранишь свои капиталь.
-- Ты хочешь сказать, это были мои деньги? -- переспросил он, внезапно начиная
понимать, что я имею в виду.
-- Ничего не поделаешь, Джо, -- проронил он после долгой паузы, -- нас неуклонно
влечет к себе вечная женственность. Великое творение "Фауст".
С этими словами он отошел к стене, прислонился к ней и вдруг согнулся вдвое,
обессилев от сотрясавшего его смеха.
-- А я-то, я-то льстил себе мыслью что быстро шевелю мозгами, -- заговорил он,
отдышавшись. -- Да по сравнению с тобой я чистый простофиля... Решено: завтра же
найдем им достойное применение. Поедим где-нибудь как следует. Свожу-ка я тебя
для разнообразия в настоящий ресторан.
-- Да, между прочим, -- поинтересовался я, -- а как ее стихи? Стоят чего-нибудь?
Я ведь так и не удосужился с ними познакомиться. Я имею в виду те, что она
накорябала в ванной.
-- Одна толковая строчка была, -- ответил он. -- Все остальное -- лунатический
бред.
--Лунатический? Полно, нет такого слова в английском.
-- Ну, иначе это не назовешь. "Безумный" применительно к ним ничего не значит.
Для ее поэзии придется изобрести новое определение. Лунатическая. Мне это
нравится. Пожалуй, стоит использовать... Да, а теперь моя очередь тебе кое-что
открыть, Джо. Помнишь, какая буча поднялась по поводу револьвера?
339
-- Револьвера? Да не было же никакого револьвера.
-- Представь себе, был, -- отозвался он с кривой усмешкой. -- Я спрятал его в
хлебнице.
-- Так, значит, это ты первым прошелся по ее сумке?
-- Да знаешь, мне понадобилась мелочишка, -- промямлил он, понурив голову, будто
и сейчас испытывал неловкость по этому поводу.
-- Не верю, -- отрезал я. -- Тебе понадобилось что-то другое.
-- У тебя светлая голова, Джо, -- тут же отреагировал он, повеселев, -- но
временами ты кое-что упускаешь из вида. Помнишь, как она присела по маленькому
делу -- там, на крепостном валу? Она попросила меня подержать ее сумку. Внутри я
нащупал что-то твердое, похожее на пистолет. Тогда я не подал виду, тебя не
хотел путать. А вот двинулся ты домой, тут-то до меня и дошло по-настоящему.
Когда она вышла в ванную, я открыл сумку и обнаружил там револьвер. Заряженный.
Вот, полюбуйся на пули, если не веришь...
Я смотрел на них в полном отупении. Холодный пот бежал у меня по спине.
-- Ну, значит, она и впрямь свихнулась, -- с трудом выговорил я, подавляя вздох
облегчения.
--Нет, -- возразил Карл, -- вовсе нет. Она работала под свихнувшуюся. И в стихах
ее нет и намека на безумие;
они лунатические. Должно быть, ее просто загипнотизировали. Кто-то погрузил ее в
сон, вложил в руку пистолет и отправил добывать две сотни франков.
-- Но это же чистейший бред! -- воскликнул я. Карл молчал. Прошелся по тротуару,
не поднимая головы, и несколько минут не раскрывал рта.
-- Одного не могу понять, -- заговорил он наконец, -- что побудило ее так быстро
забыть о пропаже револьвера? И что ей помешало, когда ты лгал ей в лицо,
просто-напросто раскрыть сумку и удостовериться, что ее деньги в целости и
сохранности? Сдается мне, Джо, она знала, что револьвер у нее стянули, да и
деньги впридачу. Похоже, не кого-нибудь, а нас с тобой она так перепугалась. А
сейчас, правду сказать, и мне становится страшновато. Знаешь что, пойдем
переночуем куда-нибудь в гостиницу? А завтра съездим куда-нибудь... ну, просто
снимемся на несколько дней.
Не говоря друг другу ни слова, мы развернулись и быстрым шагом двинулись по
направлению к Монмартру. Страх не давал нам остановиться...
340
Итогом этого маленького происшествия стало наше бегство в Люксембург. Но я на
целью месяцы опередил реальный ход событий. Самое время вернуться к нашему
menage a trois*.
