повышая голос, перебила Игната Маланья. -
Сивуха - от что твоя душа, пьяница ты пропащий...

   Неожиданно Маланья утратила всю свою напористость и злость и беспомощно
всхлипнула.

   - Я, может, сам жалел после того... - оправдывался Игнат. - С людьми
хоть не встречайся... Э, да что тут зря говорить! Так куда же мне
становиться, бригадир?

   - Пойдешь скирдовать.

   Он направился к скирде. Маланья захватила полную горсть овса и рывком,
с силой резанула ее серпом.

   ...Та-та-та, - долетает издалека упорный ровный стук жнейки. Он словно
подгоняет лошадей, жнеца, вязальщиц. Жнейка идет быстро, оставляет за
собой шуршащие охапки стеблей. Женщины, работающие там, спешат, стараются
не отставать. Горячий, едкий пот, стекая со лба, застилает глаза... Только
бы быстрее вязались снопы.
   Только бы успеть в срок.

   И вдруг стук обрывается, в ушах неприятно звенит непривычная тишина.
Алена встревоженно выпрямляется, смотрит вдаль-жнейка стоит неподвижно. С
взлетевшими крыльями, которые возвышаются над овсом, машина издали похожа
на громадного мотылька. Алена видит - Ольга соскочила с сиденья, бежит
вперед и почемуто присматривае.тся к овсу. Пробежав метров сто,
остановилась и стала высматривать что-то впереди.

   "Что там такое? - не терпится узнать Алене. - Почему стоит жнейка?"

   Через минуту Ольга, встревоженная, с потемневшим от пыли лицом,
подбежала к бригадиру.

   - Что там у тебя?

   - Овес от перестоя поломался - нельзя жать.

   - Поломался? Много его?

   - Сотки три... Вон, весь тот холмик.

   - Обойди. Я с бабами сожну. Или.
   Ольга уже нс слышала последних слов Алены. Она бегом направилась к
жнейке.
   Жнейка снова начинает стрекотать. Но Алена не успокаивается. Тревожная
весть, принесенная Ольгой, опять пробудила беспокойные, неотвязные, мысли:
"Опоздали.
   Завтра надо хоть всю ночь работать, но управиться".

   Жать сейчас нужно, не. теряя зря ни минуты, а тут Малпиья, словно
нарочно, отвлскает ее от работы, дергает Алену за юбку:

   - Гляди, Алена, что там за шествие?..
   Алена с неодобрением подумала: "Вот беда еще: жала бы лучше, чем
попусту по сторонам сорок ловить... Гляди да гляди..."

   - Нечего мне, тетка Маланъя, туда смотреть.

   - Нет, рыбка, погляди, - не отставала Маланья.

   Алена, выпрямившись, взглянула на дорогу. Свободная рука. которую она
подняла было, чтобы стереть с лица пот, от неожиданности застыла. На
дороге Алена увидела приближающихся к ним женщин.
   "Неужели к нам?" Женщины шли напрямик через жниво нестройной толпой,
пестрой и многоголосой. На серпах, которые они несли на плечах, время от
времени ярко вспыхивало солнце.

   - Жать идут, - высказал кто-то вслух догадку.

   - Не иначе, жать... Серпы на плечах!

   - К нам идут, бабоньки.

   - Это ж Настпна бригада...

   - Не-е-е, коржиковская бригада. Вон же и Агата.

   - Помогать, должно быть, идут...
   Тут неожиданно в разноголосицу восклицаний ворвался зычный голос
Маланьи:

   - Не надо нам их помощи!

   На какое-то время все умолкли.

   - Пускай поработают, скорее кончим, - запротестовала Лизавета.

   Несколько голосов поддержали ее.

   - А я говорю: не надо! - настаивала Маланья. - Мы и одни управимся!

   Женщины, между тем, приближались.
   Скоро стало видно, что в толпе было больше всего женщин из Настипой
бригады, - шли они вместе со своим бригадиром. Несколько жней прислала и
бригада Коржика - у него оставалось уже немного работы.

   - День добрый, бабоньки! - зазвучали наперебой голоса "гостей".

   - Добрый день.

   - Что, будем на пороге стоять или, может за стол попросите? - пошутил
кто-то из пришедших.

   Лизавета ответила в тон:

   - Если с добрыми вестями, - за стол!

   - Ишь, сколько они сделали, пока мы собирались, - одобрительно сказала
Василина, смуглая, с ласковыми черными глазами женщина, в синей кофточке,
одна из тех, что накануне предлагали бригаде свою помощь. - Видать, ни
свет ни заря пришли сюда... Вот как стараются!

