что сегодня приедет, и Насте хотелось встретить его на станции.

   Уже давно пора было ехать, а их все не было.

   "Может, поезд опоздал,- подумал Мартин, - иначе чего бы они
задержались?"
   Павел и Мартин когда-то были товарищами. Расстались они еще до финской
войны...
   Мартин вспомнил, что ему так и не пришлось побывать на свадьбе друга:
Павел женился, приехав из части в двухнедельный отпуск, а Мартин в это
время служил в пограничных войсках на Карпатах.

   "А давно ж таки мы не видались. Почти семь лет! Теперь, наверно, не
сразу узнал бы Павла, если б привелось встретить где-нибудь", - подумал,
закуривая, Мартин.

   Мысли его незаметно вернулись снова к делам, к событиям последних дней.
Он вспомнил о случае на "Далеком поле", ссору между Настей и Аленой,
соскочил с телеги и начал нетерпеливо расхаживать взад и вперед, бросая
частые взгляды на дорогу.

   "Кто ж это тот ячмень потравил? Не может быть, чтобы Алена подбила на
это кого-нибудь. Лихо его ведает, как это случилось". Он пожалел, что
вчера не успел разобраться в случившемся на "Далеком поле".

   Настя пришла одна. Мартин, увидев ее, сразу стал собираться в дорогу.
Перевязал веревки в задке, подложил под сиденье сено, начал запрягать
лошадь. Когда Настя подошла, он подтягивал чересседельник.

   - Почему одна, кума? - Мартин в шутку всегда называл Настю "кумой".

   - Не приехал. Должно быть, задержали.

   - Навряд, может, где на пересадке замешкался... Садись!

   Он попридержал коня, пока Настя, подобрав край широкой юбки,
усаживалась.

   Сам он не сел, а, прихрамывая, пошел рядом с телегой, держась одной
рукой за край телеги, другой за вожжи. Потом уже, когда железные шины
колес загромыхали по каменной мостовой, подскакивая на каждом булыжнике,
он подсел к Насте. Та сверкнула черными глазами, хотела, видно, сказать
что-то и, не сказав, затихла. Брови ее удивленно поднялись.

   - Ты что это, как мышь на крупу, надулся? Смотри, людей настрашишь. А
то еще, чего доброго, как бы копь не испугался. Разнесет.

   Она засмеялась. Блеснули ровными рядами белые зубы.

   "Красавица какая!--удивился Мартин. - Вот и войну пережила и сколько
перетерпела, а вс„ как дивчина. Никогда не увидишь ее с опущенной головой
- смеется, озорует... Без присказки и о лавки не свалится!"

   - Сколько тебе лет? - неожиданно спросил он.

   - А что? - усмехнулась Настя. - Купить хочешь? Не купишь. Денег не
хватит.

   - Смотрю я на тебя: и годы к тебе "е пристают. Как с гуся вода. До ста
лет все будешь молодухой ходить. Не то, что Алена. Та за войну на двадцать
лет состарилась.

   - А что мне! - в черных глазах Насти блеснули смешинки. - Лягу не мята,
встану не клята... Чего ж мне стареть? В колхозе ведь тоже ме.ня за работу
мою не корят, - весело ответила о.на и задорно посмотрела на Мартина.

   Председатель не ответил. Подвода выехала с поля. Колеса тихо и мягко
катились по пыльным колеям. Вдоль дороги тянулись сады, огороды, ягодники.

   - А как ты думаешь, - вдруг снова обернулся к Насте Мартин, --- почему
я насупился?

   - А кто ж тебя знает? Тебе /к как будто видней.

   - Видней-то видней, правда. А ты всетаки догадалась бы, если бы
сколько-нибудь подумала. Может статься, у председателя от лени поясницу
ломит? А может, он тревожится, что на поле ячмень осыпается, а тут разлад,
ссора между двумя бригадами?

   В полукилометре дорога поворачивала направо. От поворота она была
обсажена густым березовым молодняком. Когда.
   Мартин и Настя подъехали к повороту, из, за придорожных деревьев
показалась подвода, нагруженная мешками. За ней вторая, третья., четвертая.

   Еще издалека Мартын узнал, что это обоз с хлебом из их колхоза, из
"Партизана". Он соскочил с телеги и пошел навстречу колхозникам.

   - Сегодня все вывезли? - спросил Мартин у. старшего по обозу - Рыгора
Макарчука.

   - Рожь вывезли, сколько было намечено, полиостью, словом... Плохо, что
пшеницу еще не везем, - ответил тот, идя рядом с возом.