Приблудная крошка Колетт скоро стала для нас комбинированным воплощением
Золушки, наложницы и кухарки. Нам пришлось приучать ее ко всему, не исключая и
обыкновения чистить зубы. Задачу отнюдь не облегчало то, что она пребывала в
переломном возрасте, вечно роняла то одно, то другое, спотыкалась, все на свете
теряла и тому подобное. Время от времени терялась она и сама -- терялась на
несколько дней кряду. Понять, что творилось с ней в эти промежутки, не было
никакой возможности. Чем больше мы ее допрашивали, тем более вялой и апатичной
она становилась. Бывало, утром она выйдет на прогулку, а вернется только к
полуночи -- в компании бездомной кошки или подобранного на улице щенка. Как-то
раз день-деньской мы ходили за ней по пятам с единственной целью -- уразуметь,
как она проводит время. С таким же успехом можно было поставить себе задачей
выследить лунатика. Она бесцельно сворачивала с одной улицы на другую,
останавливаясь поглазеть на витрины, посидеть на скамейке, покормить птиц,
купить себе леденец; на целую вечность застывала на месте, на котором ровным
счетом ничего не происходило, а потом возобновляла бессмысленное, машинальное
движение. Пять часов мы убили на то, чтобы убедиться в самоочевидном; в том, что
на руках у нас -- сущий младенец.
Карла подкупало ее простодушие, граничившее со слабоумием. С другой стороны, он
начинал пресыщаться свалившейся на него необходимостью изо дня в день блюсти
одни и те же сексуальные обязанности. В какой-то мере раздражало его и то, что
Колетт поглощала все его свободное время. Он вынужден был выкинуть из головы все
свои литературные амбиции -- сначала потому, что сдал в заклад пишущую машинку,
затем потому, что у него попросту не находилось ни минуты для себя. Бедняжка
Колетт никак не могла придумать, чем себя занять. Она способна была, целый день
провалявшись в кровати и трахаясь со всем пылом своих юных лет, с неубывающим
энтузиазмом требовать того же, когда Карл, в три часа пополуночи, возвращался с
работы. Зачастую он и не вылезал из постели вплоть до семи часов вечера -- с тем
расчетом, чтобы успеть поесть и отправиться в редакцию. Нередко, после
очередного ристалища, он принимался уговаривать меня
_____________
* Любовный треугольник (фр.).
341
оказать ему посильную помощь. -- Я весь измочален,; -- жаловался он. -- У моей
недоделанной мозги набекрень. Только этим местом она и соображает.
Но Колетт меня не привлекала. Я любил Нис, по-прежнему осенявшую своим
присутствием кафе Веплер. Мы стали с ней добрыми друзьями. О деньгах речи больше
не было. Правда, мне нравилось делать ей маленькие подарки, но то было совсем
другое. Время от времени мне удавалось уломать ее сделать выходной. Мы
отыскивали очаровательные местечки на побережье Сены или добирались поездом до
одного из окрестных лесов, где полеживали на травке и трахались сколько душе
угодно. Я никогда не доискивался подробностей относительно ее прошлого. Нет,
предметом наших с ней разговоров было исключительно будущее. Ее, по крайней
мере, волновало только оно. Мечтой Нис, как и столь многих француженок, было
обзавестись собственным домиком где-нибудь в провинции Х-- лучше всего, в Миди.
Париж отнюдь не завладел ее сердцем. Он вреден для здоровья, любила повторять
она.
-- Ну и что же ты там будешь делать? -- спросил я ее однажды.
-- Делать? -- переспросила она в недоумении. -- Ничего. Просто жить.
Какая мысль! Какая здравая мысль! Я отчаянно завидовал ее невозмутимости, ее
праздности, ее беззаботности. Мне хотелось вовлечь ее в долгий разговор на эту
тему -- в разговор о блаженстве ничего не делать. Такого рода идеал до той поры
был мне неведом. Для того, чтобы он осуществился, надо обладать либо абсолютно
пустым, не отягощенным ни малейшим грузом, либо, наоборот, исключительно
богатым, зрелым умом. Но мне представлялось, что обладать ничем не отягощенным
умом предпочтительнее.
Наблюдать, как Нис ест, само по себе было удовольствием. У нее был дар извлекать
максимум чувственного наслаждения из каждого глотка, каждого кусочка того или
иного кушанья или блюда, к выбору которых она относилась с неизменной
тщательностью; Поясню: под словом "тщательность" я отнюдь не имею в виду
озабоченность числом поглощаемых калорий или наличием витаминов. Нет, ее целью
был выбор блюд, в наибольшей степени отвечавших ее вкусу, в полной мере
согласовавшихся с ее натурой, ибо Нис смаковала пищу. В ее случае трапеза могла
тянуться до бесконечности, неустанно сдабриваемая ее здоровым, доброжелательным
юмором, ее все больше и больше заражавшей окружающих беззаботностью, все ярче и
ярче разгоравшимся огоньком ее неистребимого оп-
342
тимизма. Всласть поесть, всласть наговориться, всласть потрахаться -- существуют
ли в природе лучшие способы времяпровождения? Ее не терзали укоры нечистой
совести, за ее плечами не стояло забот, которыми нельзя было бы пренебречь.