   И от этих дружеских, от сердца идущих слов легче стало на душе у
Алениных жней.
   Слоено ласковый ветерок повеял.

   Сердечное слово смягчило и обиду Алены: чувство настороженности,
которое беспокоило ее. со дня спора из-за жнейки, постепенно начинало
исчезать. Значит, и в третьей - Настпной бригаде не считали ее виноватой,
- думала она, слушая дружеское препирательство женщин.

   Настя подошла к Алене, спокойная и уверенная, как всегда.

   - Покажи, глс жать, - сказала она.
   Алена молча повела се на правый край загона.


                                   * * *

   Загон, на котором жала Алена со своими жнеями, поделили на две части -
по количеству людей в бригадах, чтоб на каждую жнею приходился одинаковый
по величине участок. Женщины из бригады Насти и Коржика шли вместе с
правой стороны полосы. К полудню бригада Алены первой дошла до конца
загона - до молодого говорливого осинника на краю леса.
   Не отдыхая, женщины вернулись к своим помощницам и снова принялись жать.
   Бригады перемещались. Как-то само собой, незаметно в общей работе
рассеялись последние остатки недавнего недоверия и настороженности. Даже
ревнивое сердце тетки Маланьи постепенно смягчилось, и она перестала
ворчать, видя, что Настины жнеи работают старательно, не тратят времени в
пустых разговорах.

   Правда, иногда ее все же охватывало сомненье. Тогда она переставала
жать и шла на участок, на котором работала Настина бригада. Как строгий
инспектор, она ходила по жниву, зорко присматриваясь, хорошо ли связаны
снопы, не валяются ли где колоски.

   - Тетка Маланья, - укоряла Маланью Лизавета. - Как вам не совестно!

   - Что - совестно! - не сдавалась та. - Да нешто можно оставлять поле
без присмотра? А может, они, ягодка, абы как работают?

   Жали молча. Желтые блестящие стебли горсть за горстью споро ложились на
перевясла, сильными загорелыми руками затягивались в тугие, упругие снопы.
Вязали снопы осторожно. Ломкая солома, если сильно закрутить жгут, рвалась.

   Не было слышно ни шуток, ни песен.
   Усталость наливала руки и ноги тяжестью, сковывала одеревеневшую спину.
Только когда совместно кончили жать Настину полосу, передохнули немного,
разогнули спины, прилегли в пестрой тени под ветвями молодого осинника,
слушая ленивый шепот серебристых листочков.

   На опушке пахло перезревшей земляникой,, сухой душистой травой, молодой
осиной. Высоко в августовском небе сверкало прозрачное, похожее на клочья
пены, облако.

   - Аист, - глядя на небо, очарованно проговорила Лизавета.
   Алена подняла глаза.

   - Где он?

   - Вон... около облака. Справа.
   Алена долго не могла отыскать его - солнце слепило глаза. Потом увидела
- птица кружила вокруг облака высоко в поднебесье. Алена лежала на траве и
с восхищением следила за птицей. С земли она казалась едва заметной точкой.

   - Это не аист, а коршун.

   - Аист, Аленка, аист. Видишь, как он плавно и красиво кружит.

   Отдыхали недолго. Нельзя было лежать, их ждала еще большая полоса
несжатого поля.

   Поздно вечером, после захода солнца, когда жниво заголубело в туманном
свете молодого месяца, сжали последнюю горсть овса,.сложили последние
снопы.

   Маланья из последней горсти скрутила перевясла: она строго соблюдала
старые обычаи.

   Посмотрели жнеи на опустевшее поле, на ряды снопов и удовлетворенно
зашумели:

   - Сколько хватили! За один день!
   Женщины окружили Алену. Веселые, возбужденные голоса требовали:

   - Ну, хозяйка, теперь расплачивайся, ставь ведро горькой!

   - Коники гогочут - пить хочут!

   - Заслужили ж.

   - Не выкручивайся.

   Алена с благодарностью посмотрела на женщин - ее и "чужие", все
перемешались в шумной толпе. Она смущенно ответила:

   - Да, надо было б и поставить... Ничего не скажешь... Стоит... Спасибо
вам великое, бабоньки, за добрую работу! - го.- рячо закончила она.

   - Э-э, нет, одним "спасибо" тут не обойдешься! - зашумели женщины.