   - Намолотим и пшеницы. Теперь ведь все покуда цепами бьем. Вот
послезавтра окончим жать, да молотилка приедет - обещали в эмтеэсе, -
тогда покажем! Да, чтоб не забыть, слушай, Рыгор: сдашь хлеб, заезжай в
сельхозснаб, забери запасной нож для жнейки. Скажи1, а как там, дома, все
в порядке?

   - Все. Л что может случиться? Работают.
   Мартин, успокоенный, вернулся к Насте.

   - Из головы не выходит ваша ссора, - продолжал он прерванный разговор.
- Будто какая-нибудь гайка в машине покрошилась - так и в нашем колхозе.
Крутится колесо, бегает, как полагается, но скрипит. Ты только за свою
бригаду болеешь, тебе хлопот мало, а я за весь колхоз отвечаю. Про весь
колхоз мне одному думать, что ли?

   - Что ж, большому коню большой хомут, - с усмешкой перебила Настя. - Ты
.6 вот про Алену меньше думал, тогда б легче было. - Потом добавила горячо
и серьезно: -:: Ты что ж хочешь, чтоб я помирилась? С ней не то что
мириться, а...
   ее, может быть, судить нужно, ту, твою хваленую Алену. А ты еще
прикрываешь!
   - Чем же ты докажешь, что Алена виновата?

   - Нечего доказывать. Я и так знаю,
   что она. Видно по очам, кто ходит по ночам.

   - Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Ты начала ссору, а
теперь ни за что ославила человека...

   - Ты меня не агитируй мириться! - отрезала сердито Настя, спустила с
телеги загорелые упругие ноги в туфлях с высокими каблуками и стала с
силой стегать кнутом по запыленной придорожной траве. - Когда захочу, сама
приду, протяну руку.
   Я хоть и в юбке, а смелости мне не занимать...

   Председатель стал молча свертывать самокрутку. Табак как будто нарочно
рассыпался в непослушных пальцах. Несколько раз чиркнул спичкой, спички на
ветру гасли. Он бросил вожжи Насте, спрыгнул на землю, но неудачно -
наступил на раненую ногу и едва не заскрипел зубами от боли. Заслонив
ладонью спичку от ветра, он закурил. Телегу не стал догонять, а шел
поодаль от нее. Думал неласково:

   "Баба упрямая, попробуй уговори ее. "Когда захочу, сама приду". Жди,
когда ей пожеластся притти! Возись тут с ее капризами".

   Так он шел долго. Вокруг в сухом зное августовского дня изнывали поля.
Его взгляд останавливался то на голой пожне, первом знаке .прощания с
летом, то на белесых разливах несжатого ячменя, то на зеленой запыленной
ботве картофельника.

   Ржи уже не было видно, а пшеница и яч мень еще кое-где стояли.

   Мартин раза три сворачивал с дороги и, шаркая сношенными кирзовыми
сапогами, шел по жнивью, хозяйским глазом привычно присматриваясь к
приземистым бабкам, к умятым колесным дорожкам. На одном поле, кое-где на
стерне, где стояли раньше бабки, Мартин увидел много обломавшихся колосьев.

   "Наломали колосьев и не подобрали, лежебоки! Хозяева, называется!.. Чье
это поле? "Червонного шляха", кажется? Нужно позвонить в райком - пусть
научат, как надо работать".

   Им снова овладело беспокойство. Мартин свернул с поля на шлях,
прихрамывая, бесом догнал телегу и сел.

   - Я в райкоме слово дал, - сказал он, беря от Насти вожжи, - что мы
завтра вечером кончим с уборкой.

   Он посмотрел на Настю. Во взгляде его прищуренных глаз был вопрос:
"Кончим или нет?"

   Настя сказала:

   - Моя бригада сегодня кончит. За меня тебе волноваться не придется. Я
не подведу.

   - А другие?

   - Другие? Что мне за них беспокоиться? У каждого своя голова... До
чужого тела никому нет дела.

   В глазах Мартина блеснули жесткие огоньки. Он хотел было что-то
ответить; но сдержался и промолчал. Потом сухо выжал из себя:

   - Пошли сегодня на ночь человек тридцать на скирдование.

   Больше они до самого колхоза не проронили ни слова.

   Перед полуднем несколько жней иа Настиной бригады возвращались с поля.
   Женщины шли беспорядочно - по одной, но две, устало шутили. За ними,,
поодаль, вздымая пыль, лошади медленно тащили жнейку.