Плыть по течению и ничего больше -- вот и вся ее философия. В муках производить
на свет детей, вносить свой вклад в благосостояние общества -- все это было не
для нее; в свой час она покинет этот мир, не оставив на его поверхности следа.
Но где бы она ни оказывалась, всюду ее присутствие придавало существованию
оттенок большей легкости, большей привлекательности, большей ароматности. А это
отнюдь не пустяк. Каждый раз, расставаясь с нею, я уносил с собой ощущение
хорошо проведенного дня. Я сожалел о том, что не могу жить так же легко, так же
инcтинктивнo^ так же естественно. Иногда я грезил о том, что родился женщиной --
женщиной, похожей на нее, не обладающей ничем, кроме неотразимо притягательного
влагалища. Как было бы прекрасно, стань оно органом, предназначенным для
каждодневной работы, а мозг -- инструментом чистого наслаждения! Откройся
возможность влюбиться в счастье! Свести к минимуму собственную утилитарность!
Развить в себе совесть, столь же чувствительную, как крокодилова кожа! А уж
когда состаришься и утратишь былую привлекательность --- тогда, на худой конец,
оплачивать трах наличными. Или купить кобеля и обучить его всему необходимому. И
умереть в назначенный час, уйти из мира нагим и одиноким, без чувства вины, без
сожаления, без тщетной укоризны...
Вот какие грезы рождались в моем воображении после дней, проведенных с Нис на
лоне природы.
А каким удовольствием было разжиться кругленькой суммой, чтобы затем, в момент
прощания, передать ее в руки Нис! Сопровождать ее в поездках -- скажем, в Оранж
или в Авиньон. По-бродяжьи выкинуть на ветер месяц-другой, купаясь в теплых
волнах ее сладострастной лени. Стараться услужить ей во всем, в чем только
можно, и при этом ощущать на себе биотоки испытываемого ею наслаждения.
По ночам, лишенный ее общества (в это время суток она принадлежала клиентам), я
одиноко бродил по улицам, проводя часы в затерявшихся в переулках небольших
барах или маленьких подвальных кафе, где другие девушки трудолюбиво и уныло
ткали однообразную пряжу той же профессии. Случалось, от нечего делать я
останавливал свой выбор то на одной, то на другой из них, хотя к каждому из
подобных общений для меня неуловимо примешивался привкус пепла.
343
Возвращаясь домой, я нередко заставал Колетт еще на ногах; она бесцельно
слонялась по квартире в нелепом кимоно, купленном Карлом по случаю где-то на
ярмарке. Нам все не удавалось наскрести денег ей на пижаму. Чаще всего она
занималась тем, что сама называла "перехватить кусочек". Колетт, бедняжка,
стойко не ложилась спать, дожидаясь, пока Карл вернется с работы. Случалось,
присев на кухне, и я перехватывал с ней за компанию. Мы вступали в беседу, если
только можно так определить то, что между нами происходило. От Колетт тщетно
было надеяться услышать что-либо внятное. У нее не бывало ни озарений, ни грез,
ни желаний. Ее, наделенную чисто коровьей безмятежностью, безгласной покорностью
рабыни и шармом хлопающей глазами куклы, в корне неверно было обвинять в
тупости: она была просто-напросто дебильна. Вот Нис -- ту было бы черной
несправедливостью назвать тупой. Ленивой -- пожалуйста, сколько душе угодно;
ленивой, как смертный грех. Но все, о чем говорила Нис, оказывалось по-своему
интересным -- дар, который лично я оцениваю гораздо выше, нежели умение
рассуждать умно и со знанием дела. Ведь именно благодаря такому дару привносится
в жизнь нечто новое, в то время как его противоположность, интеллигентная,
рафинированная речь, формализуя и обессмысливая все на свете, сводит к нулю
реальное разнообразие бытия. У Колетт же, как я говорил, мозги были куриные.
Беря ее за то или иное место, вы ощущали под пальцами сгусток холодной,
колышащейся, неодушевленной плоти. Когда она наливала кофе, могли доставить себе
удовольствие провести по ее ягодицам, но с таким же успехом можно было ласкать
дверную ручку. Сама ее стыдливость обнаруживала скорее животное, нежели
человеческое происхождение. Заслоняя руками треугольник своего лона, она не
делала ни малейшей попытки прикрыть грудь. Пряча от наших взглядов влагалище,
она скрывала от нас нечто безобразное, срамное, а вовсе не источник тайной мощи.