   Алена посмотрела на Мартина, который часа за три до вечера пришел
проверить, как идет жатва в бригаде, и беспомощно развела руками: выручай,
товарищ старшина.

   Мартин весь день беспокоился, что бригада не успеет сжать все к сроку.
То, что он увидел, придя на поле, - веселая взволнованность жней,
согласная работа двух бригад, - обрадовало его и успокоило. Он остался с
женщинами до конца работы, помогая носить снопы и складывать их в бабки.

   - Хозяин, надо раскошелиться, - сказала Алена. - Заслужили!

   "Заслужили, Алена", - подумал Мартин, но, пряча улыбку, сказал
равнодушно, чтобы поддразнить женщин:

   - Нужно будет как-нибудь, казаки мои, подумать об этом...

   Маланья, подойдя сзади, перехватила его перевяслом, словно поясом:

   - Теперь, рыбка, не отговоришься!
   Мартин поднял руки:

   - Да, придется капитулировать! Сдаюсь. Дожинки справим... на той неделе
в воскресенье.

   Жнеи, весело переговариваясь, пошли через жнивье к дороге. Алена
отстала - сжатое поле все еще чем-то привлекало ее.
   Оставшись одна, она окинула взглядом охваченное необычными дымчатыми
сумерками поле, приземистые, широкие бабки,- такой загон сжали! На
опустевшем жнивье словно сказочный городок вырос. В полутьме черными
пятнами выделяются две молчаливые груши, посаженные когда-то на меже
Ольгиным отцом.

   - Кончили,- вздохнув, высказала Алена вслух волновавшее ее чувство. Ей
вдруг вспомнились тревоги последних дней, и сердце ее теперь наполнилось
тихой,глубокой радостью,
   Какое счастье после беспокойных дней напряженной работы, после всех
тревог, неудач и удач узнать, наконец, радость заслуженной победы! Сердце
Ллены было переполнено этим чувством. Даже усталость, что сковала тело,
была сладкой и хмельной.

   - Ну, довольно тебе любоваться! - неожиданно услышала она мужской голос.

   Она вздрогнула, с недоумением оглянулась. Позади, недалеко от нее,
стоял Мартин. Он улыбался и с дружеским укором покачивал головой. Алена и
не заметила, что он стоит почти рядом. Мартин, не переставая улыбаться,
подошел к ней, взял за РУКУ.

   - Ну, сколько ж можно вздыхать! Как маленькая! Пошли.

   "Почему так хорошо, когда он берет своей рукой мою руку?" - смутно
проплывает в ее голове мысль. От его пожатия ощущение счастья в ее сердце
ширится, крепнет.

   "У Андрея тоже были такие хорошие руки..."

   И сразу, как дуновение вечернего ветра, коснулась переполненного
радостью сердца Алены тихая грусть - не та, столько раз уже испытанная
грусть об Андрее, она сама не знает, что это за чувство: словно ей чего-то
не хватает очень нужного...

   - Уморилась я! Кажется, села б тут на месте и никуда не пошла бы.

   - Так давай сядем, - предложил Мартин.

   В голосе его Алена почувствовала какието непривычные волнующие
интонации, и сердце ее дрогнуло от неясного предчувствия. Это было такое
хорошее, забытое, такое неожиданное чувство, что она смутилась.

   - Нет, нельзя,- торопливо, почти испуганно сказала она и быстро пошла
вперед. - Что люди скажут?

   Он пошел рядом, не выпуская ее руки из своей.

   Несколько минут они шли молча, взволнованные чувством неизведанной ими
раньше близости.

   - Ночь какая!.. Диво, а не ночь, - прошептала Алена. Она остановилась,
растроганная.

   Остановился и Мартин. Стоя рядом, они любовались красотой окружающего
их широкого поля, измененного голубоватым светом луны. Алена вспомнила,
что такая же ночь была и тогда, когда она думала одиноко, в недостроенной
хате, свою печальную думу.

   "Нет, не такая, - запротестовало сердце. - Та ночь была другой..."

   - Алена, - тихо сказал Мартин, когда они сноса пошли. - Я виноват перед
гобой. С утра знаю, кто нашкодил тогда на "Далеком поле" и не рассказал.

   - Кто? - сжала Алена его руку.

   - Игнат Борщевский. Пришел ко мне и покаялся... Недоглядел, говорит,
задремал, - кони и сунулись в ячмень.

   - Вот видишь, а ты думал...

   - Я и тогда не поверил.