   Аленина бригада жала. Увидев женщин на дороге, Алена поняла, что они
уже управились с жатвой, - вчера вечером она слышала, что у них на участке
оставалось работы мало.

   "А у моей бригады еще такое поле не б:жато, что и за два дня не
одолеем. Позднее всех кончим", - шевельнулось в сердце беспокойство.

   - Настины идут полдничать, - сказала, поглядывая на дорогу, Лизавета.

   - Не полдничать, а кончили работу, - поправила ее хмуро тетка Маланья.
- Не видишь разве - жнейку за собой волокут?

   Жнеи выпрямились и стали смотреть на приближающихся женщин.

   "Только б не пришли помогать, - с неприязнью подумала Маланья. - Когда
не с открытой душой люди приходят,. так не столько помогут, сколько после
нахвастаются. Сожнут горстку, а разговоров на год будет..."

   После случая с жнейкой, после обидных и несправедливых Настиных слов,
брошенных в присутствии Мартина, между Аленой и Настей легла межа
недоверия. Настроение это передалось и некоторым колхозницам Алсниной
бригады.

   - Что ж вы, соседки, отстаете? - крикнула с дороги худая остроносая
женщина.
   Это была Ганна Лаврейчикова, в селе ее прозвали "Пискунихой". В ее
сухим, пронзительном голосе Алене послышалось пренебрежение.

   Лизавета, выпрямившись, позвала:

   - Заходь, Гаина, нечего лентяя гонять!
   Маленькая Пискуниха остановилась и ехидно ответила:
   - Дай боже, чтобы вы так лентяйничали, как я. Если бы вы все хоть в
половину так старались, так давно бы уже сжали.
   А то стоят да на небо поглядывают - а скоро ли обед...

   - Молчи уж! Чего зря напраслину возводить на людей? - спокойно
остановила ее одна из шедших с ней женщин. - Если бы все так работали, как
у Алены...- Она повернулась к своим подругам: - Знаете что, бабоньки,
поможем им.

   - Надо помочь! Не чужие ведь... - И женщины дружно начали сбрасывать с
плеч узлы.

   Минут через десять показалась вторая большая группа женщин из Настиной
бригады. Женщины, повидимому, отстали, чтобы набрать травы или крапивы для
коров и свиней: платки, которые жнеи несли за плечами, как котомки, были
туго набиты травою. Поровнявшись с жнеями, женщины сошли с дороги и
направились к Алене.

   - День добрый, Алена! День добрый, бабоньки! Мы к -вам, помочь.

   - Спасибо, - нс разгибаясь и не глядя на женщин, сквозь зубы ответила
Маланья.

   Она еще что-то хотела сказать, но Лизавета перебила ее:

   - Да помогайте. Мы с радостью, когда к нам с добрым словом.

   Еще несколько жней из Алениной бригады на минуту оторвались от работы и
подозвали колхозниц, чтобы шли жать рядом с ними. Женщины разош-лись по
полю, приладились, где кому нравилось, и принялись за работу.

   Однообразно шуршат серпы, сухо шелестит ломкая солома ячменя. Алена
задумалась и жнет не глядя, левой рукой захватывает горсть
перешептывающихся стеблей и привычным движением правой срезает их.

   Волнуясь, ояа думает: "Если бы поленивались, не обидно было б, а то всю
душу вкладываем, и все равно после всех кончим. Четыре человека заболели
как раз в такую пору! Ганна и Василииа не сегодня-завтра родят... А что
Игната дали, так то разве помощь? Только одно слово, что новый работник, а
пользы от него, что шерсти с волка..."

   - А мой мужик где-то на дворе шатается, - словно угадывая Аленины
мысли, говорит Маланья. - Обижается, что от коней отстранили. Гонористьш.
И откуда у него столько гонору?.. Я тебя научу разуму, лежебок! Погоди, я
тебе, миленький, не спущу!

   - Очень он бо-ится вас, - подзадорила Маланью насмешница Лизавета.

   - Меня не боится?

   Тетка Маланья подняла голову и так посмотрела на девушку, словно это
была не жнея-соседка, а сам Игнат. Лицо Маланьи стало жестким, в глазах
блеснули недобрые зеленые огоньки. Лизавета даже смешалась и глянула на
Маланью с опаской.

   - Меня, рыбка, не послушает?

   -Если ж бы слушался, тетка Маланья, так сегодня пришел бы. А его ведь
что-то не видать.

   - А завтра придет!