Зайдя ненароком в ванную и застав меня над унитазом, она способна была
остановиться в дверях и завести со мной разговор как ни в чем не бывало. Вид
отливающего мужика, приходится заметить, ни в малой мере не возбуждал ее;
пожалуй, чтобы Колетт возбудилась, следовало, оседлав ее, пустить горячую струю
в единственное место, назначение которого она интуитивно постигла.
Однажды, вернувшись глубоко за полночь, я обнаружил, что забыл ключ. Громко
постучал в дверь, но безрезультатно Подумал: опять она пустилась в свои целомуд-
344
ренно-бессмысленные блуждания по улицам.. Мне оставалось ничего другого, как не
спеша двинуться в направлении Монмартра в надежде перехватить Карла на пути
домой. Столкнувшись с ним на полдороге к Плас Клиши, я информировал его, что
наша птичка, судя по всему, вылетела из гнезда. Войдя в квартиру, мы нашли
верхний свет зажженным; однако Колетт, в отличие от ее пожитков, ни в одной из
комнат не было. Похоже, девушка просто вышла прогуляться. Как раз в то утро Карл
вслух размечтался о том, как женится на ней, едва она достигнет совершеннолетия.
Я не мог отказать себе в удовольствии авансом высмеять их супружескую идиллию,
разыграв в лицах, как она высовывает свою физиономию из окна спальни, он -- из
кухонного окна, на радость соседям обмениваясь любезностями: "Bonjour, Madame
Oursel, comment ca va се matin?"*
Карл впал в уныние. Он не сомневался, что днем к нам заявилась полиция и увела
Колетт с собой. -- Ну, теперь уж они заявятся за мной, -- мрачно проронил он. --
Это конец.
В знак такого развития событий мы решили прошвырнуться по окрестностям. Было
начало четвертого. Плас Клиши совсем опустела, если не считать нескольких баров,
работавших круглосуточно. Шлюха с деревянной ногой несла вахту на своем обычном
месте по соседству с Гомон Палас: собственная постоянная клиентура не давала ей
соскучиться без дела. Неподалеку от Плас Пигаль, бок о бок с такими же
любителями ночного уюта, мы сели перекусить. Наведались в маленький дансинг, где
работала наша подружка-гардеробщица, но он как раз закрывался. Затем поднялись
вверх по улице к Сакр-Кер. У церковных врат задержались, вглядываясь в океан
разноцветных огней, озарявших город. В ночную пору Париж делается необъятным.
Искусственное освещение скрадывает острые очертания домов и неприбранность улиц.
Ночью, когда вы взираете на него с Монмартра, Париж раскрывает свою истинную
магию; он -- словно драгоценный камень, со дна хрустального кубка переливающийся
всеми гранями.
С наступлением рассвета, подавляя писательское воображение, пленительно
преображается и сам Монмартр. Его беловатые стены вспыхивают розоватым светом.
Чувственной свежестью, кажется, напоены гигантские буквы на рекламных щитах,
краснеющих и синеющих на фоне блед-
_____________
* С добрым утром, мадам Урсель, как вы себя чувствуете сегодня? (фр.).
345
ных фасадов домов. На обратном пути мы столкнулись с группкой юных монахинь,
гуськом шествовавших по улице со столь непорочным, столь благостным, столь
неприступным видом, что мы устыдились самих себя. А чуть позже дорогу нам
пересекло стадо коз, нестройно спускавшихся по пологому склону; за ними трусил
какой-то толстый недоумок, время от времени исторгавший жиденькие звуки из своей
дудочки. На до всем царило ощущение несбыточной умиротворенности, нездешнего
покоя; наступающее утро таило в себе утренний аромат четырнадцатого столетия.
В тот день мы провалялись в постели почти до вечера. Колетт, казалось, пропала
бесследно; не спешила наносить нам визит и полиция. Однако на следующее утро,
незадолго до полудня, раздался с трепетом ожидаемый стук в дверь. Я сидел за
пишущей машинкой у себя в комнате. Отворил Карл. Послышался голос Колетт, затем
какого-то мужчины. Потом к ним прибавился еще один женский. Я не отрывал глаз от
клавиатуры. Заносил на бумагу все, что лезло в голову, лишь бы произвести
впечатление всецелой погруженности в работу.
И вот на пороге с обескураженным и одновременно негодующим видом возник Карл. --
Слушай, она не оставляла где-нибудь у тебя свои часы? -- спросил он. -- Часы ее
найти не могут.
-- Не могут? Кто не может? -- переспросил я.
-- Ее мать... А кто мужчина, не знаю. Скорее все