   - Не поверил? - обрадованно сказала Алена и благодарными, потеплевшими
глазами посмотрела на Мартина. - Не поверил... - повторила она тише,
опустив глаза. - Это хорошо, что ты той напраслине Не поверил, а
мне...-верил... Хоть и не знал наверняка, а верил... что я не могла
сделать такое...

   - Мне кажется, - ответил Мартин, - п семье так и должно быть - чтоб все
друг другу верили. А иначе и семьи не может быть. Какая же это семья, где
один другому не доверяет?

   - Я знала, что пройдет время и все выяснится. Но мне обидно было, что
она могла подумать обо мне. такое...

   Мартин увидел темневшую впереди фигуру Насти и выпустил руку Алены.
Настя, видно, поджидала их.

   - Завтра начнем молотить, - перевел Мартин разговор. - Твоя бригада,
Алена, пойдет первая. Оповести своих людей.

   Настя подалась навстречу им и пошла рядом.

   Впереди чей-то ласковый голос грустно, протяжно запевал:

   Вецер вее, он, вецер вее, ды вецер па-а-вявае, Он, вецер вее, вецер
павявае!..
   Ма-ац! у до-ош дый пра долю пыта,а-ае.

   Несколько сильных женских и мужских голосов подхватили песню дружно,
слаженно.

   - Приходи сегодня вечером ко мне, - повернулась Настя к Алене. - Только
не задерживайся дома. Павел приехал. И ты, Мартин, не запаздывай.

   - Павел приехал? - Алена радостно рванулась к Насте. - Правда?

   - Правда,- спокойно ответила Настя.- Вчера поздно ночью. Опоздал на
пассажирский, так он на товарный прицепился!

   - Приехал... Радуешься?

   Сказала и подумала: "Какая глупость спрашивать об этом. Конечно,
радуется".
   И вдруг радость Алены потухла. Сердце опалила боль. Павел призывался в
армию вместе с Андреем. В один день, на одной машине они уехали в город. И
служили полгода в одной части, пока не ранило Андрея на финской войне. Из
госпиталя он вернулся в другую часть, и больше друзья не. виделись.

   "Мой Андрей не приедет..." В ее памяти снова ярко и живо возник образ
Андрея, счастливые дни недолгого замужества.

   Воспоминания на время вытеснили радость, которую принесла встреча с
Мартином.

   - Так чего ж ты пришла на работу? - упрекнула Настю Алена. - Ведь
четыре года не видела...

   - Ну, так что? Теперь он никуда нс денется. Правда, Мартин? - Глаза ее
в темноте лукаво блеснули. - Дома будет, еще и наскучит, хватит времени...
Я вчера, как дозналась про жнейку, разозлилась на хлопца. Через него,
негодника, целых полдня потеряли. Разозлилась на него, а сама думаю - а я
что, лучше? Собрала людей своих - да и на выручку! Потрудились вместе, и
отлегло от сердца...

   Она замолчала на минутку, потом просто, словно речь шла о самом
обычном, сказала с улыбкой:

   - Разошлись, как черные тучи, а сошлись, как ясный день.

   - Я не делала того, что ты на меня взвела...

   - Знаю, Алена... Ты не могла сделать недоброго. Но я не люблю
каяться-покаянье, говорят, поздно ходит...

   - Каяться поздно, но подумать о том, что случилось, не лишне, -
вмешался Мартин. - Надо думать не только о себе. Не одна ты в колхозе.
Одним словом, дорожить надо семьей нашей.

   Алена рассказала об Игнате Борщевском.

   - Чего же ты, старшина, не послал его ко мне на исповедь? - упрекнула
Настя.

   - Пожалел, - шутливо ответил Мартин. - Ему от одного правления
досталось науки... да от Маланьи...

   Впереди сильные голоса жней пели ласковую, задумчивую песню, грустили:

   Шэры гусi, ой, шэры гусi, дый на моры пачуюць.
   Он, шэры гусi, дый на моры начуюць.
   Яны мае, он, яны мае, дый усе горачка чуюць.

   Настя тихо и легко вторила песне и вдруг оборвала.

   - Про семью ты правильно сказал, Мартин. Если б- подумала я о семье, не
стала бы ругаться б Аленой из-за жнейки. - Потом, обняв Алену, спросила: -
Так придешь, Алена?

   - А как же, приду...