   В это время к полю приблизилась жнейка, и Алена поспешила к дороге,
чтобы забрать ее в свою бригаду. На сиденье,, нарочито устало
ссутулившись, подражая кому-то из врослых, сидел Петрусь, тот хлопец с
курносым облупленным носом, который поспорил с Аленой возле кузницы. Он
остановил лошадей и, стараясь говорить солидно, спросил:

   - Ну, что?

   - Выпрягай коней. А жнейку нам оставь.

   - Как это оставь? А кто за жнейку отвечает: ты или я?

   - Я буду отвечать.

   - Ты будешь отвечать! - насмешливо свистнул Петрусь. - Много вас таких
найдется, ответчиков!

   И, показывая, что разговор окончен, он дернул вожжи. Лошади тронулись.

   - Подожди же! Я скажу Мартину, что жнейка полдня из-за тебя простояла
без работы.

   - Говори! Без приказа бригадира я не отдам. Скажет Настя отдать, я и
отдам, а без нее не проси.

   - Так она ж в городе.

   - А мое дело маленькое.

   - Ты нам работу срываешь! Ну, гляди же. Я все скажу председателю! -
крикнула ему вслед Алена.

   Она вернулась к жнеям.

   ...И снова тишина. Только серпы перекликаются: ж-жик, ж-жик! Духота. В
неоглядной глубокой дали ни одного облачка. Неподвижное палящее солнце...


                                   * * *

   На колхозном дворе, где вернувшийся из города Мартин распрягал коня,
было тихо. Только конюх копался в конюшне да покрикивал на стоявших там
больных лошадей. Потом из хлева вышел паренек в майке и полотняных,
закатанных до колен штанах - сын конюха. Он вел за узду гнедую нескладную
лошадь, которая лениво топала за ним, свесив голову.
   Паренек стал запрягать коня в пожарную бочку.

   - Ты куда?-спросил Мартин мальчика.

   - По воду, на речку.

   - А разве в колодце нету воды?

   - Нету. Вся высохла от жары. Батька недавно набирал, так один ил.

   О новом простое жатки Мартин уже знал. Не доезжая до села, он встретил
огородного сторожа Василя Скорыка, и тот ему рассказал об отказе Петруся
дать в бригаду Алены жнейку. Василю Мартин не очень-то верил. Обычно тот,
рассказывая о чем-нибудь, любия прибавить коечто и от себя, но все же
слова сторожа встревожили его, и он спешил скорей распрячь коня, чтобы
узнать обо всем более точно.

   Председатель с беспокойством подумал об обещании, которое он дал в
райкоме.
   "Словно нарочно делается все, чтобы помешать работе... Теперь
управиться в два дня будет еще трудней".

   Настю слова Василя тоже встревожили, Она хоть и сказала председателю,
что болеет только за свою бригаду, далеко не безразлично относилась к
тому, успеет или не успеет колхоз закончить жатву вовремя.

   Кроме того, она чувствовала, что сегодняшний случай был результатом той
ссоры, которую начала она. И Настя не могла отмахнуться от мысли, что она,
хотя ее и не было в это время в колхозе, виновата не меньше Петруся.

   Но председателю своего беспокойства Настя ничем не выдала.

   Как только колеса въехали на колхозный двор, она соскочила с телеги и,
ни слова не говоря Мартину, направилась к хате, в которой жил Петрусь.

   "Ах ты, негодный птенец, - думала она со злостью. - Он уже свои порядки
тут устанавливает. Целые полдня из-за него, негодника^, потеряли".

   Петрусь был дома - поправлял зубья на граблях. Увидев бригадира, хлопец
сразу отложил грабли в сторону, встал.

   - Что ты натворил! - не отвечая на приветствие, накинулась на него
Настя.
   Петрусь смешался.

   - А что такое?

   - Что такое! Ты не знаешь? Ты почему жнейку не отдал Алене?

   - Почему... Будто сами не знаете. Будто не при вас она отобрала жнейку
возле кузни. И не знаете, что она ячмень на "Далеком поле"...

   Насте хотелось сказать, что Алена по праву взяла тогда жнейку. Но не
сказала, - не такой был у Насти характер, чтобы легко признаться в своей
вине, да еще перед каким-то зеленым подростком.

   - А тебе что? Просили тебя вмешиваться? Ты все равно не имеешь права не
давать ей жнейку, - строго сказала Настя. - Что она, Алена, для себя брала?
   Для себя?

   - Не для себя. Для бригады.