   3. Напел приехал

   Настя, проводив кого-то из гостей, вернулась в хату. В комнате стало
просторно и тихо - ушли гости и унесли с собой и шум и суету. За столом
остались сидеть теперь только Павел и Мартин. Настя устало опустилась на
скамью, положила обе руки на край стола, словно ей трудно было держать их,
черными, затененными бессонницей глазами поглядела на приятелей. Мартин
хриплым после песен и водки голосом рассказывает про какую-то партизанскую
засаду. Правая его рука лежит на плече Павна, пальцы теребят край его
погона, кажется, будто он либо только что обнимал товарища, либо сейчас
обнимет. Павел слушает с интересом, в узких серых глазах время от времени
вспыхивают беспокойные огоньки...

   "Сколько же это они будут рассказывать друг другу о своих боях и
засадах? Наверно, и конца не будет нх разговору, а на дворе уже начинает,
светать". Настя нарочито громко зевнула и сказала:

   - Пили, ели, молодую видели. Пора и честь знать...

   - Как это? - словно не понял Мартин. В уголках его губ затеплилась
скрытая улыбка.

   - А так - пора вставать из-за стола.

   - А-а, вон что. Приказываешь, значит, эвакуироваться...

   Мартин встал, поблагодарил Павла и Настю за угощенье.

   - А может, и хорошо, что приказала, а то мы, может, сидели б тут,
сидели, лихо его ведает, сколько, а уж ночь, наверно, уходит.

   На прощание протянул Павлу руку. Павел руки не подал, сказал,
застегивая ворот кителя:

   - Я тебя провожу.

   И вот они идут по молчаливой, затянутой предрассветными сумерками
улице, два друга - Мартин и Павел. Идут рядом - впервые после долгих лет
разлуки. На улице ни одного человека. Под ногами мокрый от ночной сырости
песок. Возле домов темные силуэты деревьев, с нависшими над землей
тяжелыми ветвями - сады; от них тянет острым ароматом налитых спелым соком
яблок.

   Издалека, с тока, долетает тихое бормотание. Молотят. Павел слушает эти
звуки, и в сердце его дрожит, бродит что-то полузабытое, как воспоминание
детства.

   Они идут и, подчиняясь безмолвию утра, молчат. Оба чувствуют себя
сегодня особенно близкими и родными друг другу, как братья. Возле хаты, в
которой живет сестра Мартина, останавливаются.

   - Иди, Настя там ждет не дождется, - толкает Мартин друга в бок. - А ты
так ц не рассказал ничего про тот бой за Берлин.

   - Расскажу как-нибудь... Теперь, братец, у меня не то на душе: все
никак нс надышусь запахом нашей "спасовки".

   Павел шумно и жадно, полной грудью вобрал утреннюю свежесть, напоенную
запахом яблок.

   - У меня то же самое было, когда вернулся из леса, - вспомнил Мартин.-
Полсела, как пустыня, только пепел да головешки, идешь по улице - сердце
кровавыми слезами обливается, а ты - нет-нет да и улыбнешься про себя...
Вот и вернулись!

   - Хорошо у нас, Мартин, - широта, простор... Там, в неметчине, как-то
тесно, узко, гнетет все. Каждый каменной стеной отделяется от других.
Только за свой угол, за свой кусок дрожат - дико мне все это было. Я тебе
когда-нибудь под настроение расскажу... Приехал домой, сразу легче
вздохнул...

   - А мне сегодня больше всего по сердцу вот эта музыка,- Мартин кивнул в
сторону поля. - Слышишь?

   Павел, который все время невольно прислушивался к шуму молотилки,
ответил:

   - Слышу.

   - У меня, Павел, сегодня как будто праздник - кончили жать, молотим...
Гора с плеч. Горячо мне пришлось в этом августе, довелось попариться, но
хорошо, что хорошо кончается...

   Мартин схватил руку Павла, крепко пожал:

   - Ну, бывай... Пора и честь знать, как Настя твоя сказала. Иди,
отлеживайся, скоро в работу возьму. На отдых долгий не надейся, хоть ты и
друг мой - не дам долго гулять, нужен ты, казак, мне...

   - Э-э-э, нет, брат, ничего не сделаешь. - Павел смеется,, хлопает
Мартина по плечу. - Ничего со мной не сделаешь, хоть ты теперь и мое
непосредственное вышестоящее начальство, которому я обязан подчиняться...
Не имеешь никакого права...
   После семи лет - как ни крути - семь месяцев выходит...

   - Ого, у тебя, брат, планы широкие!

   - А как же! Воевать так воевать, а отдыхать так... не скупясь.

   Павел медлен