   - Не для себя. И ты никакого права не имел не отдавать. Ясно?
Председатель в райкоме сегодня сказал, что наш колхоз завтра кончит жатву.
Он твердо обещал.
   А теперь что через твою выходку получается?

   - Я не знал...

   - Надо было знать! Один председатель, что ли, должен о колхозе думать?
Мы все должны ему помогать. А до того, что у меня с Аленой, ты не касайся.
Не в свое просо не суй носа!

   Хлопец не знал, что отвечать. Хотел сделать так, чтобы Настя похвалила,
думал, чтобы лучше было своей бригаде, а тут, оказывается, ошибся.

   Петрусь виновато опустил голову...


                                   * * *

   Еще не всходило солнце, когда Алена собралась на работу. С болота, от
Турьи, затянутой густым пластом белого тумана, веяло холодным ветром. Все
небо было обложено темными тучами: "Хоть бы дождь не пошел!" - подумала
Алена. Выйдя из хаты, она надела пиджак, застегнула его на все пуговицы.
Женщины из ее бригады на улице еще не показывались. "Поднялась рано, надо
было подождать немного дома".
   Но в хату она не вернулась, зная, что женщины сдержат свое обещание, не
опоздают.

   И правда, уже на повороте от села к колхозному двору се догнала Ольга.

   - Ну вот, к двору пойдем вдвоем, - сказала она, стараясь отдышаться
после быстрой ходьбы.

   - Хоть бы дождь не нагнало. Тучи какие...

   - Разойдутся, - успокоила Ольга.
   Алена шла молчаливая, задумчивая.
   Ольга, наоборот, весело болтала всю дорогу.

   - Рано как! Еще даже телят и коров не слышно... Моя Аринка спит
сла-а-адко! - она счастливо улыбнулась ясной открытой улыбкой. - Как
уходила, накрыла ее, а она и не шевельнулась. Если б ты, Аленка, видела,
как спит! Ручки раскинула,, вот так... Ну, мне во двор, за жнейкой.

   Алена не ответила. Ольга удивленно посмотрела на нее и только теперь
заметила, что Алена совсем ее не слушала, думая о чем-то своем.

   Над полем, над широким простором вставало утро. На придорожной траве, в
лепестках ромашки, на листьях подорожника, на белых головках одуванчика,
что росли вдоль дороги, холодно сверкали капли росы. Стояла глубокая
тишина.

   "Если сегодня постараемся, может какнибудь завтра до вечера управимся,
- думала Алена. - И то - позднее .всех..."

   Первой начала работать жнейна. Ею управляла Ольга, которая за все время
жатвы никому в бригаде не уступала этого места и считалась лучшим жнецом.
Все, за что бы ни бралась Ольга, она делала аккуратно и старательно.
Вместе с Аленой она горячо переживала все неудачи бригады
   Женщины собрались на поле дружно и сразу же взялись за работу. Небо
постепенно светлело. Алена проверила, все ли иа месте. Оказалось, что в
поле вышло сорок четыре человека - больше, чем в прежние дни, - сегодня
пришли несколько колхозниц, которые обычно на жатву не ходили. Четыре
девушки-подростка, которые жали впервые, чувствовали себя среди взрослых
неловко, как новички в школе.
   Алена отвела им отдельный участок, назначила старшую. К ним
присоединилась бабка Фрося, молчаливая, суровая женщина:
   где ей в ее годы равняться с молодыми жнеями! В другие дни бабка
оставалась дома и ходила за внуками, а сегодня отнесла мальчишку в ясли и
вышла в поле.
   Мужчин и парней - их было девять человек - Алена направила возить снопы.
   ^1 Когда все уже приступили к работе, явился Игнат Борщевский, муж
Маланьи.
   Он неуверенно подошел к Алене, чувствуя себя неловко под внимательным
взглядом женщин.

   - Во.т я пришел... - Он оглянулся на жней. - Я сам пришел, - добавил он
громко, безразлично уставившись на охапку овса, которую Алена забыла
положить на стерню и все еще держала в руке. В голосе Игната Алена
почувствовала растерянность. - Нс хочу быть в стороне, отщепенцем, одним
словом... Вот назначай на работу, бригадир.

   - Байбак! Сколько я за тебя стыдобы приняла! - не утерпела тетка
Маланья.

   - Тихо ты, пулемет! От же язык! А разве ж мне приятно перед людьми? У
меня, небось, тоже живая душа, а не, к примеру сказать...

   - А, боже мой, живая душа! -